Всё, что любовью названо людьми

— Лошадей нет, — сказал Кроули, вернувшись в залу почтовой станции. Потёр озябшие руки, красные от мороза, сунул их в рукава тёмной шинели, обхватил себя за запястья ледяными пальцами. Согреться не помогло — по рукам пробежала дрожь озноба, он поёжился. — Лошадей нет? — удивлённо переспросил Азирафель, звякнув чашкой о блюдце. Он сидел за столом, накрытым пожелтевшей скатертью, и пил чай из пузатого самовара. Сброшенная с плеч белая шуба лежала у него на коленях, как мохнатое облако. Кроули протянул руки к круглым бокам самовара, тронул их кончиками пальцев — отдёрнул, выругавшись. Сердито подул на обожжённые пальцы, сунул их обратно в рукава. — Выпей чаю, — сочувственно сказал Азирафель и подставил к самовару вторую чашку. — Это не чай, это заварное сено. Гадость. — Это вкусно, — заверил Азирафель. — Зверобой, кипрей, листья смородины… — Сено, залитое кипятком. Кроули раздражённо покосился в угол комнаты, где на полочках стояли иконы в тусклых золочёных окладах, украшенные вышитыми полотенцами и бумажными цветами. Скорчил им физиономию. Посмотрел на огромную изразцовую печь в соседнем углу. Боком, будто стараясь не попасть в поле зрения образов с икон, придвинулся к ней, спрятался, как за укрытием. Приложил к ней руки. Поискал место, где потеплее, прижался ладонями к тёплой стенке. Вздохнул. В печи полыхали дрова, там звучно гудело и потрескивало. Кроули подёргал заслонку, послушал, как она брякает. Растёр след от сажи по пальцам, развернулся, прижался к печи спиной и задом. Русская зима промораживала его до костей, пальцев ног в сапогах он почти не чувствовал. Он уже тридцать три раза проклял себя за то, что пустился с Азирафелем в это дурацкое путешествие. Ангелу, видите ли, не спалось без какой-то редкостной книги. И её поиски никак не могли подождать до весны, будто книга могла отрастить себе ноги и сбежать от него на другой край света. Когда Азирафель объявил, что едет в Россию, Кроули напросился ему в компанию, рассчитывая на необременительное и любопытное путешествие. И неприятно удивился, когда ангел сообщил, что они отправляются через неделю. Никакие уловки и попытки его задержать не сработали (середина января! морозы! снег! волки! середина января!) — Азирафель не испытывал никакого предубеждения перед холодами. Наоборот, он был полон энтузиазма увидеть заснеженную Россию, и даже зачитал Кроули какой-то стишок про то, что зимой луга покрыты снегом, а река спрягается со брегом, творя из струй крепчайший мост — на этом месте Кроули остановил его, сказав, что сам готов с чем-нибудь спрячься на мосту, если это избавит его от подобной поэзии. — Лошадей нет, кузнец пьян, кучер в бегах, — сказал Кроули, медленно оттаивая и потираясь лопатками о тёплый бок печи. Азирафель, покрасневший от горячего чая, поставил чашку на блюдечко. — Пожалуй, тебе не следовало его так пугать, — сказал он с лёгким упрёком. — Пожалуй, ему не следовало так часто поминать чёрта, — язвительно отозвался Кроули. Азирафель тихо вздохнул. Кроули решил трактовать этот вздох как смирение с его правотой — и с тем, что они основательно застряли на почтовой станции, затерянной в снегах под Смоленском. — Но когда-нибудь лошади же появятся? — с надеждой спросил Азирафель. Кажется, он просто не умел терять присутствия духа, оставаясь, что бы ни случилось, доброжелательным и оптимистичным. — К ночи, — с кислой миной отозвался Кроули. — Если нам повезёт. Азирафель терпеливо вздохнул, снял с самовара чайник и подлил горячего себе в чашку. Казалось, он искренне наслаждается местной экзотикой. Казалось, ему в радость и это путешествие, и зимний холод, и затянутые льдом окошки. Он поудобнее уложил шубу на коленях, отхлебнул чай. Кроули молчал. У него под ногой качалась доска, и он нажимал на неё, заставляя скрипеть на разные лады. Громко тикали часы на крашеной зелёной стене. От печи слабо пахло древесным дымом. За окном тускнел короткий зимний день, наливались сумерки, и белый лёд на стекле выцветал, становясь серым. — Жуткая страна, — сказал Кроули. Азирафель смотрел на него, подперев подбородок ладонью. Кроули поскрипел доской ещё немного, бросил взгляд на часы. Стрелки едва сдвинулись. Он вздохнул. Со двора вдруг раздались голоса, звон колокольчика и фырканье лошадей. Азирафель встрепенулся, сбрасывая сонливость, развернулся к окну — но пока он успел продышать глазок в инее, там всё стихло. — Кажется, кто-то приехал, — с надеждой сказал Азирафель. Кроули пренебрежительно хмыкнул. Он был не в настроении для дорожных знакомств. Распахнулась дверь, впуская из тёмных сеней поток морозного воздуха. Кроули поднял плечи, сунул руки в карманы и сдвинулся в сторону, не отлипая от печи. — Благослови Бог, милостивые государи! — громко поздоровался вошедший, укутанный в такую косматую шубу, что был совершенно неотличим от медведя. — Дал же чёрт погодку — так и метёт, так и метёт! Кроули поморщился. Каждый раз, когда на него сваливали ответственность за какую-то неприятность, он чувствовал одновременно злорадство и глухую досаду. Нет чтоб кивать на Бога, который создал такой паршивый климат!.. — И вы будьте благословенны, — Азирафель приподнялся, радостно улыбаясь навстречу. — Хотите чаю? — Не откажусь! — объявил медведь, распахивая шубу и усаживаясь за стол. — Мы люди дорожные, без фасонов. С позволения вашего высокородия, благородия или высокоблагородия, прошу пардону, не знаю, как честь ваша — титулярный советник Прохор Васильич Полозков, проездом из Петербурга. — Очень рад, — Азирафель протянул ему руку, и его ладонь утонула на мгновение в широкой лапе, которая высунулась из рукава шубы. Кроули ни знакомиться, ни приветствовать медведя не стал, только неприязненно наблюдал за ним сквозь очки, не двигаясь с места. — А выговор у вас не местный, — объявил Полозков, притягивая к себе чашку. — Английский, — скромно сказал Азирафель. — Мистер Фелл, если вам угодно. — А лошадей, разбойники, говорят — нет, — сказал Полозков, с шумом отхлебнув из чашки. — Знаю я, как их нет — слупить хотят побольше. Дадут тройку, возьмут как за шестерых. Да что дадут! Клячи — дрянь! Одна кривая, другая хромая, третья полумёртвая. Как в горку, так вылезай и иди пешком, словом, тьфу, а не лошади. А что, сударь, — понизив голос, он поближе наклонился к ангелу, — что тут у вас за немец в виде атланта? — Какой немец? — переспросил Азирафель. — Да вот же, печь подпирает, — он кивнул на Кроули. — Застрял тут, небось, думает, кой-чёрт его занесло в такую глушь от родных кренделей? Азирафель смущённо кашлянул. Кроули не пошевелился, но чашка в руках Полозкова вдруг подпрыгнула и грохнулась на пол, разбрызгав осколки. Азирафель кашлянул снова, предупредительно. — Вот же неприятность какая, — искренне огорчился Полозков. — Только собрался водочки для согрева плеснуть. Он ногой отодвинул от себя осколки, шумно вздохнул. — Куда, сударь, едете, позвольте полюбопытствовать? — спросил он. — К господину Вознесенскому, — охотно ответил Азирафель. — А!.. Так это в Елизаровку, что ли? — обрадовался Полозков. — А я только оттуда! Мы со Степаном Андреичем вместе по службе продвигались, всячески вам его рекомендую, превосходный, сударь мой, человек! Он вдруг таинственно заулыбался, глядя на Азирафеля. Азирафель вежливо улыбнулся в ответ. — В Елизаровку, значит, — значительно добавил Полозков, сделав ему знак бровями. — Эх, молодость!.. Будь я в ваших годах, я бы вот так же — мчался, сломя голову, не разбирая дороги. — Я вас не понимаю, — учтиво сказал Азирафель. — Холостой человек непременно должен жениться, — уверенно сказал Полозков. — С хорошей женой ему дома будет веселье, с дурной он начнёт беспрестанно ссориться — следовательно, от скуки никогда не умрёт. Азирафель внимательно молчал, ожидая пояснения, но не дождался. — И далеко ли до Елизаровки? — спросил он. — Вёрст тридцать, — всё тем же таинственным тоном сказал Полозков. И спросил, наклоняясь к Азирафелю: — К кому сватаетесь? Кроули негодующе фыркнул. — Будьте здоровы! — тут же громко отозвался Полозков. Кроули не пошевелился. — Дай вам Бог здоровья, говорю! — ещё громче повторил тот, но, не получив ответа, махнул рукой: — А, немчура, наверняка по-нашему и не разумеет. — Я ни к кому не сватаюсь, — сдержанно ответил Азирафель. — Я еду к господину Вознесенскому по личному делу. — Да, — мечтательно вздохнул Полозков. — Я вот таким же манером к своей Софье Михайловне посватался. Приехал по личному делу, её увидел — и меня как обухом по голове. Сразу к отцу её, так мол и так, благословите. А он говорит — не могу, просватана за какого-то Воропаева. Я — к нему. Молодой был, горячий. Вскочил в дом, развоевался — одного в сторону, второго в другую, сам на стену. Не быть свадьбе! Они и отступились. — Захватывающая история, — сказал Азирафель. — Но я еду не свататься. — Погодите судить, пока Машеньку с Наташенькой не увидите, — посоветовал Полозков, двигая бровями. Ближе к ночи вернулись извозчики с лошадьми, но пришлось ждать ещё часа три, пока лошади отдыхали. Выехали в полной темноте, только пухленький месяц светил с неба сквозь клочковатые облака. Вынужденный покинуть тёплое место возле печи, Кроули был мрачнее обычного. Почтовая станция наводила на него уныние, но поездка морозной ночью в санях была хуже любой станции. Он бы обязательно бурчал, если бы ради этого не приходилось лишний раз раскрывать рот и дышать холодом. Он забился в угол саней, укрылся овчиной, уткнул в неё нос. Овчина пахла шерстью и скотным двором, но слушать дурной запах было лучше, чем мёрзнуть, так что Кроули сидел, насупившись, и старался не шевелиться. Лошади резво бежали под нестройный звон колокольчиков, сани скользили по укатанному снегу, тот мягко скрипел и шелестел под полозьями. Белые бугристые поля, обсаженные чёрными деревьями, сменялись жидкими рощицами. Азирафель, в тёплой шубе и мохнатой шапке, до колен укрытый второй шубой на волчьем меху, с удовольствием крутил головой, разглядывая однообразный пейзаж. Кроули угрюмо молчал, гадая, когда очки примёрзнут к его носу. От мороза ломило руки, не помогло даже сунуть ладони в подмышки — сукно шинели было холодным. Встречный ветерок леденил щёки. Кроули с тоской и отвращением вспоминал тёплую стенку изразцовой печи, и как гудело у неё в трубе за прикрытой заслонкой. От воспоминаний становилось ещё холоднее, Кроули был почти уверен, что до Елизаровки доедет только его ледяная статуя. Извозчик затянул бесконечную заунывную песню. — Чудесная ночь, — вполголоса вздохнул Азирафель. — Какое огромное небо! Сколько звёзд!.. Кроули, не шевельнувшись, покосился в его сторону. Азирафель был румяным, мороз нащипал ему щёки, и теперь они горели, как яблочки. Ангел дышал полной грудью, не боясь застудить горло — холод его, похоже, совершенно не беспокоил. Можно было только позавидовать его настроению. — Я бы спросил, какой чёрт понёс тебя сюда зимой, — пробурчал Кроули, уползая ниже под овчину, — если б я лично тебя не отговаривал. Сухие губы спеклись друг с другом, он облизался, почувствовал под языком кровь. Поморщился. Втянул под овчину ноги, завозился, пытаясь устроиться под ней так, чтобы ниоткуда не поддувало. — Ты что-то сказал? — Азирафель наклонился ближе. — Я сказал — иди к чёрту, — пробубнил Кроули. Попытался поглубже натянуть на уши фуражку, но замёрзшие пальцы почти не сгибались. — Ты совсем озяб, — сочувственно сказал Азирафель и придвинулся ближе. Вынул одну руку из белой муфты, протянул Кроули: — Вот, погрейся. Кроули тут же сунул в нагретую муфту обе ладони, наткнулся на тёплую, мягкую руку Азирафеля, схватился за неё ледяными пальцами. Азирафель накрыл его второй ладонью, обнял его руки лодочкой. — Садись ближе, — предложил он. — Моей второй шубы хватит на нас двоих. Кроули придвинулся теснее. Он совершенно не верил в то, что вторая шуба его спасёт, но прижиматься к Азирафелю в поисках тепла было куда лучше, чем сидеть, привалившись к холодному краю саней. Азирафель укрыл его и себя огромной волчьей шубой, набросил поверх овчину. Вернул руки в муфту, и Кроули снова жадно схватился за них. Ангел оказался прав — так стало теплее. Кроули пристроил голову ему на плечо, прикрыл вторую щёку воротником шубы. Длинный мех щекотал нос, увлажнялся от дыхания. И грел. Кроули промычал что-то, не разлепляя губ. — Не благодари, — шёпотом ответил Азирафель. Сани катились всё дальше и дальше, глухой стук копыт навевал сон. Шелестел под полозьями снег, ритмично звенел колокольчик на дуге. Кроули закрыл глаза, проваливаясь в тёмное беспамятное состояние, когда то ли спишь, то ли бодрствуешь, то ли видишь сны. Азирафель держал его за руки, от тепла их кололо иголочками. Кроули вздрагивал, сжимая и разжимая кулаки, Азирафель говорил ему «Шшш-шш…» и гладил по пальцам, грея в своих ладонях. Небо очистилось, толстенький месяц опрокидывался к чёрному лесу на горизонте. Звёзды мигали друг другу. Извозчик затянул новую песню. Пара рыжих прядей выбилась из-под фуражки, легла на лицо Кроули. Азирафель не стал поправлять, чтобы не разбудить. Дом господина Вознесенского стоял посреди обширного двора, обнесённого забором, в котором для важности имелись чугунные ворота со львами. Позади дома виднелся плодовый сад, тонкие голые кусты в нём сгибались под тяжестью снега, а ещё дальше проглядывал затянутый льдом пруд, обсаженный молодыми берёзками. В сенях было холодно и темно. Кроули придержал парадную дверь, чтобы не пробираться на ощупь. Пожилой слуга в поношенном лакейском сюртуке с заплатками на локтях вскочил с топчана при их появлении, принял шинель и шубу, растворил двери в парадные покои. В доме пахло сдобными пирогами, по окнам с узорчатыми занавесками стояли горшки с геранью и резедой, повернув головки к белому свету. — Как прикажете доложить? — Мистер Фелл и мистер Кроули, к господину Вознесенскому, — ответил Азирафель. В гостиной комнате всё было устроено сообразно провинциальному представлению о должном великолепии: фисташковые обои, зеркала в тяжёлых рамах, столики а-ля рококо с кривыми ножками, на которых стояли подсвечники и греческие вазы. С белёного потолка с гипсовыми ажурами свешивались люстры под бронзу, в простенках между окнами, над широкими креслами разной величины и формы, висели пейзажи. Мебель была собрана не новая, но опрятная. Хозяин появился через минуту, одёргивая едва надетый сюртук. Господину Вознесенскому было лет пятьдесят с небольшим, у него было круглое красноватое лицо и седеющая лысина, которая проглядывала на макушке сквозь гладко причёсанные волосы. — Батюшки! — воскликнул он. — Как же вы изволили меня застать! Не прогневайтесь, милостивые государи, что я так по-домашнему. Совершенно не ждал гостей. Чем могу служить? — Простите за такое вторжение, — ответил Азирафель. Кроули, ограничившись коротким хмыканьем, кругом прошёлся по гостиной, разглядывая фарфоровые вазочки с букетцами сухих цветов, и выглядывая в окна. Хозяин покосился на него с опасением. — Видите ли, я слышал, вы увлечённый библиофил, — сказал Азирафель. Господин Вознесенский покраснел ещё сильнее, заулыбался: — Да что вы! Всего лишь маленькое хобби, милостивый государь. Пара книжонок там, пара книжонок сям — чтобы было что прочесть на досуге. А вы, значит, интересуетесь?.. — с надеждой спросил он. — Я слышал, у вас есть настоящие редкости, — значительно сказал Азирафель. Хозяин ещё раз настороженно покосился на Кроули, который разглядывал огромные напольные часы с маятником. — Редкости? — переспросил он. — Что вы, сударь мой. Безделки! Всех книжонок десяток-другой, по большей части романы. — Романы? — разочарованно спросил Азирафель. — Например, Радклиф, — с энтузиазмом сказал хозяин. — «Сенклерское Аббатство», «Удольфские таинства». Дочерей моих от Дюкредюмениля за косы не оттащишь, а жена как начнёт читать вслух «Похождения Совестдрала», так все со смеху покатываются. — Я говорю, — Азирафель упрямо наклонил голову, — о другой книге. За авторством Джузеппе Калиостро. Господин Вознесенский мгновенно переменился в лице. Выпрямился, одёрнул сюртук, бегло глянул по сторонам, будто опасался, что упомянутый Калиостро сейчас выйдет из зеркала или вылезет из шкафа. Наткнулся взглядом на Кроули, который от скуки крутил стрелки напольным часам. — Ох, батюшки, — тихо сказал хозяин. — Какой куриоз. Нижайше прошу прощения — не признал. Нащупав рядом с собой кресло, присел в него — и тут же вскочил, будто спохватился о чём-то. — И вы с ним знакомы? — таинственным шёпотом спросил он. Азирафель переглянулся с Кроули, тот пожал плечами, мол, сам решай. — Мы встречались, — уклончиво сказал ангел. — Так вы понимаете, о какой книге я говорю? Хозяин шагнул к нему вплотную, взял за пуговицу. — Я имел честь принимать господина Калиостро в этом самом доме, — шёпотом сообщил он, нервно выкручивая пуговицу Азирафеля из петлицы. — Господин иерарх гостил у меня целых семь дней перед тем, как отправиться… — он многозначительно сделал глазами наискосок, намекая на непроизносимую цель путешествия Калиостро. — Прямо отсюда и отправился. — И она у вас? — тоже шёпотом уточнил Азирафель. — Это он вам сказал? — Лично, — не моргнув глазом, соврал ангел. — Он сказал, что на вас можно положиться. Упоминал вас как замечательно гостеприимного хозяина. Даже заставил пообещать, если судьба приведёт меня в Россию, чтобы я останавливался только у вас. — Или у ваших потомков, — с неподвижным лицом сказал Кроули. Господин Вознесенский побледнел, затем покраснел. Отпустил пуговицу, убрал руки. Шагнув назад, тяжело опустился в кресло. — Вам нехорошо? — встревожился Азирафель. — Это всё такая внезапная ирритация, — сдавленно отозвался хозяин. — Мы с графом, представьте себе, сиживали в этой самой комнате, за чаем, в этих самых креслах, — он похлопал ладонью по подлокотнику. — Говорили о судьбах грядущего. Он утёр пальцем нос, тяжело вздохнул. — Так он оставил вам книгу? — спросил Азирафель, присаживаясь на диванчик напротив. — Она действительно у меня экзистирует, — признался господин Вознесенский. Азирафель выдержал паузу, прежде чем задать главный вопрос — но Кроули опередил его. Переговоры могли идти долго, учитывая явный пиетет господина Вознесенского перед Калиостро, который наверняка напустил ему в голову большого туману. Азирафель будет настаивать, хозяин — упираться. Они проведут здесь несколько дней, прежде чем придут к согласию. А Кроули был не в настроении наслаждаться тихой провинциальной жизнью, так что торг следовало подстегнуть. — Который вам год? — спросил Кроули, подойдя ближе. Он взял господина Вознесенского за руку, повернул к свету, будто чтобы полюбоваться игрой чёрного камня в перстне на мизинце. — Третий? — Д-два с половиной, — внезапно оробев, ответил Вознесенский. — Господин Калиостро лично посвятил меня в Великую ложу Золотого голубя, Несущего розу… — В этой самой гостиной, — перебил Кроули, бросив его руку. — Жаль. Было бы вам лет семь… Ангел, — он кивнул Азирафелю, — едем. — Как едем? — изумился тот. — Мы только приехали! — Как едем? — испугался хозяин. — Помилуйте!.. Кто ж вас гонит!.. Терентий! — крикнул он в переднюю, вскочив на ноги, — Терентий, не смей запрягать! — Вам неизвестна истинная ценность этой книги, — неучтиво пояснил Кроули. — Мы зря приехали, — он посмотрел на Азирафеля. — Согласитесь, что неприлично вести разговор с человеком, не ведающим, какое сокровище находится у него в руках. Азирафель вопросительно поднял брови. Судя по глазам, соглашаться он не собирался. — Ваш резонеман справедлив, — робко сказал господин Вознесенский. — Но, — он поднял голову, вздёрнул подбородок, — граф читал её вместе со мной. В этой самой гостиной. Кроули всем телом развернулся к нему. Господин Вознесенский отклонился назад, но с места не сошёл, а голову поднял ещё выше. — Так вы её читали, — угрожающе сказал Кроули. — Постигли могущество сил невидимых и бесплотных, таинства огня, воды и земли. — При дружеском воспоможествовании господина графа, — с усилием ответил хозяин, отклоняясь от Кроули ещё немного. — Книга великого магистра, которого вы знаете под именем Калиостро, ответствует о непроизносимых таинствах природы, — сурово сказал Кроули. — Вы вопрошали о них? Господин Вознесенский с трудом перевёл дыхание, обежал взглядом комнату. — Степан Андреич! — раздался звонкий возглас из соседней комнаты, и в гостиную торопливо вошла взволнованная дама в голубом домашнем платье, которое было ей тесно в талии. — Степан Андреич, что ж вы мне не сказали, что у нас гости? Не прогневайтесь, милостивые государи, за такую бизарность! Прошу, откушайте с нами — а то Степан Андреич как зачнёт говорить о делах, так его и не остановишь. Степан Андреич, дружочек, проси! Глашенька уж на стол накрывает! Кроули переглянулся с Азирафелем. Честно сказать, последний раз они сытно обедали ещё в Петербурге. На почтовых станциях ничего приличного не подавали, а припасы, захваченные в дорогу, служили им не для удовольствия, а для утоления голода. В долгом пути дорожная еда никогда не бывает впрок. Азирафель встал, коротко кивнул: — Миссис Вознесенская, я полагаю? — Ой, что вы! — та разулыбалась, протянула ему ручку. — Благодарю усердно! — Авдотья Михайловна, — с облегчением представил её хозяин, — имею удовольствие приходиться ей законным супругом. — Прошу покорно, — та взмахнула рукой, раскрыла двойные двери в столовую, — не побрезгуйте. — Благодарю за приглашение, — Азирафель вежливо поклонился хозяйке. — Сочтём за честь. В столовой зажгли свечи, десятки золотых огоньков рассыпались по хрустальным бокалам, тарелкам и зеркалам. В комнате стоял полумрак, а за окнами всё было белым: и земля, и небо. Дочери господина Вознесенского шуршали платьями и шушукались, поглядывая на гостей. Наташенька, Машенька и Дашенька оказались миловидными девицами, воспитанными в лучшем фасоне. Для их душевного и умственного образования господин Вознесенский не пожалел никаких средств: нянькой им была немка, гувернанткой — француженка, компаньонкой — англичанка. По уверениям родителей, все три девицы были большие искусницы: одна большая музыкантша, другая — художница, а третья поёт, как ангел, и все вместе щебечут по-французски чуть ли не свободнее, чем на родном языке. — А что ж вы ренское не пьёте, господин Кроули? — спросила Авдотья Михайловна. Муж шикнул на неё, сделал страшные глаза. В его представлении Кроули являлся кем-то не меньше мастера масонской ложи, и обращение к нему как к простому смертному было кощунственным. — Да хоть прикушайте, — предложила хозяйка, ничего не заметив. — Порадуйте душеньку. Иной раз, так за обедом полчарочки, в чулане стаканчик водки — и на всё глядеть веселее. Кроули выпил стакан вина, не поморщившись и не улыбнувшись. Его забавляло внушать хозяину суеверный ужас. Азирафель кидал на него сердитые взгляды, и это тоже было довольно забавно. Господин Вознесенский дёрнул супругу за рукав, изобразил всем лицом, что ей не следует отвлекать важного гостя своими мирскими разговорами. Близняшки Наташенька и Машенька, наклонившись друг к другу, смущённо хихикали в платочек, поглядывая на Азирафеля. Тот бегло улыбался в ответ, вызывая у них новые приступы шёпота и хихиканья. Младшая Дашенька, опустив темноволосую головку, убранную цветами, сидела бледная и глаз не поднимала. После второй перемены блюд хозяин, расстегнув последнюю пуговицу на сюртуке, сел свободнее. — Книга, что вы ищете — большая сейчас редкость, — со значением сказал он. — Я слышал, она вышла большим тиражом, — живо возразил Азирафель, обрадованный возвращением к главной теме. — Выйти-то вышла, — согласился хозяин. — Но матушка наша царица её невзлюбила. Книгу по её личному указу запретили, а тираж сожгли. У Азирафеля в глазах блеснул азарт. Кроули молча ухмыльнулся. Для ангела не было ничего привлекательнее запрещённой книги, особенно если это была книга пророчеств — чтобы заполучить такую, он был готов на многое. Кроули всегда было интересно, как далеко может зайти ангел, чтобы заполучить вожделенную рукопись. Хозяину же этот раритет явно жёг руки, но он боялся, что расставание с ней уронит его в глазах собратьев-масонов, которыми он уже назначил Кроули и (в некоторой степени) Азирафеля. — Как она уцелела у вас? — с любопытством спросил Азирафель. — Экземпляр из личной коллекции графа, — понизив голос, ответил хозяин. — С собственноручной дарственной подписью. Он оставил его у меня, покидая Россию. — Уж как мы боялись! — воскликнула Авдотья Михайловна. — А как я его уговаривала эту проклятую рукопись сжечь!.. — Сжечь! — возмутился господин Вознесенский. — Это же не книга, это наследие самого графа! Из его собственных рук! А ты — сжечь! Бесценный экземпляр, о его стоимости подумать страшно!.. — Любая книга имеет свою цену, — с намёком заметил Азирафель. Он явно едва сдерживался, чтобы не начать торг прямо сейчас. Пророчества, предсказания и откровения были его настоящей страстью, его вожделением. Кроули никогда не понимал, что именно Азирафель пытается отыскать в чужих фантазиях о далёком будущем. Иногда у него мелькало смутное подозрение, что Азирафель ищет в них какой-то знак, но эти мысли никогда не превращались во что-то связное, оставаясь тревожной тенью, не поддающейся осмыслению. — Позволите её пролистать? — спросил Азирафель, механически покачивая в пальцах ложечку. — Христос с вами, листайте, — гордо предложил хозяин и крикнул в переднюю: — Терентий! Поди в библиотеку, разбойник, да отопри шкаф, который с розанами. Возьми с верхней полки пятую книгу, которая в сафьяновом переплёте, и принеси мне! Дашенька впервые за всё время подняла глаза, робко заметила: — Вы же, папенька, изволили оставить её в городе. — Что оставить! Как оставить! — возмутился господин Вознесенский. — Как же я мог её оставить, если я её на днях перечитывал? — Вы, папенька, тогда ещё приказали сломать стенку в погребце, а книгу спрятать, — подхватили близняшки. — Всё-то вы романы читаете, фантазируете, — с упрёком ответил отец. — Нет, душенька, я тоже припоминаю, — поддержала Авдотья Михайловна. — Как же забыть — сколько шуму было, а пыли-то напустилось — страх! — Что вы мне голову морочите! — рассердился хозяин, бросив салфетку на пол. — Третьего дня в руках держал! Терентий! — опять крикнул он. — Что ты копаешься! Живо принеси книгу господина Калиостро! Азирафель, скрывая беспокойство, приложился к вину. Кроули качнулся в его сторону: — А книга у него не экзистирует. Кто бы мог это предвидеть?.. Азирафель бросил на него расстроенный и раздражённый взгляд. Терентий в лакейском сюртуке принёс книгу — как оказалось, пятым на верхней полке в шкафу с розанами стоял ботанический атлас. Господин Вознесенский вскочил из-за стола, негодуя, что его никто не слушает и никто ему не подчиняется, и отправился за книгой сам. Хозяйка бросилась его успокаивать, Азирафель тоже не усидел на месте, так что в маленькую библиотеку друг за другом переместились и гости, и домочадцы. Пересмотрев все шкафы, господин Вознесенский убедился, что книги Калиостро не было ни на верхней, ни на нижней полке, ни в шкафу с розанами, ни любом другом шкафу. — Что ж вы со мной делаете, — сказал он, упав в кресло и потирая лоб. — Совсем голову заморочили. — Прикажи, батюшка, в город послать, — сочувственно предложила Авдотья Михайловна. — Ты, друг мой, запамятовал. Как мы уезжали, всё говорил, что расстаться с ней никак невозможно, но и с собой везти морока — если найдут, что тогда делать? В камин бросать? — Книгу магистра — в камин?! — Вознесенский вскочил, нервно прошёлся по библиотеке. Дочери и супруга расступались перед ним и снова смыкались платьями, как льдины на реке. Кроули следил за душевными терзаниями Азирафеля, привалившись плечом к дверному косяку. Наблюдать за ангелом было одно удовольствие: он нервно покусывал губы, сплетал и расплетал пальцы, шаря глазами по полкам, заставленным книгами. Ему были не чужды эти муки — осознавать, что предмет вожделения одновременно и близок, и далёк. Существует, но недосягаем. Кажется, протяни руку — и обретёшь. Но обрести не можешь, и это сводит с ума. — И мы тащились сотню вёрст в эту глушь, — вполголоса сказал он Азирафелю из-за плеча, — чтобы найти шиш с маслом. Не знаю, как ты, а я возвращаюсь. — Не знаю, как ты, — вполголоса ответил тот, — а я не сдаюсь так быстро. — Это я быстро сдаюсь? — Кроули едва не уронил очки от такого оскорбления. — Терпение тебе определённо неведомо. — Ещё бы! Добродетели не по моей части! — Очевидно. — Я быстро сдаюсь?! — громко переспросил Кроули. Он даже не мог найти слов, чтобы выразить своё презрение к такой постановке вопроса. Азирафель недовольно отодвинулся от него. Кашлянул, привлекая внимание господина Вознесенского, который в позе, полной отчаяния, прикрыв глаза рукой, лежал в кресле. — Возможно, вы действительно оставили её в городе? — с надеждой спросил Азирафель. — Что, если за ней послать? Господин Вознесенский отнял руку от лица и обратил к нему взгляд мученика. — И раз мы о ней заговорили, — добавил Азирафель. — Продайте её. Господин Вознесенский мгновенно посветлел лицом, выпрямился, сел ровно. Переглянулся с женой — та сразу захлопотала, выпроваживая дочерей обратно в столовую. — Продать, — протянул Вознесенский. — Назовите любую цену, — предложил Азирафель. — Обижаете, милостивый государь! О цене даже говорить нельзя — из личной коллекции, подписана собственной рукой! На пять копеек такую не поменяешь. — Меняйте на пять рублей, — твёрдо предложил Азирафель, и лицо хозяина приобрело пунцовый оттенок. Кроули, устроившись в кресле у окна, подпёр голову кулаком. Он до такой степени был зол, что всерьёз раздумывал, не сорвать ли ангелу переговоры. — Деньги — тлен! — отмахнулся Вознесенский. — Не в деньгах цена, хоть вы мне двадцать пять рублей предложите. — И предложу, — мгновенно отозвался Азирафель. Вознесенский смутился, явно не понимая, как расценивать такую щедрость, и не выйдет ли так, что он чудовищно продешевит. — Вы бы видели эту книгу, — торжественно начал он. — Толстая, как наш игумен, и тяжёлая — с трудом подымешь! — Ну уж ты загнул, батюшка, — наивно вмешалась хозяйка, которая так и осталась в дверях, выпроводив дочерей. — Я помню, дырку в стене под неё всего в три кирпича делали. — Да что тебе помнить! — быстро перебил Вознесенский. — Три кирпича!.. Что ты мне толкуешь про кирпичи, когда мы о бесценных познаниях, заключённых в рукописную форму, говорим! — Какие вы сердитые, — обиделась та. — Слова сказать нельзя. — Прикажи, матушка, подать нам наливочки, — виновато попросил тот. — Такое дело сгоряча не решишь. Наливочкой Кроули искренне заинтересовался. Уложив ногу на ногу, он сидел, крутя в пальцах хрустальную рюмку, и сквозь хрусталь наблюдал, как в ангеле просыпается алчность. Вознесенский юлил, как мог — он боялся одновременно и продать, и продешевить, и остаться с книгой, и проявить неуважение к просвещённым гостям. — В этой книге, — вдохновенно вещал он, — такие тайны содержатся, такие откровения — в дрожь бросает. Непосвящённому человеку в неё даже заглядывать нельзя — глаза сожжёт. Яшка, лакей мой, как-то одним глазком взглянул — одним-единственным — так что вы скажете, окривел с того самого дня. — Неужели, — вежливо сказал Азирафель, с любопытством принюхиваясь к наливке. — Господин граф записал в ней рецепт эликсира бессмертия, полученный им от египетских мистиков, — вдохновенно продолжал хозяин. — Прямо при мне показывал, как его составлять. Была у нас мопса, Жузель, Дашенька в ней души не чаяла. К старости слаба стала, днями напролёт спала в креслах. Так граф капнул этим эликсиром в блюдце воды, поднёс мопсе, та принялась лакать — и совершеннейшим щеночком стала у нас на глазах. — Настоящие чудеса, — заметил Азирафель. Пригубив наливку, он слегка сморщился — та была крепкой, на рябине и клюкве. Кроули в один глоток прикончил свою рюмку и налил себе ещё. — За такую книгу никаких денег не жалко, — добавил хозяин. — Совершенно с вами согласен, — нетерпеливо ответил Азирафель. — Да что там мопса! — возбуждённо продолжил Вознесенский. — С этой книгой граф вызвал себе в услужение настоящего чёрта! Кроули фыркнул. — Такая, скажу я вам, скотина была — чёрный, мохнатый, нос пятачком, на ногах — копыта. И хвост, навроде просячьего, этаким винтом. Позовёт его граф, скажет — а принеси-ка мне, нечистая сила, цельный рубин из короны персидского шаха — так ведь приносил! Такой ловкий был, что пожелаешь — всё доставит! Кроули молча ухмылялся и слушал. — Это же не книга, это настоящий клад, чистое золото! Один переплёт чего стоит — прошит золочёной нитью, а повсюду цветы, птицы, каменья! — Сойдёмся на ста рублях, — решительно предложил Азирафель, которому явно не требовалось дальнейшей рекламы. — Прикажете послать за книгой? Господин Вознесенский отхлебнул наливки, облизал губы. — Отчего же не послать, — разочарованно сказал он, прерванный в полёте мысли. — Есть у меня надёжный человек — в кабак не завернёт, да и неграмотный, прочесть ничего не сможет. Завтра с утра и отправится. А вы, милостивые государи, окажите честь, останьтесь, пока он туда и обратно обернётся. Я вам наши места покажу, где граф прогуливаться изволил. Так уж он полюбил нашу деревню! Говорил, воздух здесь необыкновенный, а травы — ну так все волшебные. — Несомненно, — сдержанно ответил Азирафель. Надёжный человек — Терентий из передней комнаты — явился на зов и внимательно выслушал указание, переминаясь на месте и комкая в руках облезлую шапку. — Ступай, голубчик, — велел хозяин, объяснив, что к чему. — Да смотри, не мешкай по дороге. — Не извольте беспокоиться, батюшка, всё сделаем, — ответил тот, отвесив поясной поклон. Для увеселения гостей на пруду устроили катания на коньках. Кроули от этой забавы отказался наотрез. Во-первых, он всё ещё злился на Азирафеля. Это он-то быстро сдаётся? Это ему-то терпения не хватает? Да его терпение было поистине дьявольским! Он оставался с Азирафелем галантным, держал себя в руках, а руки держал при себе — ну и чего ещё этому ангелу было нужно? Во-вторых, кататься Кроули не умел. Азирафель, заметив его мрачный вид, не мог не спросить, чем вызвано его хмурое расположение духа. — Деревенским бытом, — раздражённо ответил Кроули, листая какой-то пухлый журнал из тех, что выписывал господин Вознесенский. Устав видеть перед собой сплошной текст без картинок, он выдрал страницу, свернул из неё журавлика и запустил в открытую печку. Азирафель, уже одетый для гуляния, присел на кресло рядом. Кроули кинул на него быстрый взгляд — ангел выглядел слегка виноватым. — Могли бы вернуться и дождаться книги в городе, — буркнул Кроули. — В городе ты бы точно так же не высовывал носа на улицу, — заметил Азирафель. — Не всё ли равно, где ждать? — В городе вид из окон меня веселит, — язвительно сказал Кроули. — В городе можно съездить на бал. В городе полно забавных людей. В городе каменные дома и камины. — На бал, — с упрёком сказал Азирафель. — Устраивать твои вечные каверзы. Кроули издал губами неприличный звук в знак презрения к замечанию Азирафеля. Не удержался — ухмыльнулся, вспомнив последний бал. — Было весело, — с нажимом сказал он. — Ничуть. — А я видел, что ты смеялся. — От неловкости! — отрезал Азирафель. — От смущения! — Ты весь вечер хихикал, — мстительно напомнил Кроули. — Я кашлял! Кроули с ухмылкой протянул «угу» и с треском выдрал ещё одну страницу из журнала. Недавнее происшествие на петербургском балу до сих пор заставляло его веселиться. Один провинциальный повеса, впервые попавший в общество, искал возможности познакомиться с какой-нибудь пожилой знатной дамой, чтобы наклянчить у неё протекции. Слоняясь по комнатам, он наконец наткнулся на одну особу, которая сидела в креслах, отдыхая после танцев, с ног до головы закутанная в чёрный венецианский плащ. Дама была одета в белое платье, его краешек виднелся из-под плаща. Молодой провинциал был отчаянно близорук, так что, заметив что-то белое у её кресла, естественным образом решил, что дама в чёрном уронила платок. Это был превосходный случай проявить свою учтивость и завязать знакомство, которое могло бы сулить ему женскую благосклонность, так что он ринулся прямо к даме, расталкивая гостей, чтобы не опередили, подлетел, почти запыхавшись — и вдруг, с размаху, поднял платок. Кроули издал тихий смешок, вспомнив, какая поднялась суматоха. Потом вспомнил, что всё ещё злится на Азирафеля, перестал улыбаться. — Мне было бы приятно, если бы ты составил мне компанию, — сказал тот, мягко вытягивая многострадальный журнал из рук Кроули. — И тебе свежий воздух поможет развеяться. — Воздух, которым невозможно дышать, — буркнул Кроули. — Замерзает раньше, чем успеваешь вдохнуть. — В Константинополе ты ворчал точно так же, — невинно сказал Азирафель. Кроули не ждал такого подлого манёвра. Он запнулся на полуслове, не нашёл, что сказать. — Здесь не Константинополь, — бросил он, складывая руки на груди. — А я всегда с удовольствием вспоминаю тот день, — мечтательно сказал Азирафель. Кроули шумно выдохнул. Ангел иногда был настоящим мерзавцем. — Это лёд, а под ним — вода, — сказал Кроули, цепляясь за ствол берёзки. Азирафель подкатил к нему, сделав пробный круг по пруду. Он отлично держался на коньках, в отличие от Кроули, который всегда предпочитал стоять на земле ногами — и желательно именно на земле, а не на том, что ею притворялось. — Это проще, чем тебе кажется, — подбодрил ангел. — Мне так совсем не кажется. Дочери господина Вознесенского кружили друг за другом в разлетающихся полушубках, весело взвизгивая, смех разносился по заснеженным просторам. — Я помогу, — Азирафель протянул ему руку. — Увидишь, это совсем не сложно. Кроули с сомнением ухватился за его рукавицу, выровнялся, опасно шатаясь. Азирафель потянул его за собой. Кроули отпустил берёзку и взмахнул рукой, ловя равновесие. Рукавица соскользнула, оставшись в кулаке Кроули — оставив его без опоры. — Ангел! — возмущённо воскликнул он, чудом балансируя на коньках. Азирафель перехватил его пальцы голой рукой, подождал, пока Кроули выпрямится. — Видишь — не так уж и сложно. — Я для этого не приспособлен! — резко отозвался Кроули, переступая коньками по льду и обеими руками цепляясь за рукав Азирафеля. — Мы потихоньку, — улыбаясь, пообещал тот. Он стащил вторую рукавицу, бросил в снег. Взял Кроули за руки, потянул за собой, отступая. Кроули панически оглянулся на берёзку — за неё было уже не ухватиться, он оказался на открытом, гладком, скользком пространстве, под которым ему мерещилась чёрная ледяная вода. — Ты мне за это ответишь, — пригрозил он. Азирафель, тихонько напевая под нос что-то на манер вальса, тянул его дальше, скользя спиной вперёд. — Ты самый подлый ангел из всех, кого я знаю. — А ты самый робкий демон из всех, кого знаю я. Кроули оскорблённо выпрямился. Азирафель смотрел на него и улыбался. Розовощёкий, с сияющими глазами. — Попробуй сам, — предложил он. Кроули шагнул в его сторону, Азирафель отступил. — Нет-нет-нет! Вот так, — Азирафель проехался коньком на месте. Кроули повторил — ноги разъехались, его повело в сторону. Азирафель дёрнул его к себе, подхватил под рёбра — Кроули сунулся лицом в белый воротник шубы. От щеки Азирафеля пахло морозом, из-под ворота тянуло тёплым цветочным одеколоном. Кроули стало жарко. Он уцепился за ангела, утопил лицо в мех. Голову будто прибили сапожными гвоздями к ангельскому плечу — поднять не было никакой возможности. — Кроули, — вполголоса позвал Азирафель. Тот неразборчиво замычал в ответ, закусив белый мех. А ведь казалось — прекрасно держит себя в руках, научился галантно дружить, вскользь флиртовать, смирился. Что такое, в конце концов, этот секс? Небольшая важность. Разве мало — касаться друг друга взглядами, делить стол, говорить, путешествовать, писать письма? Зачем во всё это ввязывать плотские удовольствия, где и удовольствия-то — так, пять минут? Дружба куда ценнее. Кроули стоял, сдавленно выдыхая в белый мех, не мог поднять голову. — Кроули, — шёпотом повторил Азирафель. Повернув лицо, коснулся холодной щекой. Кроули вздрогнул, отпрянул. Потеряв равновесие, с размаху грянулся на лёд задом. Азирафель скользнул ближе, протянул обе руки: — Хватай, поднимайся. Кроули сидел, отмораживая задницу, смотрел на него снизу вверх. Маленькое солнце светило Азирафелю в спину, он был окутан белым сиянием, только крыльев и не хватало. Прекрасный. Кроули схватил за протянутые руки, рывком поднял себя на ноги. — Вот так, держись, потихоньку, — приговаривал Азирафель, увлекая его за собой на середину пруда. Кроули ковылял за ним на подламывающихся ногах, шатался, чуть не падал, но — держался. Девицы с гувернантками и компаньонками закрутили их в хоровод, завертели по кругу. Подхватили под локти, пронеслись от одного берега до другого, рассыпались, сцепились парочками. Кроули, как колченогий кузнечик, мелкими шажками перебирался по льду — пока Азирафель, подхватывая то одну, то другую девицу, вихрем проносился мимо, только юбки полоскались по ветру. Кроули разворачивался следом за ним, даже не пытаясь угнаться — и смотрел. Смотрел, как тот летает, кружит, смеётся. Как он счастлив. Вечер был синий, морозный. Снег скрипел под ногами, пощипывал кожу, переливался искрами. Воздух стоял прозрачный и глубокий, на бархатном небе крошечными иголочками кололись звёзды. Кроули, на ходу невзначай постукивая носком о пятку, чтобы не мёрзли ноги, по инерции пошатывался даже на твёрдой земле. Ему казалось, она вот-вот выскользнет из-под каблука, хотя коньки он давно уже снял. Азирафель разломил медовый пряник, протянул половину. Кроули приложился к фляжке со сладким портвейном, передал ангелу. Они шли по укатанной дороге вдоль полей, засыпанных снегом, мимо замёрзшей речки, у которой были раскиданы крестьянские избы. В воздухе стояла тишина. Кроули мучительно хотелось взять Азирафеля за руку, но он держался, только косился на него и прикладывался к портвейну, после пары глотков передавая фляжку ангелу. Азирафель подхватил горсть снега, чтобы скатать снежок, но тот рассыпался из рукавиц. Азирафель огорчённо вздохнул. — Давай без этих штучек, ангел, — мирно предупредил Кроули. Азирафель отряхнул руки. — И всё же здесь не хуже, чем в городе, — сказал Азирафель. — Чудесные пейзажи. И этот снег. И так тихо!.. Ночь была — самое время для поцелуев. Согревать друг друга дыханием, сталкиваться холодными носами, держаться за руки и тихо смеяться, глядя в глаза — близко-близко. — Я раньше не видел такой зимы, — признался Азирафель. — И что в ней особенного? — без энтузиазма, но и без враждебности спросил Кроули. — Снег, как и везде. Холод собачий. Такую зиму в любом месте можно найти. Азирафель тихо хмыкнул, склонив голову. — И всё-таки она другая. Другие запахи, другая тишина. — Даже собаки по-другому лают, — не удержался Кроули. Азирафель улыбнулся. Дёрнул рукой, будто хотел взять Кроули за пальцы, но передумал. — Знаешь, я хочу открыть книжный магазин, — вдруг признался он. — Книжный магазин? — с расстановкой повторил Кроули. — Зачем? — У меня большая библиотека, — пояснил ангел. — Мне негде её хранить. Я думаю, небольшой магазинчик отлично её вместит. — Ты же знаешь, что в магазинах продают книги? — уточнил Кроули. — А не хранят? Азирафель упрямо поджал губы. — Думаю, с этим проблем не будет. — А! Ты будешь держать магазин закрытым? — Конечно же, нет! — Тогда зачем тебе магазин? — Мне нравится эта идея. Тихое, уютное место где-нибудь подальше от центра города. Например, в Сохо. Кроули рассмеялся. — Книжному магазину самое место среди публичных домов и варьете! — Я же сказал, что не хочу проблем с избытком покупателей, — заметил Азирафель, лукаво улыбнувшись. Кроули улыбнулся в ответ. — И там всюду будут сплошные книги? Скукотища! — Я тебя туда и не приглашаю, сатанинская сила. — Да я туда не приду, даже если ты пригласишь. Посмеиваясь, они свернули на дорогу, ведущую обратно к дому. Искры лунного света мерцали на синих сугробах, пахло дымом из печных труб, морозом, и почему-то — яблоками. После катания на коньках и долгой прогулки по холоду Кроули просто мечтал о горячем ужине. За стол здесь садились поздно, но кормили щедро. Азирафель местной кухней не впечатлился, а Кроули, наоборот, распробовал пироги, супы и варенья. Особенно варенья — не однообразные джемы и мармелады, а примитивное до удивления соединение цельных ягод с сахаром, вываренное в густую, текстурную, сладкую массу. Кроули, на радость хозяйке, перепробовал уже все виды варенья, которые нашлись у неё в погребе, и даже начал думать о том, чтобы захватить запас в обратную дорогу. В столовой накрывали ужинать. Проходя мимо приоткрытых дверей, Кроули услышал девичьи шепотки и смех. — А господин Фелл мне сегодня весь день улыбался, — таинственно заявила одна. — Два раза вокруг пруда со мной прокатился. Я думаю, свататься будет. — Такого жениха только в столице отыщешь, — подхватила вторая. — Обходительный, рассудительный, а красивый-то какой!.. Не человек, а картина. Кроули замер, ревниво навострив уши. В столовой послышался шелест скатерти, стук тарелок. — Я бы за него, не раздумывая, пошла. Если бы папенька благословил. — А я бы с ним даже сбежала, чтобы тайно венчаться! — Ой, что ты говоришь! Сбежала бы — кто бы тебя пустил! — Стала бы я спрашивать! — Пусть к тебе лучше господин Кроули сватается. — Дура ты! Папенька родную дочь за такого страшного никогда не отдаст, пусть у него хоть горы золотые будут. На него же смотреть ужас — тощий, рыжий, за очками глаз не видать. Кто за него по своей воле пойдёт? — А мне его жаль, — послышался третий, робкий голос. — Ну и пусть некрасивый. Красивых легко любить. — Блаженная ты, Дарья Степановна, — снисходительно ответила одна из сестёр. — Может, и блаженная, — согласилась та. — Но мне господин Фелл совсем не интересен. Нет в нём никакой высокой трагедии. А у господина Кроули глаза всегда такие печальные-печальные — как их не разглядеть? — А как их разглядеть, когда он с носа очки не снимает? — спросила вторая сестра. — Может, он кривой? — Язык у тебя кривой, — ответила Дашенька. — А сердце — оно всё видит. Зашуршали платья, звякнули рюмки — Кроули едва успел скрыться в коридоре, когда двери столовой распахнулись. То, что девицы положили глаз на Азирафеля, было не удивительно. То, что Азирафель в своём подражании людям вряд ли зайдёт так далеко, что женится — было понятно. Но глухая ревность и злая зависть с двух сторон держали его за горло, и Кроули стоял в тёмном коридоре, пытаясь сглотнуть, и никак не мог — задыхался. — Благослови, твоё высокопреподобие, — попросил господин Вознесенский. Кроули задержал вилку, протянутую к золотистому боку молочного поросёнка. Посмотрел, как со своего места, не торопясь, поднимается преподобный Никифор — игумен ближнего монастыря. Спохватившись, набросал себе на тарелку, что попалось под руку — пирожков, капусты, печёных яиц, огурчиков. — Господи Иисусе Христе, — привычно-торжественно возгласил игумен, — благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. — Аминь, — хором сказали все. Преподобный Никифор широким крестом осенил стол, опустился обратно. Кроули бросил вилку, скрестил руки на груди. С завистью посмотрел в тарелку Азирафеля. Есть благословлённую пищу, разумеется, он не мог — мышьяк, и тот переварился бы легче, чем освящённый поросёнок. Откинувшись на спинку стула, он смотрел, как едят другие, и глотал слюну. Как назло, он был голоден. Как назло, после долгого дня на воздухе он был готов дать шанс деревенскому быту, семейным ужинам за столом и партии в карты после. Он был готов дать шанс деревенской жизни в компании Азирафеля. Найти в этом доме уютную провинциальную простоту — цветы на окнах, скрипучие крашеные полы, занавески, простенькие платья хозяйских дочерей, часы с кукушкой, которой хотелось свернуть шею, когда она выскакивала из-за дверцы. Азирафель, догадавшись о его затруднении, качнулся к нему, спросил шёпотом: — А ты не мог бы что-нибудь для себя проклясть? Чтобы было съедобно? — Толку-то, — сквозь зубы ответил Кроули. — Сгниёт прямо в тарелке, а я плесень жрать не собираюсь. Азирафель сочувственно вздохнул, раскладывая на колене платок. — Что ж вы, сударь мой, ни на что не смотрите? — всполошилась Авдотья Михайловна. — Солёно вам? Или горько? — Я не голоден, — резко ответил Кроули. — Не брезгуйте, милостивый государь! — испугался хозяин. — Чем же мы вас обидели? — Не заболел ли ты, батюшка? — продолжала допытываться Авдотья Михайловна. — Он соблюдает пост, — нашёлся Азирафель. — По религиозным причинам. — Так до поста ещё недели две! — удивился преподобный Никифор. — Это другой пост. Другой веры, — сказал Азирафель, бросая на Кроули взволнованные взгляды, намекая, что пора включаться в разговор и поддержать идею. Но Кроули, раздосадованный, что сегодня ему не достанется ни крошки, угрюмо молчал. — Нельзя же совсем ничего в рот не взять, — огорчилась хозяйка. — Ты только скажи, государь мой, чего тебе надобно? — Ничего не надобно, — торопливо ответил Азирафель. — Простите, что мы вас так смутили. — Мне как хозяйке позорно, что гость голодным сидит! — воскликнула та, всплеснув руками. — А что у вас за вера? — тихим голоском спросила Дашенька, поднимая глаза. — Буддизм, — раздражённо сказал Кроули и встал, с грохотом отодвинув стул. В дверь постучали. Потом поскреблись, не получив ответа. Не дождавшись реакции, Азирафель плечом толкнул дверь. Кроули, как был, в одежде, лежал на постели, не сняв сапоги, и с ненавистью смотрел в стену. Азирафель зашёл в комнату, держа в руках узелок. Огляделся, куда бы его пристроить, сдвинул с наборного столика пустую вазу и алебастрового попугая. До Кроули дотянулся запах горячих пирожков. — Похвастаться принёс? — с досадой спросил Кроули. — Это тебе, — мягко ответил Азирафель. — Что, устал от моей компании, решил отравить? — Они только что из печи, — сказал ангел, не обращая внимания на его тон. — Я намекнул кухарке, что перед сном у меня всегда разыгрывается аппетит. Кроули, смягчившись, глянул на него исподлобья. Сбросил ноги с постели, подошёл. Взял один пирожок. Повертел, откусил половину. — Неловкая ситуация, — заметил Азирафель. — Дурацкая ситуация, — пробубнил Кроули, запихивая в рот вторую половину. — Что за идея — благословлять еду? Им святой воды мало? — Я попрошу принести чай, — предложил Азирафель, глядя, как Кроули всухомятку расправляется со вторым пирожком. Кроули ущипнул его за рукав, остановил: — И наливку. Ту, клюквенную. — Хорошо, — шёпотом сказал Азирафель, улыбнувшись ему в глаза. *** — Терентий, — окликнул Кроули. Мужик, посланный за книгой в город, мялся у крыльца. Косматая собака с сосульками на боках сидела у его ног и чесала ухо. — Чего, ваше благородие? — с опаской спросил Терентий. — Съездил? — Съездил, ваше благородие. — Привёз? — Привёз. — Давай сюда, — Кроули протянул руку, поманил пальцами. Терентий запахнул на груди длинный тулуп, стянул шапку. — Так Степан Андреич велели в собственные руки… — Я ему в собственные руки и передам, — оборвал Кроули и сунулся в карман. — Держи, за труды. Он подкинул монету, Терентий ловко поймал её на лету, как муху. — Слушай меня внимательно, — сказал Кроули. — Найди ближайший кабак, засядь там и не возвращайся, пока всё не пропьёшь. — Так это, ваше благородие, долгонько будет, — растерянно сказал Терентий, разглядывая на ладони серебряные пять рублей. — А ты не торопись, — посоветовал Кроули. Он бросил сигаретку, спустился с крыльца. Вытащил у мужика из-под тулупа свёрток с книгой. — Куда тебе торопиться, когда дело сделано? — ласково спросил он. — И то верно, — согласился тот. Когда Кроули вернулся в дом, Терентий сунул руку глубоко в карман и достал оттуда точно такую же монету. — Вот дела интересные, — сказал он, прикладывая их одну к другой. — Один за водкой послал, и второй туда же. Не погодить ли, может, и от хозяина перепадёт? Он надел шапку, поскрёб в затылке, с сомнением глядя на двери. Потом решился, спрятал деньги за пазуху. — Нет, наше дело маленькое, наше дело сторона, — пробормотал он. — Велено пропить — значит, придётся. За десять-то рублей — это можно неделю, а то и две. А то и три, если умеючи. Стукнув себя по шапке, чтобы надеть поглубже, он сунул руки в карманы и быстрым шагом отправился со двора.