Маленькие интерлюдии

No one else could make you feel like I do, I do, I do No one ever gets as deep inside you, as I do baby Our love is a bed of nails Love hurts good on a bed of nails. Alice Cooper "Bed of Nails".

      — Здесь у нас нет соседей, а ты продолжаешь затыкать мне рот, — жалуется Ласт, едва переводя дух. — Объясни хотя бы, зачем.       Кимбли проводит кончиками пальцев по её груди и загадочно отмалчивается. Какой смысл объяснять, что ему просто нравится, как выразительно горят её глаза, как она мечется и выгибается под ним, когда его ладонь лежит на её губах? В конце концов, каждый имеет право на маленькие слабости.       — Зольф?.. — она приподнимается на локте, откинув назад роскошные волосы, и обнимает его, приникает ближе — кожа к коже.       Он лишь нетерпеливо поводит плечами, притягивает её к себе и принимается целовать — нежно, задумчиво, точно не было только что безумного в своей страсти соития, от которого в воздухе до сих пор витает тяжелый запах пота и плотской любви; точно не пылают на его бледной покрытой шрамами шее багровые отметины.       У Зольфа в голове не укладывается, что впервые вкус губ Похоти и ее страсть он ощутил так давно, что и на целую жизнь хватит, только теперь эта самая целая жизнь кажется нереальным сном, видением, мороком.       Зольф закрывает глаза и вслушивается, жадно глотает каждый ее судорожный вздох; продолжает целовать, опрокидывая Ласт на спину и нависая над ней сверху. Она, как истинное воплощение похоти — всегда готова принять его в себя, всегда готова поддержать любую любовную игру; обнимает его, скользит узкими ладонями по потному телу, проникает в его сознание, делая одержимым. Зольф едва слышно стонет сквозь зубы — ему нужно время, чтобы восстановиться и продолжить, но прикосновения Ласт все более настойчивы и требовательны, она уже направляет его в себя, призывно разводя колени.       — Не все сразу, — Зольф отстраняется и приоткрывает глаза, чтобы встретиться с ней взглядом, и с силой разводит ее руки в стороны, вдавливая в матрас тонкие запястья.       — Я хочу тебя, — Ласт тянется к нему, аметисты глаз влажно блестят, зрачки расширены, и Зольф ловит себя на мысли, что она выглядит страшно в своей привлекательности.       Он усмехается и продолжает вглядываться, удерживая ее руки, нависая над ней. Ему отчаянно нужно время, хотя бы немного, но, похоже, Ласт — как впрочем и обычно — требует своего здесь и сейчас; она тянется к нему, облизывает выступающую ключицу и дышит часто, горячо. Зольф ощущает разливающееся по телу тепло и напряжение в паху; руки его слегка дрожат, но не выпускают из стальной хватки тонких предплечий. Он наклоняется и одним движением находит ее губы, ловит их в сети поцелуя — едва ощутимых мимолетных прикосновений губ, языка; прикосновений манящих, дразнящих и, несмотря на всю деликатность, собственнических, напористых. Ласт расслабляется в его руках, он ощущает, как она оставляет слабые попытки высвободить запястья, словно принимая навязанные им правила игры. Он отпускает ее руки, зарывается ладонями в сладко пахнущие волосы, углубляя поцелуй, задавая новый ритм и сменяя шаг andante на бег allegro, обнимает ее крепко, словно стремится стать с ней единым целым, вобрать в себя — как философский камень, к соседству с которым он так привык.       Ласт беспорядочно скользит руками по его телу, двигается в попытке прижаться к нему так, чтобы он наконец вошел в нее; ощущает животом его горячий и напрягшийся член, на головке которого уже выступило несколько капель вязкой жидкости. Ее узкая рука стремится к его паху, но он перехватывает ее и резким движением заводит ей за голову.       — Отпусти, — томно выдыхает ему в губы Ласт, а Зольф, не разрывая поцелуя, лишь отрицательно качает головой; пока вторая рука его не протискивается меж их горячих тел — требовательно, настойчиво — и не ложится ей между ног.       Она горячая и мокрая — как всегда. Зольф не помнит, чтобы хоть раз она в постели была иной, и на мгновение в его разуме искрой полыхает мысль о том, что, должно быть, она такова с каждым, кому довелось познать ее, познать ее волшебное тепло. Ревность больно колет его грудь, и Зольф едва сдерживает порыв грубо войти в нее, не заботясь о ее удовольствии. Вместо этого он ласкает ее самыми кончиками пальцев, ласкает в такт движениям языка, закрыв глаза и вслушиваясь в мелодичные стоны, от которых его возбуждение достигает пика. Он обожает ее стоны — эти звучные свидетельства его признания, его своеобразной власти. Ее удовольствия. Разве бы стала она отдаваться кому-то на протяжении столь долгого времени, если бы не получала от этого удовольствия? Зольф не знает точного ответа на этот вопрос, но предпочитает думать, что нет.       — Иди… ко мне… — она дрожит под ним, мечется по влажной простыне, выдирает руку из его хватки и обнимает его так, что он чувствует — еще немного, и ребра не выдержат такого напора.       Зольф капитулирует, но не полностью — войдя лишь наполовину, тут же выскальзывает обратно и нежно касается головкой ее клитора, то отстраняясь, то прижимаясь ближе.       — Еще, — стонет Ласт и больно вцепляется ему в волосы — он усмехается.       — Что смешного?! — злится Ласт, оттягивая его голову выше.       — Отпусти, — одними губами, пересохшими, темнеющими в вязком полумраке.       Ласт отпускает. Зольф обхватывает ее за плечи обеими руками и входит в нее, на сей раз целиком, утыкается ей в плечо и принимается двигаться — размашисто, ритмично; только спина его вздрагивает, когда она особенно громко стонет ему на ухо и активно подается навстречу. Ласт вскрикивает и вцепляется острыми жемчужинами зубов в мочку уха Зольфа; тот только слегка придавливает ей шею плечом, но не сбавляет темпа. Не сбавляет до тех пор, пока она еще раз не заходится в крике, не выгибает спину, а он сам не ощущает граничащее с болью блаженство. Отчего-то ему становится непривычно тепло и как-то влажно; каждый удар сердца отдается во всем теле, и Зольф, наконец, замечает кровь на простыне. Приподнимается на локтях, опрокидывается на спину — яркая вспышка перед глазами, все звуки словно в пелене. Над ним показывается обеспокоенное лицо Ласт, но оно отчего-то размытое, словно сквозь видоискатель расфокусированного фотоаппарата.       — Зольф… Черт… — она закусывает губу. — Прости…       Клинки беззвучно исчезают, она осторожно протягивает руку и трогает его за плечо.       — Зольф… Тебе нужна помощь…       Он запрокидывает голову и смеется — исступленно, до слез. Лишь простыня под ним пропитывается кровью, а лицо бледнеет.       — Иди сюда, — он тянет ее на себя.       — Ты сумасшедший, — Ласт печально качает головой. — Ты можешь с этим что-то сделать?       — Я не владею медицинской алхимией, — его губы растягиваются в улыбке.       — Но ты же можешь остановить кровь… — она неуверенно поджимает губы. — Зольф…       — Попробовать могу, — кивает он все с той же блаженной улыбкой, которая так и застывает на его лице. ***       Ласт мерила шагами коридор. Никогда еще не происходило с ней подобного — видимо, сказывалось долгое пребывание в мире без способностей. Энви, нехорошо посмеявшись, все-таки откопал посреди ночи где-то медицинского алхимика — совсем молоденькую девчушку, которая, осмотрев Кимбли, густо-густо залилась краской, но принялась делать свое дело. Теперь она выгнала из комнаты с пациентом всех возможных свидетелей и проводила какие-то очередные манипуляции.       — Надоел он тебе? — сочувственно спросил Энви.       — Что?.. — Ласт потрясла головой. — Не говори ерунды.       — Иначе с чего это ты решила его со свету сжить?       Ласт укуталась в шарф и промолчала.       — Дай-ка угадаю… Судя по твоим воплям, он сделал тебе слишком хорошо, — осклабился Энви.       — Тебя это не касается, — отрезала Ласт и отвернулась.       — Что, разучилась контролировать свой абсолютный клинок? — поддел сестру Энви. — Ты проверь, он у тебя по-прежнему только в ногтях, или, может, где еще отрос?       Ласт сверкнула глазами и только набрала воздуха для гневной отповеди, как Энви разом ссутулился и тихо-тихо проговорил:       — У меня самого… с другими обликами… пока… — он тяжело вздохнул. — Промашки выходят. Редко, конечно, но…       Ласт обняла брата, и они молча принялись ждать, когда девица-алхимик закончит свою работу. И не стала говорить о том, что вовсе не уверена в том, что в определенные моменты вообще научится контролировать свой Абсолютный клинок. ***       — Не проткни мне, пожалуйста, легкое, сделай одолжение, — Кимбли выглядит серьезным, но в глазах его пляшут черти.       — Постараюсь, — так же серьезно отвечает Ласт, облизывая верхнюю губу и скользя слегка отросшим когтем по его обнаженной груди.       Зольф лежит на спине, заложив одну руку за голову, а второй перебирает волосы Ласт и любуется ею, любуется тонким пальцем, на котором вместо ногтя — смертельное оружие, и это заводит его еще сильнее, чем простое совокупление с той, кого он считает совершенством во плоти. Ласт слегка тыкает когтем в его сосок — тот сжимается, словно от холода; она улыбается, обнажив белые зубы. Спускается ниже, к краю ребер — смертоносное лезвие прочерчивает тонкую полоску на бледной коже. Зольф вздрагивает и едва слышно выдыхает; Ласт приникает к кровоточащей ране губами и языком, жадно слизывает выступающие алые капли.       — Твоя кровь вкусная, — отмечает она.       — У тебя новый фетиш? — Зольф смотрит со смесью обеспокоенности и снисходительности. — Хочешь добавить мне шрамов?       — Я больше не буду, — Ласт улыбается хитро, загадочно.       — Только осторожно, — выдыхает Зольф, понимая, что компромисс неизбежен. — И, прошу тебя, хотя бы там убирай свои когти, — нетерпеливо просит он, когда она спускается ниже и принимается покрывать поцелуями тонкую кожу в паху.       — Хорошо, — серьезно кивает Ласт — и когти ее вновь становятся обыкновенными, человеческими, когда рука обхватывает его член, а язык нежно касается бархатной головки.