So farewell, mademoiselle, knicker-bocker hotel, Farewell to money owed. But when your leg still hurts and you need more shirts, You got to get back on the road. Ian Dury and the Blockheads «Sweet Gene Vincent»
Состоящий из двух частей тур тянулся как шествие осужденного на казнь к эшафоту или – описание куда менее пафосное – как спагетти, которые наматываешь на вилку, а они всё не заканчиваются. Флетчер, который сначала радостно бросился в омут буйства, чтобы отвлечься и хоть чем-то законопатить свистящее сквозное отверстие в груди, постепенно отдалился от любого веселья. Уже к середине тура Devotional он перестал даже появляться на вечеринках вместе с Мартином, препоручив обязанность утаскивать Гора в отель его телохранителю. Круг замкнулся. Точно так же, как в школьные времена Энди сидел на подоконнике с книгой, сейчас он болтливым посиделкам предпочитал тихое уединение в гостиничном номере. Это представлялось ему самым легким способом убедить себя в том, что нет никаких проблем – нет Дэйва, медленно добивающего себя «рок-н-роллом», нет озлобленного и помято-невыспавшегося Алана, нет ощущения тяжести, нависающей над всеми ними. Флетч никак не ожидал, что Мартин - теперь почти всегда пьяный и, тем не менее покоряющий целые женские орды лживо ранимым видом, - забеспокоится и однажды, вместо того, чтобы после концерта ехать на вечеринку, заявится к нему. - Что-то случилось, Март? – спросил Энди, открывая дверь. - А что-то должно случиться, чтобы мне было позволено увидеть друга? – меланхолично улыбнулся Гор. Флетч смутился и тогда только осознал – с остро вспыхнувшим стыдом – что, уходя вот так от проблем, он покидал Мартина. Ему представлялось, что своим присутствием он только стесняет Гора, что точно камень на шее Мартина, и Энди понял, что жестоко ошибался, когда Мартин кротко улыбнулся: «Совсем ты меня забросил» - ведь Мартин нужен был ему ровно в той же степени, что он нужен Мартину. - Прячешься тут, как улитка, - не упрекая, не осуждая, а все так же тихо и почти что робко, продолжал Гор. – Ты что же, всё сидишь и читаешь? Ну, с Аланом ты ведь больше не бываешь. - Откуда?.. Мартин неопределенно пожал плечами. «Сам рассказал, - подумалось Энди. – Прорвало плотину… ох, Чарли…». В принципе, Флетч не был удивлен. А что тут такого? Все друзья вне музыкального мира – они там, далеко, да и не скажешь же им. Даже отчаявшись, даже наклюкавшись до состояния готовальни (последнее время Уайлдер был либо зол, либо выпивши), такое он мог сказать только тем, с кем связан этим своеобразным чувством круговой поруки. Кто же остается? Дэйв в его сиреневых туманах? Только Мартин. И все-таки, Алан – будь с ним всё нормально, имей он достаточно сил, чтобы справиться, – устыдился бы так просто идти к Гору и жаловаться, но ведь та черная дыра лишь ширилась, поглощая последние крохи искренности в улыбке и смешинки во взгляде. Однако сейчас волнения по поводу душевного состояния Алана померкли и побледнели, потому что Флетч, пораженный тихой улыбкой Мартина, преисполнился раскаянья за то, что пытался избегать его общества, смущаясь собственных переживаний и вовсе не думая о том, что своим постоянным самоустранением, он почти что предавал Гора. Прежде чем Мартин сказал что-то еще, Флетч в порыве острого покаяния объявил, что является последней сволочью, чьей нечуткости позавидует даже кирпич. Мартин, глазом не моргнув, назвал себя бессердечной скотиной. Шмыгая носом (чертов неожиданный насморк), Флетч сказал, что не встречал более чёрствого ублюдка, чем он сам. Восторженно сникнувший Мартин признал, что всё еще удивляется – почему его не упекли в психбольницу на веки вечные. Флетч сказал, что его следовало бы выслать на необитаемый остров, чтобы не причинять страданий окружающим… В своем радостном самоуничижении они зашли так далеко, что через полчаса, крепко обнявшись, едва ли не выли от острого осознания собственной никчемности. - Дружище, - с чувством произнес Гор, хлопая Энди по плечу. – Что бы я без тебя делал?.. - Понятия не имею, - признался Флетчер. - Идем, убедимся, что мир и в самом деле так черен, как нам кажется? - А идем! Они напились просто в хлам и Уайлдер, еще держащийся на ногах, долго высмеивал их. Громогласные, не смешные, но преисполненные обворожительной уверенности в собственной блестящей неотразимости, прекрасных вокальных данных и неподражаемом чувстве юмора, они в кои-то веки от души повеселились на этом пиру во время чумы. Алан же, чем больше пьянел, тем злее, всё более едкими и в отвратительно недружелюбной манере становились его собственные попытки шутить. - Поразительно! – восклицал он. - Мы собрали полный комплект! У нас имеется самовлюбленный наркоман, озабоченный алкоголик, форменный псих и единственный вменяемый человек на весь квартет! За такую славную коллекцию полагается награда? Алан умолчал о том, что «единственный вменяемый человек» уже несколько месяцев не может заснуть, не приняв пять, а то и больше таблеток успокоительного. Если верить надписям на упаковках, эти лекарства, в состав которых входили вполне безобидный пустырник, валерьянка и прочая трава, не могли вызвать привыкания, но Алан пристрастился именно к эффекту плацебо (не зная, что это такое вообще), искренне убедив себя, что без этого ему не уснуть. Уайлдер никогда не числился в рядах тех, кто способен осознанно причинять себе вред и уж тем более пытаться себя убить - для этого он был слишком гордой и вредной заразой, считая себя выше подобных малодушных поступков. Тем сильнее Флетч поражался его странному, будто заговоренному стремлению попадать в ситуации, близкие к гибели – Уайлдер просто бил все рекорды по попаданию в опасные для жизни происшествия. Энди был уверен, что если этого не желать, пламенно, всем сердцем, невозможно так часто оказываться на волосок от смерти. Ведь даже Дэйв, наркоша-Дэйв, падающий со сцены и ввязывающийся в драки со случайными прохожими исключительно «потому что они меня бесят», и тот хотел быть в этом мире, ему-то его жизнь нравилась, поэтому все его катастрофы до поры до времени, до некоей критической точки, оканчивались благополучно. А Алан ходил, точно проклятый. При одном его приближении розетки начинали «коротить», ступеньки лестниц становились предательски скользкими, а водители машин превращались в опасных безумцев. К нему приклеилась слава человека, который не может и улицы перейти, без того, чтобы какой-нибудь лихач не пронесся мимо него, только чудом не сбив. Впрочем, это, казалось, были безобидные мелочи по сравнению с тем, что случилось однажды. До сих пор при одном воспоминании о той «недоаварии» Флетчеру становилось холодно и жутко, но это были лишь слабые отголоски того свинцового ужаса, который накрыл Энди, когда пьяный до невозможности Мартин позвонил ему прямо из аэропорта и, истерически хохоча, поведал о том, что вскоре после взлета самолет, на котором летели они с Аланом, вздрогнул, раздался громкий хлопок… - …прямо как шарики иголкой лопаешь! – хихикнул Гор, и добавил всё тем же неестественно громким, тянуче-алкогольным голосом, что пока пилот пытался посадить самолет были поданы кислородные маски, и в салоне началась настоящая паника, - В общем, мы едва не упали, - заключил он торжественно. – Так что лайнер наш мы уже проворонили. Ты часом не знаешь, где в Джексонвилле достать катер получше? - Где Алан? – спросил сипло Флетч, надеясь, что голос не выдаст его. - Он здесь? - Коне-ечно здесь. Эй, Чарли, будешь с Энди разговаривать? – на заднем плане Алан, похоже, такой же пьяный, как и Гор, пробормотал, что лучше еще раз окажется в той «чертовой коробке с крылышками». Мартин засмеялся. - Вот же незадача, правда?.. Так хотел сдохнуть, а не дали. - Вообще ничего сделать не дают, - проворчал Уайлдер. - Совсем никто не дает? – поразился Гор. - У тебя же Хеп… - Э-это по-другому. Совсем по-другому… - Мартину хватило такта не продолжать расспросов. А некоторое время спустя – уже после того, как Флетчер покинул тур – Миллер сообщил Энди, что Алан попал в больницу. «…Нет поводов для беспокойства, просто говорю, чтобы ты был в курсе». «Он что, передознулся?!» – рявкнул, не сдержавшись, Флетч. «Не думаю, чтобы специально, и не думаю, что наркотой. Ну ты же знаешь Чарли, как он принимает лекарства: сначала полпачки заглотит, а потом читает инструкцию». В конечном итоге, оказалось даже не это – недосып и перепой всё-таки доконали кичащегося своим непробиваемым здоровьем Уайлдера. Энди посочувствовал бы ему, не будь он так занят собственными проблемами. Сработал механизм самозащиты – Флетчер попросту не мог беспокоиться о чем-то еще. Тревоги других людей, начни он в полной мере переживать их, уничтожили бы его расшатанную психику точно карточный домик. Собственно, именно поэтому Флетчер не принимал участия во второй половине тура. Он ушел, улетел, спасся бегством. Долгое время он считал себя обязанным остаться – он ведь не может оставить Мартина одного, грустного клоуна в балагане безумцев. Однако Гор сам заметил, что дело плохо, и настоял, поразительно твердо сказав, что Энди необходим отдых. Догадывался ли он, что всё может закончиться тем, что Флетчер в паническом припадке попытается выброситься из окна? Возможно. Даже, скорее всего. Впрочем, тихий, умный Мартин никому об этом не говорил. Главной ошибкой Энди, совершенной поразительно давно, была преждевременная выписка из клиники. Как он позже узнал, для того, чтобы ощутить хоть какие-то эффекты от психоанализа, требуется как минимум полгода регулярных сеансов, а четыре жалких недели тестов и расспросов лишь разбередили беспокойство, дали пищу новой серии тревог. Будто с уже заживающего глубокого пореза содрали коросту, и рана снова стала кровоточить. Флетчер попросту не успел, не дал себе времени на то, чтобы упорядочить все разворошенные воспоминания, а о том, чтобы разложить мысли по полочкам в лихорадочной атмосфере хронического опоздания и «темного царства» за кулисами и речи не шло. Кажется, это Миллер предложил им зачислить в ряды персонала психоаналитика, однако после того «лечения» из больницы Флетчер вышел настолько подкованным в психологии и психоанализе, что сам кому угодно смог бы диагностировать нервное расстройство, так что он серьезно ставил под сомнение компетентность новоявленного врача. Остальные к психоаналитику даже не заходили. Впрочем, нет. Вроде бы Дэйв как-то зашел, но это было скорее случайностью, чем обдуманным решением - Гаан позвал психоаналитика выпить вместе со всеми, а когда тот отказался, принялся ругаться и требовать уволить «этого ботаника», что вскоре было сделано. Флетчер и сам не заметил, в какой момент знакомый голос зашептал ему на ухо: «Отвернись! Он видит тебя!». Поначалу он считал, что ему и в самом деле кто-нибудь советует вести себя прилично - люди вокруг как и всегда суетились и бегали-бегали-бегали, почему бы кому-нибудь из них не взять на себя роль Напутствующего? Но опять, холодея, Энди постепенно понимал, что нет никакого незримого Наставника - есть только его бунтующее сознание. Какое-то время ему удавалось делать вид, что с ним всё хорошо – он громогласно хохотал и буйствовал пуще прежнего, стараясь отыскать хоть какие-то крохи удовольствия в этом мрачном цирке – но однажды Мартин спросил его негромко: - Почему ты так печален, Энди? Флетчер осознал, что своим дешевым представлением не обманет никого, и единственный возможный выход сам возник перед ним – бежать! Все в спасательные шлюпки! Покинуть корабль! - С какого это перепугу?.. – хмыкнул Алан, после того как Энди с молчаливым подкреплением в виде Мартина сообщил, что должен покинуть тур. - Мне надо лечиться, - уверенно сказал Флетч, и Уайлдер скривился презрительно. – Не делай такое лицо. Ты же знаешь: я сумасшедший. У меня справка есть. - Ты не псих, а инфантильный подросток, - не сказал, а буквально выплюнул Алан. – Не хочешь отвечать за свои поступки. Чуть что - только пятки сверкают. А самому разобраться с проблемами никак? Всё надо на других свалить? Чтобы другие тебе советовали, лечили тебя, носились с тобой, как с фарфоровой вазой, потому что ты у нас такой неустойчивый? - Бисмарк, - холодно парировал Флетчер. Едва теплившаяся надежда на сочувствие погасла, как свеча на шквальном ветру. Он почувствовал, что Алан опять пытается взять его на слабо. Привычная хватка изменила Уайлдеру: его почти отчаянную манипуляцию Энди разоблачил сразу же и, надо заметить, он вовсе не собирался назло Алану оставаться и дальше в этом дурдоме, который почему-то называли «Exotic tour». – Снова, да? Вокруг сплошь дураки, один ты умный и красивый, в белом стоишь. Ну, в черном, но все-таки в белом. Я не спрашивал твоего дозволения, я просто говорю, что уезжаю домой. Хватит с меня. - Я считаю, что главное, чтобы с Энди было всё в порядке, - вдруг подал голос Мартин, и Алан странно дернулся. Похоже, он забыл, что в комнате они не одни. – Надо только решить, кто его заменит. Может, Дэрилл? - Его и дрессированная обезьяна заменить сможет, – в последней вымученной вспышке бессильной злобы съязвил Уайлдер. Комментариев Дэйва по поводу своего отъезда Энди так и не услышал. Самое странное, что именно его Флетч понимал. В какой-то степени. Гаан точно знал, каково это: когда в твоей голове есть кто-то иной. Если в случае с Дэйвом это был героин, то у Энди это были другие люди – с недавних пор голоса его не в меру самостоятельных мыслей уже не замолкали ни на минуту. Мужские, женские, хрипящие, шепчущие, хохочущие, плачущие… эти незнакомые люди говорили с ним, угрожали и советовали, насмехались и жалели. Бывало, что посреди ночи он просыпался от издевательского смеха и до самого утра не мог заснуть, сжимая коленями скомканное одеяло и смотря в стену. А стена смотрела на него. «Глупец. Какой глупец, - шипело за спиной. – Бестолковый. Никчемный. Глупец…» Темнота оживала, обвиваясь вокруг щиколоток, и холодила спину, взывая к жизни самые странные видения. Порой им удавалось обхитрить разум и заставить Флетчера поверить в их реальность. Так, он однажды не менее получаса разговаривал с психоаналитиком о своем лечении (всё так же вперившись взглядом в стену), прежде чем понял, что отвечающий ему голос неестественно резонирует, заставляя волосы на затылке шевелиться, и, резко обернувшись, увидел пустой стул. Ему вообще многое мерещилось тогда, когда он отказывался видеть людей, соглашаясь только принимать таблетки (при этом не веря, что это в состоянии ему помочь). Признаться, его совершенно не интересовало, что происходит с ним, лечат ли его, накачивают ли транквилизаторами, коварно пытаясь отстранить от жизни, – ему было совершенно, безысходно безразлично. Большую часть времени он проводил, замерев, оцепенев, страшась покинуть уже ставшие знакомыми и чуть ли не родными-домашними стены, а когда все-таки выбирался из палаты - двигался скованно и по-старчески неуверенно, точно боялся неосторожным движением переломать все кости. Энди стал до того равнодушен ко всему, что, по словам Миллера, на новость о рождении сына и вопрос, какое имя они заранее приготовили для ребенка, Флетч только буркнул: - Ланселот, - и отвернулся, накрываясь одеялом. К счастью, Грейн не приняла это заявление всерьез. Позднее, Энди, тихо и влюбленно восхищаясь, снова и снова поражался её терпению. Это умение терпеть и, не теряя уверенности, ждать (а вовсе не покорно и уныло по-библейски смиряться) представлялось ему чем-то едва ли не потусторонним. Кем надо быть, чтобы вытерпеть такого… такого его, тогда как у него самого этого качества не наберется, как он считал, и на пол чайной ложки?.. Как-то Флетчеру вспомнилась одна из его бесед с Тильдой-Матильдой. В отличие от Мартина и Алана, которые относились к ней с легким налетом презрения – прислуга она и есть прислуга – и изредка посмеивались над «национальным колоритом» акцента и причитаний (а Дэйву было и вовсе безразлично), Флетч достаточно часто разговаривал с Тильдой-Матильдой «обо всем и ни о чем». В студии, как ему казалось, он превращался в декорацию. Руки и ноги деревенели от ощущения собственной ненужности, а язык наливался свинцом, стоило ему переступить через порог, так что, беседуя с Тильдой-Матильдой, он буквально отводил душу. «Слушай, - прихватив книгу поинтереснее, Флетчер сидел с ногами в кресле, пока Тильда-Матильда с видом вселенской увлеченности и умиротворенности одновременно сновала по комнате. – Слушай, Тильда-Матильда, а ты же замужем? Ох, да не надо подоконники убирать, там ничег…» «Там пыль, - спокойно кивнула Тильда-Матильда, распахивая шторы и принимаясь с воинственным видом нещадно вытирать подоконники. – На Пасху тридцать лет исполнилось, как мы с Аркадио повенчались», - Энди захлопнул книгу. «Тридцать? – поразился он. – Как? Это же… с ума сойти… тридцать лет…» Тильда-Матильда обернулась. «Терпение, мистер Эндрю» - своим грудным промасленным голосом произнесла она. Флетчер помнил, как от волн языческого страха его руки покрылись гусиной кожей. В безвкусно ярком платье, с красным плевком заколки в волосах, толстые щиколотки и бесформенные тапки - дородная и всезнающая Праматерь - Тильда-Матильда глядела на Энди, не видя его и в то же время прожектором освещая его сознание: «Нужно уметь терпеть. И уступать. И иногда ждать». Вот он и ждал сейчас, начисто забыв о предыдущих двух пунктах и проводя часы в безразлично-сером ожидании неизвестно чего, не зная, куда в итоге придет, и не особенно интересуясь этим. Пока же он ждал, его страхи развернулись в полную силу. На этом этапе его уже не Алан преследовал – Алан остался где-то там, далеко, в нормальном мире, являя собой хоть и обиженное, хоть и язвительное, хоть и постоянно ругавшее, но свое. То, что когда-то было близко. То, от чего Эндрю стремительно отдалялся. Сейчас он жил за этой жуткой гранью, где балом правил искаженный тысячами объективов человек, чей пропущенный через магнитофоны голос громче всех звучал в голове. Та «потусторонняя» натура Дэйва, тот жуткий образ, который Энди сам же и выдумал для себя, чтобы объяснить дикие перемены в облике и поведении друга, начал ходить за Флетчером по пятам. Дэйв в его восприятии превратился теперь в выходца с того света, который несомненно утащит за собой любого, кого только сможет нагнать. Вечерами Энди часто стоял у окна, смотря на небо, чья чернота мешалась с синеватыми клочьями облаков – и в сознании его царил непроглядный, гулко рокочущий мрак. И если черноту ночи за окнами клиники еще могли разбавить желтые фонари, то чернильную темноту в его душе осветить ничто не могло.But now another day is gone. I've got no one to talk with, To tell my troubles to. Don't even know I'm living Since I lost you. Black night is falling, Oh, how I hate to be alone. Charlie Brown «Black Night»
Конечно, он выкарабкался. Не без помощи Алана, надо заметить, заслуга которого заключалась в том, что он, испугавшись, полностью исчез со всех радаров. Сначала Флетч возненавидел его за это и громко проклинал, молотя по стенам, не смущаясь уже ничего, а потом понял – так надо. Это лучшее, что Уайлдер мог сделать в подобной ситуации. Они должны были научиться жить и не раздирать ногтями эту незаживающую болячку, видя друг друга и ежеминутно подвергаясь искушению трепетной мысли «а может снова?». Один из главных поводов для беспокойства самоустранился, дистанцировался и притворился, что его не существует больше, и когда Энди свыкся с этой мыслью, мир его начал светлеть. Медикаменты ли, спокойное ли понимание врачей, тишина ли и покой одиночной палаты, а может теплая уверенность в улыбке Грейн, что навещала его, но что-то все-таки подействовало – Эндрю медленно возвращался к жизни. Беззвездная ночь синела, желтела, заливалась розовым золотом восхода и наконец Флетч вернулся домой. Меган выбежала к воротам, радостно топая и звонко крича: «Папа! Папа приехал!». Грейн ждала, стоя в дверях. - Привет, - улыбнулась она, когда Энди, посадив дочь на плечо, приблизился к ней. - Я люблю тебя, - выдохнул Флетч. Сердце молотом ухало в груди. Грейн все так же загадочно улыбалась, а в глазах её можно было прочесть: «Я знаю. Поверь, я знаю». Вслух же она произнесла: - Ну что, идем, познакомишься наконец с Джозефом. - Он такой маленький – с ума сойти, - объявила Меган. – И пищит ну прямо как котенок.