Всё, что любовью названо людьми

Он не хотел идти. Он никогда не был поклонником публичных истязаний. Как и истязаний вообще. Он не хотел видеть, что люди сделают с Иисусом. Люди были очень изобретательны по части пыток. Парень не лукавил, когда говорил, что собирается всё изменить. Он и правда пытался. Кроули видел его ещё пару раз — с безопасного расстояния, потому что рядом с Иисусом, незаметные людям, постоянно дежурили ангелы с такими суровыми лицами, будто их приставили проследить, чтобы тот сыграл свою роль до конца и не сбежал перед самым финалом. Неужели они не верили, что он идёт на всё это добровольно?.. Однажды Кроули заметил в его окружении Азирафеля. Неужели он тоже думал, что всё так и должно быть? Неужели он был согласен с ролью холодного палача?.. Кроули смотрел, не приближаясь — тёмная фигура в толпе, один из многих. На прочих ангелов ему было плевать, но Азирафель… Он же отдал людям свой меч, чтобы те не пропали в пустыне. И что теперь? Где теперь тот глупый наивный ангел? Поумнел? Принял, как должное, сторону безусловного добра?.. Кроули больше не верил, что ангелы вообще имели отношение к добру. Они без сомнений разрушали города и истребляли целые армии, когда Всемогущий хотел подкинуть козырей своим фаворитам. Если Кроули где-то на Земле и видел добро, то оно было в людях. Они вечно колебались между светом и тьмой, склоняясь то в одну сторону, то в другую. Один и тот же человек за день мог совершить десять злых дел и десять хороших. Глядя на это, Кроули испытывал противоречивую и горькую гордость. Это ведь он был в ответе за то, что они были изгнаны из Эдема. Если бы он тогда не подумал про яблоки, люди бы так и жили в своём маленьком прекрасном мирке, не ведая ни добра, ни зла, как забавные зверюшки в зоопарке. А теперь они были свободны, теперь они могли выбирать. И они выбирали. Он не хотел идти, но пришёл — попрощаться. Поднимаясь к холму, где стояли кресты, Кроули не мог избавиться от мысли, что подспудно ждёт какого-то чуда. То ли ангелы выступят и вострубят, то ли молотки превратятся в розы и гвозди соскользнут с рук, не причинив Иисусу вреда. Не мог же Всевышний и правда отдать Своё дитя людям, чтобы те всласть поиздевались? Чтобы он умер в муках? Не мог же?.. Ведь если мог, значит, в Нём не осталось ни жалости, ни милосердия. Или их и не было никогда. На холме собиралась толпа — поглазеть на казнь. Там стояли ученики и последователи, Мария, Иосиф, римские воины, просто зеваки. В стороне от тропы наверх, лёжа на земле лицом в пыль, плакал Иуда. Кроули остановился рядом. Иуда лежал и всхлипывал в сухую землю, царапал её ногтями. Бормотал что-то сквозь зубы, вздрагивал — жалкий, скорчившийся. Люди проходили мимо, не останавливаясь. Иуда заметил его, затих. Неуверенно поднял грязное мокрое лицо с чистыми дорожками слёз. Кроули молча смотрел на него. — Прости меня, Господи, — прошептал тот, обращаясь явно не к Кроули. — Он не простит, — негромко отозвался демон. — Ему нет дела до слёз. Горе этого человека было таким огромным, что Кроули ощущал его всем собой. Он стоял в нём, как в ночной тени. Оно было правдивым… отчаянным. Искреннее всего этого фарса. Это было горе понимания, что надежды нет. Не было. И не будет. Каков бы ни был этот непостижимый план, о котором твердили все, Кроули точно знал только одно: в нём будет много крови. И лучше уже наконец с этим смириться. Бог наблюдает за людьми, как за муравейником, и ворошит его палкой, когда Ему становится скучно. Вот и весь план. Вот и весь смысл. Кроули набросил на голову край накидки, покрывая волосы. Иуда смотрел на него, лёжа в пыли у ног. — Всё кончилось, — сказал Кроули. — А если быть честным — ничего и не начиналось. Смелая была попытка, но это всё равно что пытаться высечь розгами море. — Я убил его… — Он однажды сказал мне, что любовь щедра, — отозвался Кроули. — Посмотри на людей, которых он так любил, — он кивнул на вершину холма. — Там стоят трусы. Никто не двинется, чтобы помочь ему. Они будут стоять и смотреть, как он умирает. Они не стоят его любви. Иуда смотрел на него, и в его глазах медленно зажигалось понимание. — Бог никого не любит. И никого не прощает, — сказал Кроули. — Лучше запомни это сейчас. Иуда опустил голову, уткнулся лбом в землю, вдыхая пыль. Кроули отошёл от него. В толпе, среди людей, заметил Азирафеля. — Пришёл поглумиться над беднягой, да? — спросил Кроули, выходя у него из-за плеча. Иисус, распростёртый на кресте, в одной набедренной повязке, казался до странности хрупким. На боках застыли потёки подсохшей крови. Он шептал что-то — наверное, как и всегда, свой бред о прощении. — Поглумиться?.. Я? — вполголоса переспросил Азирафель, будто его неприятно удивило такое предположение. — Ну, это же вы его туда привели. — Со мной не советуются о политике, Краули. — Я сменил его. — Сменил что? — Азирафель бросил на него короткий взгляд. — Моё имя. «Краули» мне не очень подходит. Слишком похоже на «корчусь-под-твоими-ногами». — Ну, ты же был змеёй, — сказал Азирафель. Кроули оставил это замечание без комментариев. Быть змеёй не унизительно, ему нравилось быть змеёй. Но ему не хотелось носить имя, которое подразумевает, что вся твоя суть — ползать и пресмыкаться перед другими. Он был не самым гордым из демонов, но у него были иные представления о себе — не включающие пресмыкание. — И какое оно теперь? — спросил Азирафель. — Мефистофель? Асмодей? — предположил он, явно пытаясь пошутить. Кроули ценил хороший юмор, но сейчас это казалось неуместным. — Кроули, — коротко сказал он. Азирафель коротко хмыкнул. Кроули не стал вслушиваться и гадать, было ли это одобрение или насмешка. Он не отрывал взгляда от креста. — Ты встречал его? — тихо спросил Азирафель. В его тоне Кроули почудилось что-то печальное. — Да, — с сожалением ответил он. Ему было бы легче, наверное, если бы он не встречал. — Неординарный молодой человек. Азирафель стоял, щурясь то ли от солнца, то ли от чего-то ещё. Он изменился. Оба они изменились с того момента, как стояли вдвоём на стене Эдема и смотрели на первых людей, уходивших в пустыню. Кроули тогда ещё думал, что, в сущности, мир не так уж и плох. Да, демоны безобразны и жестоки, ангелы упрямы и высокомерны, а Бог вспыльчив и мстителен — но в мире есть звёзды, есть дождь, яблоки, смешные курицы и зелёный Эдем. Всё это было в мире и сейчас. Но почему-то больше не радовало. — Я показал ему все царства мира, — добавил Кроули, впервые с момента появления взглянув на Азирафеля. — Зачем? — удивился ангел. Кроули не мог этого объяснить. Он и сам до конца не понимал, как уж тут рассказать о таком ангелу? — Он же плотник из Галилеи, — сказал Кроули, будто это само собой разумелось. — Его возможности путешествовать ограничены. Азирафель, кажется, не расслышал сарказм. Римские воины забили в жилистую загорелую руку огромный и грубый гвоздь — прямо в живое тело. Кроули ощутил фантомную боль в ладони, сжал кулак. Иисус застонал. — Должно быть больно, — почти шёпотом сказал Кроули, щурясь. Его человеческое тело было практически неподвластно боли. Его человеческое тело было не очень-то человеческим, но Кроули знал, что такое боль — случилось встретиться с ней в момент Падения. — И что он такого сказал, что все так взъярились? — риторически спросил Кроули. Азирафель стоял, подняв плечи, светлые брови сошлись над переносицей. Он явно был здесь не для того, чтобы любоваться казнью. Он смотрел на неё — и ему было не по себе. Неужели сочувствовал? Или даже жалел? Кроули вгляделся в него пристальнее. Он не хотел тешить себя надеждой, что Азирафель был непричастен к этим событиям. Но надежда, вспыхнув, как горькая искра, упрямо цеплялась за жизнь, как бы Кроули ни старался её затоптать. Он никогда не чувствовал своего одиночества, скитаясь среди людей — но рядом с Азирафелем, парадоксально, ему было одиноко. Странное, грустное чувство. — Он сказал — «Будьте добры друг к другу», — процитировал Азирафель. — Ну, тогда всё понятно, — саркастично сказал Кроули. Как он мог, как у него хватало ангельских сил стоять и смотреть? Ведь это же не спектакль, после которого все разойдутся со сцены, смоют бутафорскую кровь и вернутся к своей жизни — а может, вместе двинутся в таверну и будут весь вечер пить. Кроули подумал об этом и вдруг понял, что ему самому хочется выпить, чтобы смыть с языка запах крови и чужого страдания. Он никогда не проявлял большого интереса к человеческой еде и питью — они были грубыми и примитивными — но сейчас ему отчётливо и сильно захотелось напиться. Так, чтобы не помнить себя, как какой-нибудь пастух или гончар, которого под руки выволакивают из кабака приятели, а он невнятно бормочет себе под нос и загребает ногами. Чуда не случилось. Кроули отвёл взгляд от креста. Гром не грянул, с небес не пролился ни обжигающий свет, ни дождь из серы, к которым Всевышний питал особую склонность. Смотреть, как в муках умирает человек, Кроули не хотел — а помочь был не в силах. Он шагнул назад, отвернулся. — Куда ты сейчас? — Азирафель обернулся следом. Кроули помедлил. — Найду место, где продают вино, — сказал он, глядя на городские стены, сложенные из жёлтого песчаника. — Я хочу выпить. Он пошарил взглядом по плоским крышам, будто не знал этого города и не жил в нём, и теперь пытался наугад определить, куда идти. — Я знаю одно место, — сказал Азирафель. — Показать тебе? Кроули обернулся через плечо. Азирафель смотрел в ответ, сцепив руки под грудью, будто не знал, куда их деть. — Покажи, — согласился Кроули. Сейчас он не отказался бы даже от компании ангела. Они спустились с холма. Солнце жгло голову, и Кроули впервые чувствовал его жар как Божий гнев, направленный лично на него, а не как приятное жгучее тепло, пронизывающее тело. В дымной таверне у городской стены они взяли кувшин вина и сели за один стол. От печей, где пекли лепёшки, тянуло запахом хлеба. Игроки за соседним столом хрипло спорили, как легли кости, какой-то египтянин спал в углу, приткнувшись к прохладной стене. Кроули посмотрел в глиняный стакан, вытряхнул оттуда паучка на исцарапанную ножами столешницу, посмотрел, как тот резво засеменил в сторону. Азирафель поначалу пытался ещё улыбаться, но потом перестал. Вино было сносным, чуть кисловатым на вкус. Потребовалось бы очень много вина, чтобы затуманить демоническую голову, но Кроули решил, что будет сидеть здесь до тех пор, пока не свалится под стол мертвецки пьяным. Может, тогда он перестанет чувствовать это всё. Он ощущал в себе бездну. Чёрную, глухую — наверное, такую, какую и должен ощущать в себе демон — без единого проблеска радости. Его словно придавило к земле, и он горбился, поставив локти на стол. Азирафель сидел напротив, глядел в свой стакан и качал его по столу с одного края донышка на другое. — Это так глупо, — сказал Кроули. Азирафель поднял на него взгляд. — Бессмысленная смерть. Когда люди отрубают цыплёнку голову, они хотя бы потом едят его. А это?.. Зачем? Азирафель вздохнул. Кроули следил за ним, но ангел молчал. Он даже не собирался ничего оправдывать? Говорить о божественном плане, о том, что ангелам виднее, что такое добро? Если уж даже Азирафель не пытался ничего объяснять — значит, дела были совсем плохи. — Паскудство, — сказал Кроули. Азирафель спрятал глаза ещё ниже, перебирая пальцами по стакану. — Когда я встретил тебя, мне показалось, что ты другой, — сказал Кроули. Он не видел необходимости об этом молчать — это было неважно, это ничего не меняло. — Какой? — спросил Азирафель. — Ты отдал им меч, чтобы они защитили себя, — сказал Кроули. — А они научились убивать. И теперь кидаются друг на друга. Выдумывают тысячи способов, как бы сделать другому больнее. Для них это стало вроде спорта. Сильный встаёт на голову слабому, просто потому что может. Я теперь понял, — добавил он. — Люди и правда созданы по Его подобию. Они точно такие же — жестокие, бессердечные. — Но не все, — попытался возразить Азирафель. — Все, — отрезал Кроули. Он не должен был сожалеть об этом, ведь он демон, а демоны не знают жалости. И он, наверное, не должен был говорить об этом ангелу, сидящему перед ним. Но ему было плевать. Он выпил вино крупными глотками, как воду. — Сколько этого нужно? — он поднял опустевший стакан, повертел и наполнил снова. Сжал и разжал руку, растопырив пальцы, словно всё ещё чувствовал фантомную боль. Азирафель выглядел замкнутым и подавленным. — Ты не думаешь, хоть на чуточку, что это неправильно? — спросил Кроули, подавшись к нему через стол. — Меня никто не спрашивает, — сказал Азирафель, не поднимая глаз. — Тебя спрашиваю я! — воскликнул Кроули. — Ты можешь ответить? Нет? Или ты можешь только соглашаться с решениями, которые принимают у тебя над головой? — Я не могу ответить! — с выражением муки сказал Азирафель. — Я и не должен тебе отвечать, мы даже говорить об этом не должны. — Мы вообще говорить не должны, — Кроули скривил губы. — Это что же начнётся, если такие, как мы, будут обсуждать решения начальства? Наступит хаос! — Тебе бы, наверное, этого очень хотелось, — пробормотал Азирафель. — Мне бы очень хотелось выщипать кому-нибудь перья и вырвать крылья, — бросил Кроули. Азирафель с подозрением посмотрел на него, но Кроули скривился: — Да не тебе. Азирафель поднёс стакан ко рту, пригубил вино. — А если бы он был не согласен? — спросил Кроули. — Что тогда? Пошёл бы на Голгофу под конвоем из ангелов, с ошейником и в цепях, чтобы не сбежал? Чтобы не противился своей великой миссии — сдохнуть, распятому на кресте? Если уж так нужно было его убивать, — взмолился Кроули, подавшись к Азирафелю, — то почему — так?.. Почему нельзя было сделать это быстрее? Легче? Зачем устраивать всё, чтобы он висел и подыхал несколько дней? Вы, ваши ангельские задницы, хотя бы представляете, как это больно? Азирафель не смотрел на него, у него на лице застыло выражение стыда. — Где ваше милосердие? — допытывался Кроули. — Сострадание? Любовь? Где она? Все ваши только и говорят о любви — и что? Куда она делась? Усохла? — Я не могу обсуждать это с тобой, Кроули, — тихо сказал Азирафель. — Если хочешь знать моё мнение… — Да! — воскликнул тот. — Да, я хочу знать твоё мнение! Я хочу знать, кто ты такой, что ты думаешь! Мне казалось, ты из тех, кто умеет нарушать правила… — Не говори так! — яростно зашептал Азирафель, вскинув глаза. — Ты другой, — продолжал Кроули, припав к столу и глядя на Азирафеля снизу вверх. — Я думал, что ты другой, что не как они. — Я не собираюсь вставать против своих, Кроули, — отчаянно отозвался тот, отводя взгляд. — А что, у вас высказаться поперёк — уже восстание? — спросил Кроули. — У вас там не приемлют никакой критики, есть только два мнения — ваше и неправильное? — Это всё не бессмысленно, — попытался оправдаться Азирафель, коротко вскинув глаза на Кроули. — Есть… — План? — зло подхватил тот. — Все Его планы включают в себя убийства, пытки и геноцид. Я совершенно не удивлюсь, если в ближайшее время Он решит опять стереть людей с лица земли. — Он обещал больше не устраивать потопа, — упрямо сказал Азирафель. — Но Он не обещал больше не насылать на мир полчища саранчи, — возразил Кроули. — Не обещал, что моря не выйдут из берегов, что воздух не станет отравой, что не наступит засуха длиной в десять лет. Этого ведь Он не обещал? — Не обещал, — неохотно согласился Азирафель. — У Него столько способов убить людей, и Он так изобретателен, что я не удивлюсь новому катаклизму. А потом Он придумает новый знак в качестве обещания, что такое больше не повторится. А зачем ему повторяться? — с усмешкой спросил Кроули. — Можно убивать людей тысячью способов! А потом изобретать тысячу знаков «не ссыте, я так больше не сделаю». Азирафель, кажется, хотел что-то сказать — но не решился, только поджал губы, словно сдерживал внутри слёзы. Кроули бросил руки вперёд, через стол, и уронил на них голову. Вино действовало быстро — наверное, потому что он страстно желал, чтобы оно подействовало. Голову будто качало на морских волнах. Что-то тёплое накрыло запястья, Кроули вскинулся. Это Азирафель положил ладони на его руки. Кроули уставился на него непонимающим взглядом. Ангел отвёл взгляд, но рук не убрал. Кроули опустил голову обратно. Закрыл глаза. Зажмурился, чтобы оказаться в пустоте без проблеска света. Ладони лежали на нём, от них тянуло ощутимым теплом. Кроули не двигался, а Азирафель тихонько поглаживал его запястья большими пальцами, будто бы машинально. В мире не было ни любви, ни надежды. Но были эти руки, и Кроули не спешил отнимать свои. — Я кое-что знаю, — сказал Азирафель. — О том, что будет дальше. Если тебя это утешит… Кроули резко выпрямился, отстранился. У ангела на лице промелькнуло беспокойство. — Я не нуждаюсь в утешении, — зло сказал Кроули. — Утешай самого себя. Скоро мне ничего не придётся делать, чтобы подталкивать людей нарушать ваши законы. Они сами всё придумают. И вам их не изменить. — Посмотрим. Кроули схватился за свой стакан. — И всё же, — опять начал Азирафель. — Я не должен тебе этого говорить, но я знаю кое-что… Важное. О том, что будет дальше. — Ничего хорошего дальше не будет. И я не хочу ничего слышать о ваших планах, — оборвал его Кроули. — Просто заткнись и пей.