I'm alone here With emptiness, eagles and snow, Unfriendliness chilling my body And whispering pictures of home. Deep Purple «Pictures of home»
Ступая под сень деревьев, что окружали клинику, Флетчер был преисполнен чуть ли не радужных надежд. Первый шаг сделан – он пришел. Приехал сюда со скромным рюкзаком вещей и томиком бульварных детективов, морально подготовленный к тому, чтобы исцелиться. Теперь осталось, чтобы кто-нибудь взмахнул волшебной палочкой - все его страхи в тот же миг рассеются как дым, он вернется в студию, извинится перед всеми за причиненное беспокойство и всё будет хорошо. Но быстро стало ясно, что лечение – процесс долгий, неприятно тянущийся из дня в день без каких-либо видимых результатов. Время шло, но никаких изменений в себе Энди лично не замечал. Флетч страстно жаждал, чтобы ему дали чудодейственную таблеточку, которая в один миг решила бы все проблемы, или чтобы психоаналитик – шаман-врачеватель – рассказал ему, как жить дальше, посоветовал, как поступать и что делать. Но маг, поклонник Фрейда и других давно почивших в бозе мудрецов, на которого Энди возлагал столько надежд, лишь задавал дурацкие вопросы о его детстве и юности. И хотя Энди был благодарен за оплаченное сочувствие (шутка ли, 40 фунтов в день!) – он не видел, чем ему помогут тесты Роршаха. Иногда, если на душе становилось особенно серо, Флетч представлял, а как бы его друзья повели себя, оказавшись на его месте. Дэйв бы, несомненно, завалил психоаналитика такими откровениями и в таких поразительных подробностях, что тот от восторга (или ужаса) съел бы свой психоаналитический блокнот вместе с психоаналитической синей ручкой. «Вас обижали в школе?» «Обижали?.. в школе? В школе… знаете, у нас там в школе был один такой тип… Нед. Все говорили, что он педик. Но педиком он не был. Не, правда не был. Это его бывшая девушка всем рассказывала, что он педик. Ну типа мстила. Она это, вредная такая была. У нее были кривые ноги, вот такие вот, а еще гонорея. А? Чего? Ну, подхватила как-то. Мы все знали, конечно. Всё-таки не чужой человек. Ну и как-то раз она решила, что…». Алан бы издевался над врачами, выдумывая сны и детские воспоминания один другого круче. О да, доводить людей до белого каления он умел и занимался этим с большим энтузиазмом (вот бы он с таким же энтузиазмом шел на примирение со всеми, с кем ругался – толку было бы куда больше). «Что вы видите на этом рисунке?» - воображаемый Алан сразу же довольно подбоченился, прежде чем вернуть личину философского спокойствия и начать пространно рассказывать о выдуманной поездке автостопом из Брайтона в Лидс, о которой его заставила вспомнить эта расплывчатая красно-черная клякса. А Мартин… Мартин бы замолчал, едва переступив порог клиники. Не враждебно, не зло, не в знак протеста, а просто. Будто ему лень говорить, будто ему не о чем рассказывать. «Мне ничего не снилось, - Флетч представил, как Гор пожимает плечами в ответ на вопрос о недавних сновидениях, - Мне никогда ничего не снится» «Вы много пьете, Мартин?» «Не больше, чем остальные…» - глаза подернуты сонной дымкой. Он фактически спит на ходу. Ему не интересен разговор, поэтому психоаналитик с тем же успехом может заткнуться – ничего нового ему не услышать. Но Энди пришел сюда, чтобы лечиться, и не видел смысла во вранье и умалчивании. Однако даже политика честности не приносила плодов. Он отдыхал, но успокоиться не мог. Отчаявшись получить хоть какое-то вменяемое обоснование своего нервного срыва, он даже чуть было не рассказал врачам об Алане – однако вовремя спохватился и ограничился признанием, что не был верен своей невесте (давно и регулярно). Кроме отсутствия какой-либо пользы от общения с психоаналитической братией и, признаться, достаточно занудных сеансов терапии существенным минусом клиники было то, что курить тут не разрешалось. Впрочем, эту проблему удалось решить - Флетч подружился с одним из медбратьев (он в принципе ладил с персоналом, потому что бы вежлив и не задирал носа) и тот всегда угощал его сигаретами. Первые несколько дней, после того, как он обнаружил, что забыл взять с собой сигареты, а вдобавок выяснил, что курение здесь запрещено, Флетч был зол и ходил по клинике, яростно принюхиваясь, как охотничий пес, силясь учуять хоть слабый след дыма. Его враждебность неожиданно увеличилась на несколько градусов и в блокноте психоаналитика появилась заметка об «оральной фиксации» (эта запись случайно попалась на глаза Энди, и он не отстал от врача, пока тот не объяснил доступно, что именно значит эта фраза – нельзя сказать, чтобы толкование термина Флетчеру понравилось). Но именно когда он, яростно дыша носом, бродил по больничному саду, то наконец почувствовал запах сигарет и побежал, буквально побежал, в ту сторону. Ниточка дыма служила ему верным проводником – лучше чем крошки и камушки для Гензеля и Гретель или клубок шерсти для Тесея. Завернув за угол садовой подсобки, Флетч наткнулся на низенького кругленького парня в больничной униформе, который, едва заметив Энди, безуспешно попытался спрятать сигарету, но, поняв, что его разоблачили, буднично поинтересовался: - Курить хочешь? - Еще бы! Усмехнувшись, медбрат протянул Энди пачку сигарет. После этого они с Кевином - так звали этого парня - взяли обычай курить в закутке недалеко от главного входа и беседовать. Энди не знал, как ему отблагодарить Кевина, а тот каждый раз, как Флетч спрашивал, не может ли он чем-нибудь помочь, благодушно отмахивался: «Ты ж тут лечишься, что ты можешь сделать?» Кевин, казалось, состоял из одних только «О», он весь был упитанный и пухлый, благолепный как скульптурка Будды. Впрочем, вся его миролюбивость пропадала, если речь заходила о психоанализе – несмотря на профессию и место работы, психоанализ он презирал. «Не надо было даваться им в руки, - сокрушался молодой выпускник университета Ридинга, - Они тебе найдут чего угодно: детские травмы, психозы, фиксации …» «Фиксации…» - пробурчал недовольно Энди, вспомнив недавнюю беседу с психоаналитиком. «О чем я и говорю. Здесь не лечат, здесь только дают выговориться и отдохнуть. Ну сам посмотри: тебе не надо ходить на работу, - принялся перечислять Кевин, загибая пухлые пальцы, - Тебе не надо выносить мусор, готовить, сопровождать детей в школу, ходить в театр с женой, помогать тёще починить шкаф или отвозить её вонючего пекинеса к ветеринару. Даже бриться не надо, если не хочешь. Чего еще желать?» Флетч внимательно слушал Кевина, намертво сжав губами сигарету, и чем дальше, тем больше убеждался в том, что ему тут ничем не помогут. Иногда к их «дуэту курильщиков» присоединялась Джамиля (её родители родом были то ли из Марокко, то ли из Туниса) - тощая шатенка с идеально овальными черными глазами, которая работала на регистрационной стойке. Она картавила на французский манер, а семеня по больничным коридорам, весьма изящно перебирала ножками-спичками и виляла бедрами. Флетч прекрасно видел, как завороженно на неё смотрят некоторые врачи и пациенты, хотя по его личному мнению по части сексуальности Джамиля была едва ли привлекательнее табуретки. Именно Джамиля рассказала им о недавнем странном посетителе: - Он явился и потребовал, не попросил, а именно потребовал, чтобы его пустили навестить пациента… - Какой наглый, однако ж. А ты чего? - Ну, прежде всего, я ему сказала, что таких тут нету. Энди фыркнул, стряхивая пепел. Ничего удивительного - он и сам тут «отдыхает» под чужим именем. - Тогда он назвал другую фамилию, которая у нас была. Только к нему пускать никого нельзя. Он запретил. Ну, ты знаешь, как это, - обратилась она уже непосредственно к Энди. - Ты ведь тоже подписывался пускать к себе только родственников, верно? - Угу. А что он дальше? - Он заявил, что это его коллега. Мол, они работают вместе. Кевин округло хохотнул: - Как убедительно! - Во-во. Ну я ему и говорю: извините, мол, нельзя. Можете быть хоть сто тысяч раз самым распрекрасным коллегой, но запрещено и ничего не поделать. Ну, не совсем так сказала, но суть та же. А тогда он берет и говорит, что, черт подери, вы вынуждаете меня признаться, и объявил, что он сводный брат этого, ну, пациента. - Вот придурок! – история странного гостя нравилась Энди всё больше. Он не мог сдержать смеха, представляя, как недоуменно и одновременно сурово фарфорово-хрупкая Джамиля взирает на беспокойного посетителя (который, наверняка, еще и руками размахивал как настоящий помешанный), силясь его вразумить. - А дальше, дальше вообще цирк. Его понесло. Он как начнет голосить: «Да какая, вашу ж мать, разница, кто я ему? Дядя, черт возьми. Отец. Крестный. Муж. Жена. Почему вы меня не пускаете?!». Пришлось пригрозить охраной. Тогда он вроде угомонился, потоптался немного в фойе, а потом убрался с глаз моих долой. Ненормальный… - Джамиля протяжно выдохнула и покачала головой. - И так тут психи вокруг… без обид, Энди, ты-то не псих, но ты в северном крыле никогда не бывал. Вокруг психи, так еще и невротики ломятся… - она и дальше что-то рассказывала, забыв о том, что её пятиминутный перерыв давно подошел к концу, но Флетчер уже не слушал. Непонятный нервный посетитель неожиданно обрел лицо. И оказался Аланом. Энди постарался отмести это предположение как бессмысленное и совершенно необоснованное. Прежде всего, потому что Алан сейчас вместе с Мартином и Дэйвом записывает альбом в миланской студии и Флетч не видел каких-либо причин для того, чтобы Алан сорвался с места и полетел навещать его. Да и вообще, Уайлдер определенно не входит в число тех, кто будет прилюдно устраивать такие сцены и кричать, когда его требование не выполнялось сию же секунду. Да и мало ли к кому тут могли прийти посетители - почему это обязательно должен быть Алан?.. Эти мысли не покидали Энди в течение нескольких дней. Флетчер снова стал злиться, огрызаться на любое обращение, и в психоаналитическом блокноте появились предположения о «тревожном расстройстве» и «маниакально-депрессивном психозе» - хорошо, что хотя бы эти заметки Флетчу подсмотреть не удалось. Устав от копания в собственном сознании Энди – не прошло и месяца – отрекся от веры в чудеса психоанализа и потребовал выписать его, что было беспрекословно выполнено. Попрощаться с Кевином не получилось (в день, когда Флетчер выписывался, у него был выходной), но Энди догадывался, что бы ему сказал медбрат. Он, Будда психбольницы, усмехнулся бы кругло и довольно: «Надеюсь, мы тут больше не увидимся». В качестве замены терапии Флетч поехал кататься на лыжах в швейцарские Альпы вместе с Винсом Кларком, который чертовски обрадовался, когда Энди позвонил ему и спросил бодро: «Скажи-ка, когда ты в последний раз расчехлял фишеры ?».So give me hope in the darkness that I will see the light, Cause oh they gave me such a fright. But I will hold as long as you like Just promise me that we'll be alright Mumford & Sons «Ghosts That We Knew»
*** По окончании и этого этапа лечения, решив, что отныне он – аллилуйя! – совершенно вменяем, Флетчер с удивлением узнал о том, что команда перебралась в Данию, в некую студию, которая, по словам Дэйва, находилась «на самом краю света». «Краем света» оказалась сельская местность. Никакого бара на расстоянии нескольких миль, тишь да гладь, зеленые поля. Вполне очевидно, что избалованный городской жизнью Дэйв здесь пуще прежнего страдал от мучительной скуки – поэтому, видимо, он и встретил Флетчера следующими словами: - Здрасте, уважаемый! К какой партии принадлежите? Консерватором будете? Или либералом? Или как? – осведомился он, широко улыбаясь. – У нас тут вон там сидят вожди гейбористов… лейбористов, пардон, оговорочка, - усмехнувшись, он показал на Флада и Алана, которые как раз о чем-то совещались. – У-у, коварные, очередной план выдумываете, да? Королева сейчас либо красит ногти, либо спит, в общем, некогда ему Вас встречать. - Консерваторы кто? – усмехнулся Флетч. - Франс и Дэрил , - с готовностью отозвался Гаан. – Нильс тоже был с ними, но уехал уже . - А сам-то? - А я беспартийный. - Если проще: анархист, - прибавил Уайлдер. – Разброд и хаос, всем мешает только. Ладно хоть поет, - Дэйв загоготал. - Здорово, Энди! Как сам? Привез фейерверки? - Фейерверки? – не понял Дэйв. - А то! День Гая Фокса пропустили - надо же наверстать. Пока Флад и Алан устанавливали ракеты и шутихи, втыкали в газоны бенгальские огни в несколько футов длиной и носились вокруг со спичками, под аплодисменты присутствующих запуская один фейерверк за другим, Мартин, в чьих волосах застряли конфетти, сидел поодаль в гамаке и, пьяно-мрачный, вертел в руках взорванную уже хлопушку, не желая принимать участие в общем веселье, но всё равно восхищенно «у-у»-кая, каждый раз, как в воздух взметались снопы искр, расцветая высоко над домом тропическими цветами. Флетч развалился на траве, уставившись вверх, и слушал Дэрила, который, попивая пиво, рассказывал о том, что Королева обиделся и в качестве протеста отказался сотрудничать с лейбористами. - …он просто еще когда все только приехали, привез с собой демо. Такая, песенка-баллада. Трам-парам, наслаждайся тишиной, ла-ла-ла. Минимум звуков. А Чарли и Флад взяли и перекроили всё к чертовой матери. Теперь там тынц-тынц-тынц наслаждайся тишиной тынц-тынц-тынц. А о какой тишине может идти речь, если там стена звуковая? А тут явились подвыпившие анархисты и тотальный апокалипсис вместе с ними. В общем, они как поцапались, так до сих пор как волки голодные друг на друга зубами лязгают, а что с песней делать – не ясно. - Завтра послушаем. Созовем всех членов Палаты Общин и решим, - кивнул Энди спокойно. Но от спокойствия не осталось и следа, когда на следующий день началось «совместное заседание обеих палат парламента». - Господи, Дэйв, ты можешь хотя бы сейчас оставить в покое свой искрометный политический юмор? – вздохнул Дэрил Бамонт. - Нет, я не знаю, что такое «покой», - съехидничал Гаан. После того, как они прослушали сначала демо Мартина, а затем полностью переработанную версию от «дуэта лейбористов», Алан поднялся со своего места. В этот момент Уайлдер действительно очень походил на лидера партии, решившего напутствовать соратников перед очередными выборами. Флетч пожалел, что в студии нет трибуны. Впрочем, Алан и без трибуны поддерживал вид внушительный и важный. - Ладно, давайте решать вопрос, раз уж мы соблаговолили явиться в студию, - он покосился на Энди, но тот сделал каменное лицо, будто бы и не понял намека. - Проблема раз: первоначальный вариант нравится только одному человеку, другой вариант нравится мне и Фладу, а остальные молчат, уж не знаю, почему. Проблема два: Мартин с нами уже неделю отказывается разговаривать и работа стоит… - Кто сказал, что я с вами не разговариваю?.. – холодно поинтересовался Гор. Кажется, он со вчерашнего вечера не расчесывался - в волосах по-прежнему были розовые клочки конфетти. Дэйв сидел рядом с ним и тихо уговаривал: «Ну не обижайся ты, Ма-арт, ну давай запишем балладу, только не дуйся, а?». - …Предлагаю проголосовать, а потом оставить наш вариант, - на этих словах Флетч перебил Уайлдера: - Стоп-стоп, Чарли, так дело не пойдет. У каждого тут имеется свое мнение, надо послушать. - О да-а, я имею мнение! – воскликнул Дэйв. - Во всех ракурсах и позах! - Этот ад надо уже заканчивать. Если Март так и собирается молчать – в пень эту его песню. - В пе-ень?.. – голос Мартина стал несколько выше обычного. - Да. В пень, в ад, к лешему, на дно морское. Чертова баллада вообще никуда не подходит. - А дискотека, проповедующая тишину, значит подходит? – неожиданно поинтересовался Гаан. - Дэйв, черт подери! Ты же еще вчера говорил, что наш вариант лучше! – Алан выглядел ошарашенным. - Так, тихо, тихо, все, - Энди снова перебил Алана, который начал громогласно возмущаться по поводу вокалиста-перебежчика. – Я вот что предлагаю: делаем третий вариант. Нет, не балладу, Мартин, но, парни, и не вашу яростную дискотеку. Чтобы не было этой вот стены звука. Ведь оно все-таки о тишине. Алан, кажется, забыл, как дышать. Даже Флад, как правило, достаточно скупой на проявления гнева и недовольства, замер, пораженный наглостью заявления. - Пустить по ветру несколько дней работы?.. – просипел Уайлдер. - Зато компромисс и все довольны, - кивнул Бамонт. - По-моему, классная идея, - радостно поддакнул Дэйв. - Окей, я не против, - решительно заявил Флад. - При условии, что Мартин перестает нас бойкотировать, хорошо, Март? Будешь хотя бы говорить, что конкретно тебе не нравится, и какие у тебя есть мысли на этот счет. - Попробую, - с покладистой улыбочкой ответил Гор. Оставшийся без союзников Алан опечалился и, совсем скиснув, точно лимон съел, только добавил, что кто он такой, чтобы к его мнению прислушивались, пусть делают, что хотят, он ведь всего лишь рабочая лошадь… - Отлично! – Дэйв едва удержался от того, чтобы захлопать в ладоши. - Идемте чай пить. С этими вашими дебатами я проголодаться успел. Там же торт остался еще, да? Возглавляемые Гааном, участники «заседания» дружно отправились на кухню. Энди громко выдохнул: - Так и знал, что без меня вы форменный бардак разведете… – с кухни послышалось громкое «Эй! Это моя чашка!» - «Нет, моя! Видишь, тут краешек отколот, да и вообще у тебя чашка без рисунка». Флетч усмехнулся. – Но вроде бы всё устаканилось, не? Теперь можно и… и тишиной насладиться, правильно?. - Когда-нибудь я тебя придушу, Флетчер, - покачал головой Алан. - Только не здесь, ладно? Слишком много свидетелей. Уайлдер криво улыбнулся и, подойдя к пульту, зачем-то поправил отклеившийся уголок записки «бэк-1». - А знаешь, хорошо, что ты всё-таки приехал, - тихо сказал он. - А то… ты что-то чересчур долго лечился. Окончательный «компромиссный» вариант песни был готов только после еще нескольких раундов обсуждений, во время которых Флетчер, как правило, брал на себя роль посредника между Мартином и остальными, потому что опять, опять никто не понимал Гора, а тот со своей стороны даже не пытался предпринять хоть что-то, чтобы донести мысль до коллег. Но когда они снова собрались всей честной компанией, чтобы послушать результат – всем сразу стало ясно, что не зря они тут убивали нервы и тратили лучшие годы жизни на выяснение, кто прав, а кто лев. Ведь понятно же – это сингл, стопроцентное попадание в топ-10, гимн и меломанское счастье которое обеспечит создателей бутербродами с икрой до скончания дней. Ну а еще это прекрасная песня. Корбайн, которому поручили снимать видео на эту песню, тоже так считал – пока он слушал, его лицо прямо-таки светилось восхищением – а когда его спросили, какой видеоряд представляется ему подходящим к композиции, Антон ответил просто: - Ну, моя идея… король и стул. Попросить его объяснить чуточку поподробнее - какого лешего король и почему, черт подери, стул - они не решились. За Антоном водилась дурная слава, что он очень больно бьет критиков по ушам, если те неподобающе отзываются о его работах, и хотя Энди лично никогда не представилось случая проверить это (слава небу!), он предпочел не задавать вопрос, который сразу же возник у него в голове: «Что?». Тем не менее, они не усомнились в том, что Антону лучше знать, каким должен быть клип, и оказались правы. В безумном приступе особенно острой гениальности Корбайн сотворил нечто магическое. Иначе и не объяснить было, почему этот король, что идет, идет, идет и ищет не то успокоения, не то тишины, не то единения с природой (а может быть банально – любовь?), настолько подошел к музыке, что сложно было воспринимать их отдельно друг от друга. Антон вообще умел одним своим прикосновением, вовремя сделанным снимком, превращать простые предметы в фетиши. Будь то кожаные куртки с поднятыми лацканами, громкоговорители, ковбойские шляпы и бахрома, красные розы, мантия, позаимствованная из костюмерной театра, или одолженный у кого-то из приятелей шезлонг – всё становилось элементом жутковатого культа для множества поклонников, исповедовавших не что иное, как религию имени своей любимой группы. После выхода клипа, а затем и альбома уже не один только Мартин ощущал странную опустошенность и предвестье чего-то неприятно иного. Многим стало мерещиться, что эту уж планку музыкантам никогда не перепрыгнуть, не переплюнуть, не перескочить, не переплыть – словом, никоим образом им не преодолеть этот рубеж и сделать хоть что-нибудь еще, такое же великолепное и звучное как нелепый в своем претензионном названии «Violator».