Всё, что любовью названо людьми

Кроули пребывал в тихой безмятежной пустоте вроде той, в которой он пребывал в самом начале времён. Она была холодна и нежна. Она была наркотически равнодушна ко всему, что существовало за её пределами. Она была самодостаточна, проста, понятна. Она была нежива. Эта тихая пустота была свёрнута вокруг Кроули, как горизонт коллапсирующей звезды. Она была в нём и вокруг него, и долгое время её ничто не тревожило. Пока в неё, наивную и безмятежную, не проник предательский шум. Поначалу он был так слаб, что Кроули его почти не слышал. А когда услышал — отмахнулся и выбросил его за пределы досягаемости своего сознания. Но шум не исчез, он слышался всё яснее и яснее — грубый, назойливый гул, ритмичные глухие удары, далёкий грохот. Он то уплывал, то возвращался, и в конце концов стал так силён, что игнорировать его было уже нельзя. Следуя дурному примеру очнувшегося из небытия слуха, прочие чувства тоже начали приходить в сознание. Пустота уже не была пустой. В ней существовал запах земли и пыли, чьи-то голоса. В ней, оказалось, у Кроули затекло и почти отнялось плечо, а на носу что-то отчаянно щекоталось. Недолгое время он боролся со своими чувствами, не желая признавать их существование, распихивая их обратно по углам туда, откуда они вылезли — но они упрямо ползли и ковыляли обратно, как игривые щенята, неспособные и минуты выдержать в одиночестве. Кроули открыл глаза. Было темно, холодно. Лицо кололи какие-то сухие травинки, воздух был тяжёлый, землистый. Пахло каменной крошкой, гниющим деревом. Кроули поднял голову. Потом сел. Какая-то солома зашелестела, скатываясь с него. Он провёл руками по спутанным волосам, машинально выбирая из них мусор. Темнота вокруг была настолько привычной, что Кроули ей совершенно не удивился. Встав на ноги, он распрямился. Постоял, чуть пошатываясь, шагнул вперёд — и врезался пальцами во что-то твёрдое. Зашипел. Обошёл преграду, путаясь в каких-то тряпках на полу, роняя что-то стеклянное себе под ноги, нетвёрдо качнулся — и с размаху встретил краем виска холодную железную балку. Голове стало горячо и больно. Кроули потрогал лоб, глянул на руку — и не увидел ничего, кроме черноты. Удивился, встряхнул головой. Это не помогло. Он на всякий случай ощупал своё лицо, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке. Но глаза были на месте, однако он по-прежнему ничего не видел. Спохватившись, Кроули с недовольным восклицанием щёлкнул пальцами, и на них вспыхнул неяркий огонь. Свет прыгнул на грубые каменные стены, заставив Кроули сощуриться. В углу лежала груда старой соломы (откуда он, очевидно, только что выкопался), на полу валялись разбитые мельничные жернова, о которые он ушиб себе палец, и пустые мешки со следами мучной пыли. И бутылки — много, на взгляд больше дюжины. Это был подвал — мельничный подвал, как определил Кроули — заросший паутиной и заброшенный уже очень, очень давно. Наверх вела деревянная лесенка, упираясь в квадратный люк. Кроули поставил ногу на ступеньку, уцепился за перекладину — и та с сухим треском сломалась под его весом. Пришлось выбираться наверх более сверхъестественным путём. Наверху был серый сумрачный день — то ли день, то ли вечер. Кроули отряхнул остатки соломы с одежды, поднял плечи, обхватив себя руками. Ветер был сырой, зимний. Развалины старой мельницы зарастали травой, скрывая проплешины кирпичных россыпей. Неподалёку, под холмом, светился кострами и лампами рабочий лагерь. Люди сновали с лопатами, тачками земли, будто муравьи по проторенным дорожкам. Они что-то делали там, под землёй — что-то, что его разбудило. Интересно, сколько он спал?.. Кроули облизал сухие губы. Страшно хотелось пить, голова раскалывалась, во всём теле было погано и муторно. Оно двигалось неохотно и медленно, так и упрашивало прилечь прямо тут, на траве, на груде битого кирпича, и полежать ещё немного. Кроули медленно моргнул. Ему нужно было выпить, да. Кроме сонливости, его одолевало жуткое застарелое похмелье, которому явно был не один десяток лет. Он вспомнил разбросанные по подвалу бутылки. Кажется, он здорово надрался перед тем, как впасть в спячку. Интересно, почему?.. Эта мысль вызвала резкую боль в затылке, словно в него воткнули раскалённое шило. Кроули тут же выбросил мерзавку из головы. Он надрался, потому что ему так хотелось! Разве он не может просто делать то, что ему хочется? Конечно, может! И вот он это сделал. И всё. И сделает это снова. Прямо сейчас. Пойдёт и облегчит похмелье чем-нибудь достаточно крепким. Заодно можно будет узнать, какой сейчас год. И век. По другую сторону холма он увидел серые черепичные крыши. Какой-то маленький город — кажется, в прошлый раз он был меньше. Это было удачно: люди имели обыкновение заводить питейные заведения везде, где селились, так что Кроули направился с холма прямо в город, сунув руки в карманы промёрзшего сюртука и оскальзываясь на мокрой траве. Возле питьевого фонтана в начале улицы ему встретился продавец газет. Пошарив по карманам, Кроули выудил какую-то мелочь. Полпенни хватило на сегодняшний выпуск «Дейли Ньюс». Он глянул на первую страницу, нашёл дату — февраль, 1907 год. Он проспал почти сорок лет. Почему-то это вызвало разочарование. Кажется, он рассчитывал на более долгий срок. Или на менее долгий?.. Может, он ждал, что некие обстоятельства пробудят его раньше? Может быть. Но эти обстоятельства не наступили, и Кроули почувствовал кислую горечь во рту, изгаженном похмельем. Сорок — значит, сорок. — Что слышно об Апокалипсисе? — хрипло спросил, сунув газету под мышку. — Грядёт, — со вздохом ответил газетчик, пальцами общипывая седые усы. — Вот-вот наступит конец времён. Кроули удовлетворённо кивнул. Это была хорошая новость. Апокалипсис скоро свершится, и настанет конец всему. Замечательно. Паб нашёлся на соседней улице, среди широко разбросанных домов. Там было пусто, только хозяин за стойкой фартуком протирал столешницу, не вынимая изо рта толсто свёрнутой сигареты. Кроули немедленно захотел одну такую же, так что, забравшись на табурет у стойки, знаками попросил коробку сигарет, спички и стакан виски. После употребления всего этого в известном порядке ему стало немного легче: он знал, что делать с виски и табаком, он понимал, где находится — а значит, в мире было что-то определённое. До всего остального Кроули не было дела. Он хорошо помнил раскалённое шило, вонзившееся в затылок, и не собирался задаваться лишними вопросами, ограничивая свой интерес к миру газетой, стаканом, сигаретой. Газету он не читал, а разглядывал. Попытка прочесть пару статей, чтобы узнать, что творится в этом новом веке, не удалась. Мелкий шрифт расплывался перед глазами, буквы не складывались в слова. Так что Кроули курил и разглядывал объявления, напечатанные шрифтом покрупнее — поиск работы, поиск жилья, объявления о знакомстве, реклама чудодейственных средств от облысения, головной боли и крыс. Всё это было крайне занимательно. Время шло, паб наполнялся людьми. Время от времени кто-то пихал Кроули в спину, пробираясь мимо него, толкал под локоть — но Кроули было настолько всё равно, что он даже не огрызался в ответ. Кто-то сел слева от него, кто-то справа. Потом один кто-то ушёл, сел другой кто-то. Кроули не обращал внимания на смену людей, читая про серьёзное происшествие с электрическим трамваем, сошедшим с рельсов из-за дождя. — Простите? — кто-то тронул его за локоть. — Вы, кажется, ранены? Кроули поднял взгляд. Заметил нового соседа — невысокий, русоволосый мужчина смотрел на него. — Ангел?.. — зачем-то спросил Кроули — сам не зная, зачем. Человек вспыхнул беглой улыбкой, но она быстро погрустнела, погасла. — Определённо, нет. Совсем не ангел. Уильям Таунсенд, — он протянул Кроули руку. Кроули недоумённо посмотрел на неё — потом сообразил, что означает этот жест, и пожал её, неловко выпутав кисть из-под локтя. — У вас кровь, — сказал Уильям, коснувшись своего лба. Кроули нащупал на виске корочку свернувшейся крови, вспомнил, как врезался в железную балку. — Царапина. Ерунда, — равнодушно отозвался он. — Вы помните, как вас зовут? — Кроули. — Это имя? Кроули подумал мгновение, потом добавил: — Энтони. Говорить было трудно, рот неохотно раскрывался, если к нему не подносили стакан, и Кроули решил замолчать. Он снял очки, протёр глаза пальцами, потёр переносицу. Снова вернулся к объявлениям. Листая газету туда-сюда, рассматривал немногочисленные картинки — женские платья, мужские фраки, причёски, шляпы, ботинки. Уильям Таунсенд продолжал сидеть рядом с ним. Он тоже пил — разве что не в таких количествах, как Кроули. В пабе прибывало людей, голоса становились гуще. Кроули не вслушивался в них — это было бы так же нелепо, как вслушиваться в океанский прибой. — …мальчики остались с ней, — сказал рядом Уильям, и Кроули поднял голову, непонимающе посмотрел на соседа. Он вдруг осознал, что тот уже давно рассказывает какую-то длинную историю. Кроули не испытал никаких угрызений совести, догадавшись, что пропустил всё мимо ушей. Он просто пожал плечами и постучал по стойке пустым стаканом, призывая хозяина. На стук никто не отозвался. Кроули поднял глаза, чтобы поискать ленивого негодяя — но обнаружил у себя перед носом бутылку виски, в которой оставалась ещё треть. Он подлил себе, качнул бутылкой в сторону своего соседа. Тот удивился, помедлил — но подставил свою посудину. Кроули щедро налил и в неё — не то чтобы он был склонен к щедрости в данный момент — скорее он был склонен к тому, что ему было плевать, чем делиться и в каком количестве. — Благодарю, — сказал белобрысый сосед. Кроули промычал что-то, заменявшее «не стоит благодарности», и уткнулся в свой виски. — Вот я и говорю, что Господь не создал меня семейным человеком, — вздохнул Уильям, и Кроули встрепенулся. — Гос… Гос… эта скотина, — обвиняющим и назидательным тоном начал он, подняв голову — и тут же оказалось, удерживать её прямо было не так-то просто, — она никого… Кроули запнулся, не сразу собрав мысли в одну кучу. — Если б ему… — Он снова остановился, потеряв едва начатую мысль. Ему казалось, он крепко держал её за хвост — но у него в руках оказался только обрывок хвоста, а сама мысль испарилась. — Делать ему больше не… — начал Кроули ещё раз и снова остановился. В этот раз мысль ему попалась довольно ясной, но произнести её вслух — даже додумать до конца — было таким тяжёлым трудом, что Кроули бросил стараться, едва разглядев её очертания. На неё ушла бы дюжина слов — да кто вообще в своём уме способен произнести фразу из дюжины слов подряд?! — Никому мы не нужны, — буркнул Кроули наконец. Эта мысль была простой, правдивой и короткой. И неважно, что она не имела особенного отношения к высказыванию, с которым Кроули изначально пытался спорить. — Я не согласен. Я верю, что Господь любит нас, — сказал Уильям. Прозвучало как-то совершенно невесело. — Никого он не любит, — возразил Кроули. И повторил: — Никого, — определённо подразумевая под этим множеством не только великое число людей, но также и сонм ангелов с полчищем демонов. — Выдался тяжёлый день? — с вежливой жалостью спросил человек. — Вы из тех, кто прокладывает тоннель для новой ветки метро, верно? Непростая работа. — А-а, — Кроули отмахнулся, демонстрируя, что не желает развивать эту тему. — Э-э!.. — с гримасой добавил он, намекая, что тут не о чем говорить — жизнь, как известно, штука паршивая по определению, чем бы ты ни был занят, и обсуждать тут нечего: это факт. — Н-да, — с таким вздохом понимания добавил Уильям, что Кроули против воли проникся к нему совершенно неожиданной симпатией. И посмотрел на него повнимательнее, оторвав взгляд от газеты. Уильям был круглолицым, плотным мужчиной лет тридцати. Прикладываясь к виски, он высоко поднимал брови, отчего его лицо становилось по-детски удивлённым. У него были светлые, аккуратно причёсанные волосы, мягкие чистые руки с круглыми ногтями. На щеках сидел заметный яркий румянец — явно не от смущения и неловкости, скорее от выпитого и духоты в пабе. Поставив стакан на стойку, он вернул взгляд на Кроули. Тот встретил его с рассеянным спокойствием. В душе у него всё было тихо — за исключением глубочайшего и тошного осознания бессмысленности всей этой возни перед лицом близкого конца света. Он подлил себе ещё, качнул бутылкой в сторону соседа, и тот согласно кивнул. Кроули понравилось, что тот не стал щепетильно отказываться. Уильям нравился ему всё больше — он был простым. Простым человеком с простой жизнью. Кроули такой никогда не знал. Он вечно был в погоне за ускользающими фанта… В основание черепа, казалось, ударила молния, даже в глазах потемнело. Проморгавшись, Кроули открыл рот, помотал головой. Это было на удивление больно. Его память, очевидно, предпочитала, чтобы он не лез в неё — и Кроули охотно согласился с её аргументами. Жить сегодняшним днём, ничего не вспоминая о прошлом — разве это не замечательно и удобно? — Значит, жена ушла? — спросил он, чтобы отвлечься на чужие горести. Уильям шумно вздохнул, сцепил пальцы вокруг стакана. — Я не могу её осуждать, — виноватым тоном сказал он. — Она права — мне не место среди обычных людей. — О-о, — саркастично протянул Кроули. — Среди обычных людей кому угодно найдётся место, даже чёрту с рогами. Сосед засмеялся — но быстро опять стал серьёзным. Кроули отвлечённо разглядывал его: почему-то у него не возникало никаких предположений о том, в чём этот Уильям мог провиниться перед своей женой. Он выглядел… хорошим. В нём не читались ни пороки, ни низменные страсти. Обыкновенная, простая душа — такому прямая дорога на небеса. — Я сам от неё ушёл, — признался Уильям. — Не хочу портить ей жизнь. Она заслуживает лучшего. Он сказал это с такой искренней грустью, что в Кроули едва не проснулось любопытство. Это что, этот человек с незамутнённой душой по-настоящему верит, что недостаточно хорош для какой-то женщины? Скользнул взглядом по работягам с уставшими, тусклыми лицами. — Лучшего? — переспросил Кроули. Сосед снова засмеялся, в этот раз совершенно невесело. — Да, — сказал он. — Лучшего. В конце концов, это было его дело. Кроули не собирался никого ни в чём переубеждать. Он подпёр голову рукой, задумчиво разглядывая старые круги и царапины на столешнице. — Вам бы не помешал пластырь, — деликатно заметил Уильям. Кроули вяло угукнул, что можно было трактовать одновременно как «да» и «я собираюсь умереть от заражения крови». — Где вы живёте? Кроули пожал плечами. Он как-то упустил из виду, что ему нужен ночлег. Впрочем, нужен ли? Он мог спать, мог не спать — его тело не нуждалось в человеческом комфорте, оно просто существовало, облекало его дух в необязательную, но удобную материальную форму. — Нигде, — бездумно ответил он. Его сосед огорчённо вздохнул. После короткой паузы тронул Кроули за рукав. — Послушайте, Энтони. Кроули поднял на него довольно нетрезвый взгляд. — Не сочтите за грубость… Я понимаю, все мы иногда попадаем в тяжёлые обстоятельства. У меня здесь — недалеко — кабинет. Я врач. Могу я предложить вам свои услуги? Честно говоря, — он неловко улыбнулся, — я сам как раз собирался туда. Надо же где-то ночевать, раз уж мы с Мартой… — он оборвал себя, явно не желая снова жаловаться на жизнь. — Я буду рад компании, вы меня совершенно не стесните. Утром, на свежую голову, всё легче решается. Кроули равнодушно пожал плечами. В его ситуации ничего не решалось ни на свежую голову, ни на пьяную. Но, пожалуй, он был не против компании. Кроули приземлился задницей на кушетку, потом растянулся на ней во весь рост и сложил руки на груди. Пластырь неприятно стягивал кожу на виске, Кроули всё время хотелось его отодрать, но в этом неприятном ощущении было что-то до удивления человеческое, и Кроули решил пока ничего не менять. — У меня здесь нет одеял, — извиняющимся тоном сказал его новый знакомый. — Но я могу одолжить вам своё пальто. — Одолжите мне что-то, из чего можно пить, — предложил Кроули. В кабинете стоял сумрак, сквозь плотные шторы пробивался неверный свет газовых фонарей. — Эммм… — окликнул Кроули. — Уильям, — тот обернулся с понимающей улыбкой. — Уильям, — повторил Кроули, садясь. — Я знал одного Уильяма. — Ничуть не удивлён, — отозвался тот, раскладывая на высоком столе для осмотра, застеленном «Дейли Ньюс», две бутылки виски, четверть головы сыра, подсохший хлеб и холодную грудинку. По дороге до врачебного кабинета они наткнулись на открытую лавку, которая каким-то чудом работала в этот час, и обзавелись ужином. — Уильям — распространённое имя. Думаю, любой человек может сказать, что знал одного Уильяма. Вы теперь знаете даже двух. Кроули ногой подцепил табурет и придвинул его к столу, перебрался на него. Откупорил бутылку. В основном пил Кроули, Уильям прикладывался понемногу, сказав, что завтра ему нужна будет ясная голова. — Тот Уильям, которого вы знали — чем он вам запомнился? — Писал стихи, — сказал Кроули. — Хорошие, надеюсь? — Когда как. — Прочтёте что-нибудь? — попросил Уильям. — Очень не хочется сидеть в тишине. — «Коль слезы есть у вас, готовьтесь плакать», — процитировал Кроули. Уильям фыркнул и рассмеялся. Взмахнул рукой, будто хотел остановить себя — но не смог, смеялся, будто не мог прекратить это. Ему даже не помогло закрыть глаза и прикрыть рот рукой. Кроули смотрел на него, не улыбаясь. Уильям, остановившись передохнуть, похлопал его по руке. — Спасибо, Энтони, — искренне сказал он, улыбаясь и промокая проступившие в уголках глаз слёзы. — Спасибо. Вы хороший человек. Кроули пожал плечами, не видя смысла возражать, что он и не человек, и уж точно не «хороший». Уильям глубоко вздохнул, как человек, с плеч которого упал тяжкий груз. — Я люблю её, конечно, — тихо сказал он. — Её и мальчиков. Но им будет лучше без меня. Развода не будет — это уничтожило бы её репутацию. Мы просто тихо разъедемся. Вот и всё. Он снова вздохнул, распрямил плечи. — Что вы такого натворили? — спросил Кроули. — Я просто… — тот беспомощно взмахнул рукой. — Я гадкий человек, Энтони. Слабый и гадкий. Если бы я не был таким трусом, я бы вскрыл себе горло бритвой. Но я трус. А ещё… я надеюсь, Господь простит мне мои грехи, если я буду усердно помогать людям. Я же врач, — он развёл руками, посмотрел на свои ладони. — Вы скажете, что это меркантильно? — спросил он. — Нет, — почти равнодушно ответил Кроули. — Я скажу, что это разумно. Должна же эта система работать — ты грешишь, потом каешься, потом тебе отпускают грехи и ты отправляешься на небеса с чистой совестью, прощённый и умытый благостью. Если это так не работает — какой тогда вообще смысл ходить в церковь? Уильям смотрел на него так, будто Кроули открыл ему глаза на нечто невиданное. — Вы правда так думаете? — спросил он. — Вы верите в искупление? — Ну, если его для вас не существует — всех вас конкретно надули. — Спасибо, — негромко сказал Уильям. У него дрогнул голос. Он отвернулся. Кроули сжевал кусок сыра, запил виски. В голове неприятно гудело, будто какое-то время назад в ней ударил огромный колокол, и его невидимый звон до сих пор отдавался во всём теле, даже в костях черепа, в зубах и в позвоночнике. Кроули перебрался на кушетку, накинул на себя предложенное Уильямом пальто. Разговаривать дальше ему не хотелось. Хотелось проспать ещё лет сорок. Когда Кроули проснулся утром, Уильяма в кабинете не было. На столе, рядом со вчерашним хлебом и сыром, лежала записка. Уильям сообщал, что сегодня будет отсутствовать весь день, но кабинет в полном распоряжении Кроули. Также была деликатная приписка, что если ему понадобится освежиться, то он найдёт в ванной комнате и мыло, и бритву, и горячую воду. Рядом лежал ключ, уже без дополнительных пояснений — видимо, на случай, если Кроули, освежившись, решит прогуляться. Сидеть без дела оказалось удивительно скучно, так что Кроули действительно решил последовать совету Уильяма. Оценивая свой вид в зеркале, он удивился, как этот человек вообще впустил его к себе, да ещё и оставил в одиночестве. Кроули выглядел заросшим, помятым, пыльным. Он бы не доверил сам себе даже фантик от конфеты. В волосах оставались соломинки, на одежде — пятна от земли и мучной пыли, сухая трава. Кое-где её даже прогрызла моль, один рукав распоролся, в прорехе торчали нитки. На воротнике сюртука, когда-то считавшегося модным, были видны следы крысиных зубов. Кроули разглядывал себя, склонив голову набок. Он не помнил, чтобы когда-либо в своей жизни так жалко выглядел. Ему определённо нужна была хорошая ванна. И новая одежда. Приведение себя в приличный вид заняло у него весь день — не потому, что это было так тяжело, скорее потому, что Кроули никуда не торопился. Он даже избавился от похмелья, которое ему надоело — он никогда не видел смысла в излишних страданиях. Вечером в замке загремел ключ. — Энтони? — окликнул Уильям от двери. — Я вернулся. Надеюсь, вы не откажетесь разделить со мной… — он заметил Кроули, резко остановился. — Простите? — растерянно окликнул он. — А где… — он оглянулся, явно стараясь отыскать прежнего Кроули. Тот взмахнул рукой. — Это всё ещё я. — Боже, — выдохнул тот, опуская руки. Покраснел, поспешно отвёл взгляд. — Я вижу, вы нашли… простите. Он начал суетливо доставать из корзины покупки, завёрнутые в бумагу. Кашлянул, выпрямился. — Я очень рад, что вам стало лучше. Я был в городе. Подумал — если вам некуда идти… вы могли бы остаться. Здесь. Я подыскиваю себе комнату. Это займёт всего несколько дней. Если вы хотите… Честно говоря, я не привык жить один. Сначала родители, потом колледж… Потом я женился, появились мальчики. Я подумал, два одиноких холостяка… Это ведь довольно удобно — и значительно дешевле. Так что если… Он остановился, провёл рукой по лбу, прикусил губу и выпустил её. — Боже, что я несу, — вздохнул он. — Не знаю, что на меня нашло. Кроули молча смотрел на него, несколько недоумевая, что заставило его так разнервничаться. — Надеюсь, вы голодны, — спокойнее сказал Уильям. — Пожалуй, — отозвался Кроули, чтобы не молчать в ответ на этот сбивчивый монолог. Уильям выдохнул с заметным облечением, коротко улыбнулся. — Простите, я, кажется, наговорил лишнего, — сказал он, разворачивая покупки. — Кстати, я захватил вам газету, — добавил он, стараясь, чтобы это прозвучало небрежно. — Я заметил, вчера вы читали, так что взял на себя смелость… Он положил на край стола свежий выпуск «Дейли Ньюс». — Вы всегда так заботитесь о каждом первом встречном? — спросил Кроули, который совершенно не ожидал такого потока благодеяний на свою голову. — Я же врач, — сказал Уильям, явно полностью взяв себя в руки. Правда, на Кроули он старался не смотреть. — Заботиться о людях — моё призвание. Кроули хмыкнул. — Все мы порой попадаем в трудные ситуации, — сказал Уильям. — Всем нам иногда нужен тот, кто в тяжёлую минуту протянет руку помощи. Это и делает нас людьми. Кроули задумчиво почесал за ухом. — А вы говорите — не ангел, — меланхолично заметил он. Уильям фыркнул, но его невольная улыбка была крайне польщённой. — Спасибо. Кроули сидел за его рабочим столом, разглядывал человека, подперев подбородок ладонью. Кроули был в растерянности, но хорошо это скрывал. Уильям не имел ни малейшего понятия о том, кому и что он предлагал. Но предлагал — бескорыстно, без расчёта на какую-то выгоду для себя, без желания даже гордо возвыситься над тем, кому помогает. Это было удивительно. Это было до крайности странно. Жить здесь?.. В маленьком лондонском пригороде? Почти в глуши. Среди рабочих, фермеров, ремесленников. Скоротать время до Апокалипсиса тихой, незаметной жизнью. Кроули взял ломоть свежего хлеба, положил на него кусок ветчины. Уильям шумно выдохнул, сел за стол напротив него, подвинув себе табурет. — Простите, если я покажусь бестактным. Но я хотел сказать, — твёрдым голосом произнёс он, не поднимая взгляда, — у вас очень красивые глаза, Энтони. — Мм? — отозвался Кроули с набитым ртом. — Очень необычный цвет. Никогда такого не видел, — очень спокойным голосом сказал Уильям. — Практически золотой. Поймите меня правильно, я же врач, — быстро добавил он. — Быть наблюдательным — моя профессиональная обязанность. Кроули приподнял бровь. Обычно люди никогда не обращали внимания на его глаза. Обычно люди вообще предпочитали не замечать очевидных вещей, если те выходили за рамки их понимания. Никто и никогда не комментировал глаза Кроули — даже в то далёкое время, когда он обходился без очков, и даже в то время, когда тёмные очки, которые он носил ради красоты, не могли полностью скрыть этот признак его демонической природы. Люди просто упускали их из вида. — Генетика, — сказал Кроули. — Разумеется, — отозвался Уильям, будто соглашался только для вида, на самом деле твёрдо веря в то, что такой цвет не мог быть присущ обыкновенному существу. Он дышал тихо, но взволнованно. Взгляда не поднимал. Румянец на его щеках был отчётливо ярким. До Кроули наконец дошло, в чём была причина такого внезапного нервического поведения — и что за чувства Уильям так старательно прятал. И почему разошёлся с женой. И почему считал себя «гадким». Это был далеко не первый раз, когда людей ослепляло влечение к нему. Кроули просто никогда не рассматривал это как что-то значительное и заслуживающее внимания. Но сейчас почему-то ему захотелось подумать об этом иначе. Он ещё раз обежал глазами светлые волосы, округлые контуры опущенного лица. В груди что-то кольнуло и спряталось. — Я думаю, — сказал он, не тратя время на долгие размышления, — это хорошее предложение. Уильям вскинул глаза. В них почему-то был страх. — Двум холостякам лучше держаться вместе, — добавил Кроули, чтобы не осталось никаких сомнений, о каком предложении идёт речь. Уильям выглядел так, будто ему хотелось горячо поблагодарить Кроули за согласие — будто это Кроули предложил ему крышу над головой, а не наоборот. Он неуверенно улыбнулся. — Кажется, я никогда не простил бы себя, если бы промолчал, — тихо сказал он. Он дёрнул плечом, положил руку на стол. Потянувшись, накрыл руку Кроули. Осторожно, будто всё ещё опасался, что всё неверно трактует. Кроули не стал отстраняться. Просто кивнул. Три года спустя — Ангел, я дома! — позвал Кроули. Он пинком закрыл за собой дверь, придерживая в руках объёмный бумажный пакет с покупками. — Ты едва не опоздал! — Уильям выскочил из гостиной. — Сейчас начнётся!.. Кроули глянул на часы. — Они начнут через две минуты. — Господи, я так волнуюсь, — признался Уильям, нервно улыбаясь. — Это… это просто какое-то чудо. В голове совершенно не укладывается. Я рассказал Генри, что сегодня мы будем слушать Карузо, который будет петь в Метрополитен — он мне не поверил!.. Ты же знаешь Генри, он не верит в науку, он бы скорее поверил в существование фей, чем в радио. Кроули снял шляпу, привычным жестом повесил её на вешалку. Передал Уильяму пакет, тот автоматически переставил его на столик, даже не заметив — настолько он был поглощён нервами. — Сам не знаю, почему так волнуюсь, — со смешком сказал Уильям. — Можешь себе представить, как это изменит мир?.. Передавать голос по воздуху!.. Нажав кнопку, можно оказаться в совершенно другом месте — в опере, в театре, в совершенно другом городе! Услышать человека, который находится по другую сторону океана!.. Кроули, коротко улыбнувшись, похлопал его по плечу. В гостиной, тесноватой, но уютной, на столике перед камином стоял громоздкий деревянный ящик — радиоприёмник. Уильям порывисто шагнул к нему, остановился. — Я не стал включать его без тебя, — торопливо сказал он. — У меня всё равно никогда это не получается, — он торопливо глянул на каминные часы. — Думаю, уже пора. Кроули присел на корточки перед радиоприёмником, покрутил ручки, пощёлкал тумблерами. Проверил, вставлена ли вилка шнура в розетку. Подёргал за неё для надёжности. Это было чудом, разумеется — что примитивный, громоздкий, первобытный радиоприёмник без каких-либо усилий мог принять передачу из Нью-Йорка. Но Уильяму знать об этом было необязательно. Лампочки засветились, аппарат загудел. Динамики выдали треск статики. Уильям нервно вздохнул, опустился в кресло. Снова бросил взгляд на часы. — Сейчас начнётся, — прошептал он. Пару минут слышался только треск и пощёлкивание. Уильям затаил дыхание. Кроули покрутил пару ручек, постучал радиоприёмник по гулкому деревянному боку. — …транслировать музыку с помощью передатчиков, размещённых на сцене Метрополитен Опера, через радиостанцию на крыше театра… — вдруг заговорил громкий мужской голос. Кроули, поморщившись, подкрутил громкость. Уильям, сложив ладони, поднёс их к губам. — …практически в любой дом в окрестностях Нью-Йорка. Вскоре это станет возможным во всех крупных городах. Радиостанции будут доставлять в каждый дом церковную музыку, лекции, газеты, спектакли!.. — Боже, — тихо прошептал Уильям. Голос прервался. Началась увертюра к «Сельской чести». Кроули пересел на подлокотник кресла рядом с Уильямом, тот схватил его за руку, сжал чуть влажными пальцами. — У меня мурашки по коже, — шёпотом сказал он. — Тшшш. Они оба молчали, слушая голос Карузо. Голос человека, который находился в тысячах миль от них — на другой стороне океана — слышимый так, будто он пел у них в гостиной. Кроули думал, что, даже если отбросить в сторону его демоническое содействие — это всё-таки чудо. Удивительное, невероятное чудо, сотворённое человеческим разумом. Он обхватил свободной рукой спинку кресла, склонил голову набок. Они молчали, не шевелясь и не двигаясь. Кроули даже не слышал, как Уильям дышит. Слышал только его пульс — потому что Уильям изо всех сил стискивал его руку. Люди всё время придумывали удивительные вещи. Граммофоны, подземные поезда, радио… Кроули было немного жаль, что однажды всё это закончится. Может быть, совсем скоро. Он не знал, сколько времени им ещё осталось. Он ничего не мог с этим поделать — этот мир обречён, осталось только дождаться его конца. В конечном счёте, Кроули был рад коротать время в обществе человека, который был к нему искренне привязан. Ответить ему взаимностью Кроули и не мог, и не хотел. Ему нравился Уильям. Он был хорошим — до странности. Кроули порой мерещился в нём какой-то подвох, но как он ни разглядывал его душу, не мог обнаружить в ней ничего дурного. Уильям не был святым, он, как и все, иногда совершал ошибки, делал то, чего позже стыдился, он испытывал страх, гнев, уныние. Но всё это была пыль, которую легко можно было смахнуть. Единственным, насчёт чего Кроули волновался всерьёз, была их связь. Уильям не знал, что он спит с демоном, но там, наверху, не будут разбираться, знал он или не знал. Эта связь обеспечивала ему прямую дорогу в Ад, а Уильям такой судьбы не заслуживал. Поэтому строжайшим условием, которое Кроули выдвинул ему, были воскресные походы в церковь. Каждую неделю, без отступлений, Уильям обязан был совершать человеческий ритуал покаяния и получать отпущение грехов — даже тех, о которых он не догадывался. Кроули надеялся, что такое регулярное соблюдение ритуала ему зачтётся. Люди смертны, иногда смертны внезапно. Но даже если Уильяма застигнет внезапная смерть — он будет готов к ней. Уильям шумно вздохнул, отпустил руку Кроули. В гостиной стояла тишина, из динамиков доносился только треск статики. Трансляция кончилась. — Удивительное ощущение, да, Тони? — шёпотом спросил Уильям. — Да, — коротко отозвался Кроули. — Давай ужинать, Ангел. Ему нравилась эта жизнь. Тихая, незаметная. Очень простая. Как будто он залёг на дно, как будто он залёг на дно на дне океана, и ни один шторм не мог до него добраться. Возвращаясь с работы, Уильям приносил домой газеты для Кроули. Они ужинали вместе за маленьким круглым столом, и Уильям рассказывал о своих пациентах — кто шёл на поправку, кто умирал, кто свалился с лестницы, кого покусала собака. Уильям убирал со стола, Кроули ставил пластинку, и они танцевали посреди маленькой гостиной, обняв друг друга за пояс и медленно покачиваясь на одном месте. Они жили в тихом, красивом пригороде Лондона, сняв дом у вдовы средних лет, миссис Робин. Уильям завёл практику поблизости. Иногда он предлагал Кроули выбраться в город, в Большой Лондон, как он это называл, но Кроули неизменно отказывался, отговариваясь тем, что толпы народа на улицах вызывают у него меланхолию. Когда Уильям был занят с пациентами, Кроули проводил время, глядя в окно на дорогу, проходившую под окнами, или при свете окна листая принесённые Уильямом газеты. Его не особенно интересовало то, что происходит за пределами этого дома, но он всё равно читал их, потому что так делали люди. Огромный мир, в котором он жил прежде, сузился до нескольких комнат и пары улиц. И ему этого вполне хватало. У него было всё, в чём он нуждался. У него был покой. Он чувствовал себя старым. Даже нет — древним. Ему хотелось забыть свою древность, выкинуть из головы все прошедшие века один за другим, и жить настоящим днём. По утрам завтракать кофе, намазывать джем на горячий тост. Разговаривать с Уильямом о пустяках — о собаке, лающей за окном, о погоде, о необходимости подлатать перчатки или купить запас свечей, о ценах на хлеб и газ, о рассказах Артура Конан Дойла, о новом сборнике Киплинга. Ни о чём не мечтать. Ничего не желать. Просто быть. Открывая утром глаза, знать, что сегодня день не принесёт ничего нового. Он будет таким же, как тысяча дней до него. Видеть в этом спокойствие. Ждать конца. Не думать. Не вспоминать. Это было труднее всего. Кроули гнал от себя воспоминания, но они возвращались, назойливо бились в голову, как мухи в стекло. Почему. Почему? Почему Азирафель отказал ему в просьбе? Почему так равнодушно, пренебрежительно бросил это своё — «мы тут братаемся»? Кроули не мог понять. Не хотел понимать. Он устал понимать. Он устал, что на каждые десять шагов, сделанных к Азирафелю, он в ответ получал один. Он устал, что свою привязанность ангел выражал словами «между нами нет ничего общего». Он устал ждать, что что-то изменится. Устал смиряться, терпеть, надеяться, получать отказы и знать, что всё это может оборваться в один миг — в тот миг, когда про них кто-то узнает. Их разоблачение было вопросом времени, и Кроули жил, оглядываясь, будто ждал, что это случится завтра. Наступит новый прекрасный день, когда его схватят и поволокут отвечать за всё, что он сделал за шесть тысяч лет на Земле. И за всё, чего он не сделал. У него накопилось слишком много грехов. Он устал ждать расплаты. Он хотел от Азирафеля не так уж и много. Чашку святой воды — достаточное количество, чтобы превратить демона в ничто. Он хотел уверенности, что когда наступит тот новый прекрасный день, он покажет средний палец всем тем, кто придёт за ним — и сбежит. Сбежит далеко, туда, где никто его не достанет. Азирафель отказался. Почему, почему отказался? Разве он не понимал, чем Кроули рискует ради него? Или что — не хотел брать смерть на душу? А вечные муки, которые Кроули получил бы в наказание — с этим его совесть была согласна? Может, он считал, что раз Кроули так рвался нарушать все законы, то и справедливого наказания избегать не должен? Получи, мол, что заслужил. Ты же демон. Ты знал, чем это грозит. Ты сам виноват. Почему?.. Почему. Кроули ведь даже не просил Азирафеля о смерти от его рук — не хотел ставить ангела в неудобное положение. Нелегко убивать того, к кому ты привязан. Кроули всё продумал, план был простым, план никого не касался, от Азирафеля требовался сущий пустяк, мелочь, то, что он мог бы достать, не вызывая ни у кого подозрений. Раздобыть святую воду для ангела — не сложнее, чем купить на лотке конфету. Потом ищи, откуда Кроули её получил — не найдёшь, на воду клейма не поставишь. Азирафель оставался вне подозрений, Азирафель оставался непричастен. Он же мог просто зачерпнуть святую воду кружкой в ближайшей церкви, если уж сам не хотел сотворять. Великий, чёрт возьми, подвиг!.. Почему. Почему?.. Ведь это решило бы все проблемы. Кроули не собирался никого обременять. Он сам в это впутался — сам и выпутается. Ему нужна была крошечная услуга. В обмен на все те, что он оказывал Азирафелю, отзываясь на его молчаливые просьбы. Одна услуга. Почему?.. Он даже не думал, что Азирафель откажет ему. Азирафель должен был всё понимать. Имея под рукой верный способ сбежать, Кроули мог бы продолжать делать то, что они делали все эти годы. Зная, что в тот момент, когда за ним придут — он выкрутится в последний раз, теперь уже окончательно. Он будет свободен. Разве он не заслужил этой свободы? Разве он не заслужил такой благодарности? Они дружили несколько тысяч лет. Они не просто дружили. Они влюбились друг в друга. Или это Кроули только казалось? Или только он был влюблён, а Азирафель — просто подражал людям, искусно кокетничая и флиртуя, но считая всё это просто милой игрой. Или Кроули просто обманывал себя всё это время? А Азирафель полагал, что он всего лишь поддерживает светские отношения с заклятым врагом. С врагом, который не заслуживал никакой свободы и никакого избавления от вечных мучений. Кроули путался в мыслях. Отбрасывал их от себя, но они возвращались снова. Он устал думать об этом. Устал искать ответы. Устал угадывать двойной смысл за всеми словами Азирафеля. Устал объяснять себе его взгляды. Устал прощать и понимать. Он просто хотел, чтобы всё это уже кончилось. Как-нибудь. Уже неважно — как. И теперь — для него, по крайней мере, — всё было кончено. Он даже не хотел знать, что там с Азирафелем — как он провёл эти годы, чем он занят. Он даже не хотел его видеть. Он устал мучаться и страдать, носить в себе разбитое в крошево сердце и кусать губы от боли каждый раз, когда осколки тревожили грудь. Возможно, они не увидятся больше никогда — и это к лучшему. Им больше незачем видеться, у них больше нет ничего общего. Пусть Азирафель наслаждается своими праведными трудами и праведной жизнью. Его ничто больше не побеспокоит. Все эти сотни лет он жил с Азирафелем в сердце. А теперь у него не было ни того, ни другого. Рана болела, не собираясь затягиваться. Кроули, отупевший от боли, гнал от себя одну-единственную навязчивую мысль. Почему. Почему?.. В доме было две спальни, но они с Уильямом занимали одну. Миссис Робин ничего не имела против — она просто не замечала этого обстоятельства, с одинаковым тщанием убирая и пустующую, и жилую спальню. Уильям считал, что они отлично скрываются. Кроули знал правду и благоразумно молчал. По вечерам в гостиной горел камин, на полке тикали бронзовые часы. Уильям садился в кресло, устраивал ноги поближе к огню, и читал «Ланцет». Кроули сидел рядом, глядя в огонь, и слушал, как стрелки часов отщелкивают секунды. Непрерывно, одну за одной. Кромсают время тонкими ломтиками. Отрезают прошлое, отбрасывают его в темноту, в пустоту, в небытие. В беспамятство. Ночи были такими же тихими, как и дни. Уильям не просил многого. Его стеснительной влюблённости хватало коротких, поверхностных ласк, поцелуев — и долгих объятий. Он будто считал, что если грешить вполсилы, то это не так уж грешно. Кроули это устраивало. Он не был влюблён, он не испытывал ни страсти, ни боли. После спонтанных, почти невинных ночных прегрешений Уильям укладывался головой на костистое плечо Кроули и молчал. Только однажды спросил. Тихо, без ревности. — Кем он был?.. — Кто? — рассеянно спросил Кроули, глядя на тень от люстры на потолке. — Тот, кого я тебе заменил. Твой ангел. Кроули зажмурил глаза. Казалось, кровь сейчас брызнет из них, с такой силой она ударила в голову. Гнев полыхнул в груди, разлился под кожей, а следом за ним пришла боль — та, что Кроули старательно прятал от себя, та, что была с ним неотступно, как отзвук сорокалетнего похмелья, та, что могла вскрыть ему кожу и оставить обнажённым, истекающим кровью куском мяса. Кроули резко сел, сбросив с себя голову Уильяма. — Не спрашивай меня об этом! Никогда! Уильям почему-то не испугался. Протянув руку, положил Кроули на плечо. — Я же всё понимаю, Тони, — тихо сказал он. — Я не сержусь. Иногда любишь кого-то так сильно, что просто не можешь забыть. Кроули сдавленно зарычал. — Если рядом со мной тебе хоть немного становится легче, — так же тихо продолжал Уильям, — я счастлив. Кроули гневно обернулся на него. — Счастлив? — яростно спросил он. — Я тебя не люблю! — Знаю, — спокойно ответил тот. — Но я люблю тебя. Я хочу быть с тобой. Он замолчал, опустил глаза. Его рука соскользнула с плеча Кроули. — Я никогда в своей жизни не представлял, что на меня обратит внимание такой мужчина, как ты, — признался он. — Я не красавец. Я довольно скучный, простой человек. Я был бы счастлив любить тебя даже издалека, никогда не обмениваясь с тобой словом. Но быть с тобой, жить с тобой… ради этого я готов даже заменить тебе кого-то другого. Кроули промолчал, отвернулся. — Он умер? — спросил Уильям — словно голосом осторожно притрагивался к открытой ране. — Нет, — спустя долгое время отозвался Кроули. Сгорбился, подтянул колени к груди, обхватил их руками. — Расскажи, что случилось, — попросил Уильям, горячей ладонью проходясь по его спине. — Ты же знаешь, что я пойму. Кроули снова зажмурился. У него не было слов описать, что случилось. Тем более — не было слов рассказать человеку всю правду. Демон и ангел?.. Это было похоже на одну из сказочек Киплинга. Даже Уильям не понял бы. Кроули дотянулся до пачки сигарет на ночном столике, достал одну из коробки, поджёг. Затянувшись, выпустил дым. Ему немилосердно хотелось рассказать. Никто не знал — ни один из живущих на свете людей никогда не знал всей этой правды. Знал бы — понял бы?.. Понял бы его Лоренцо Медичи? А Уолтер?.. А Лопе?.. Что бы они сказали, узнав его историю целиком?.. Посмеялись бы над его наивностью, пожалуй — и это было бы справедливо. — У него очень влиятельная семья, — сказал Кроули, выпуская дым. Перекладывая историю в человеческие обстоятельства. Подбирая слова. — Они были против. Уильям молчал, явно боясь спугнуть. Только его рука продолжала греть спину Кроули между лопатками. — Были бы, — добавил Кроули, глядя, как табачный дым клубится в воздухе спальни. — Если бы знали. Мы скрывались. Они достаточно влиятельны, чтобы стереть меня в порошок. Он… — Кроули ненадолго запнулся. — Он младший в семье. К нему бы они отнеслись снисходительно. Сочли бы наивным, глупым… Пожурили, может. Ничего серьёзного. — А что ждало бы тебя? — тихо спросил Уильям. — Если бы они узнали?.. Кроули скривился. — Было бы что узнавать. Мы так ни на что и не решились. Встречались… вели светские разговоры. И это всё. Но его семья… она очень консервативна, — добавил он, подгоняя их ссору с Азирафелем под человеческое понимание. — Очень религиозные люди — отец, братья. А у меня есть определённая… скандальная репутация. Узнай они о наших светских беседах, они были бы в ярости. — Понимаю, — тихо сказал Уильям. Кроули замолчал. Он был уверен, что Азирафелю за их дружбу ничего не грозит. Ничего серьёзного. Но он сам — о, это другое дело. Он же демон, нечестивое создание, отродье Ада, абсолютное зло. Для него не предусмотрено ни пощады, ни милосердия — ни от демонов, ни от ангелов. Его ждали вечные муки. Вечные — в буквальном смысле. А вечность длится куда дольше, чем шесть тысяч лет. И каждый день своей бесконечной жизни он бы радовал своих палачей своим отчаянием. За то, что посмел посмотреть на ангела, забыл своё место. Восстал против божьей воли, раз и навсегда определившей его судьбу. Он не будет прощён, сколько бы добрых дел ни совершил. Никогда. Кроули не хотел для себя вечных мук. Но он понимал — разоблачение неизбежно. Он никогда не сможет сбежать достаточно далеко, чтобы его не нашли. Найдут. И линчуют. И будут линчевать каждый блядский Божий день, день за днём. И даже после Страшного суда для него ничего не изменится. Это людям будет дан второй шанс. Демонам его никто не даст. Выход напрашивался сам собой. Демона невозможно убить — почти невозможно. Суть бывших ангелов такова, что наличие материального тела для них — необязательное условие. Единственное, чем можно убить демона навсегда — святая вода. Единственный, кто мог достать Кроули святую воду — Азирафель. — Между нами всё было невинно, — сказал Кроули. — Но я писал ему письма… Откровенные. Очень откровенные. Если бы их нашли — его семья упекла бы меня в тюрьму или в Бедлам. Я попросил его их вернуть — я хотел их сжечь. Чтобы обезопасить себя. Тогда бы они меня не достали. — И что случилось? — едва слышно спросил Уильям. — Он отказался. Кроули опустил голову. Потом добавил: — Я до сих пор не знаю, почему. — Наверное, они были ему очень дороги. Ему не хотелось расставаться с ними, — предположил Уильям. — Зная, чем это мне грозит? — Кроули обернулся, посмотрел на него через плечо. — Нет. Он не настолько жесток! — Любовь бывает очень жестока. Уильям улыбнулся. С сочувствием. С пониманием. С болью. Годом позже Толпа заполняла парк перед Хрустальным дворцом. После вчерашнего шторма земля вся была в лужах, и дамы придерживали платья, перешагивая через хлябь. Джентльмены в котелках привычно косились на небо, но на нём сегодня показывали только лёгкие тучки. В парке гремел оркестр. Несколько тысяч голосов выводили гимны. Каждый в толпе, привставая на цыпочки, вытягивал шею — где-то там, за людским морем перед Хрустальным дворцом, король приветствовал свой народ, улыбаясь и помахивая рукой. Кроули ни на что не привставал и ничего не вытягивал — в своей жизни он видел достаточно королей и королев, и мало кто из них его по-настоящему впечатлил. Но Уильям был полон радостного энтузиазма — и поминутно оборачивался на Кроули с сияющей улыбкой. Это была его идея — отправиться посмотреть на Фестиваль Империи. Грандиозное мероприятие посвящалось коронации Георга V в частности и величию Британии в целом. Кроули не собирался идти и глазеть на него. Он бы предпочёл провести этот день дома, глядя в окно. Он бы предпочёл, чтобы его оставили в покое с его мыслями и сожалениями, но Уильям не слышал никаких отговорок. Он едва ли не силой заставил Кроули одеться и вытолкнул его на улицу. В отместку Кроули непрерывно жаловался на всё вокруг. На толпу. На погоду. На солнце. На тучи. На трамвайчик, прокативший их по парку вокруг выставки. На палатки с лимонадом и сувенирами, ещё раз на толпу и погоду, на карусели, на занятые лавочки, на оркестр, на блики солнца, сияющего в стенах Хрустального дворца, на чужие подолы, лезущие под ноги. Уильям отвечал на его ворчание с таким добродушным смирением, что в конце концов Кроули выдохся, не найдя больше ни одного достойного предмета для жалоб. Это было так подло со стороны Уильяма — быть таким милым, что Кроули с энтузиазмом принялся искать новый повод для недовольства. Он с наслаждением раскритиковал апельсины, купленные с лотка, охлаждённый сливочный крем, который по недоразумению назывался мороженым, и фонтаны, с которых ветерок сдувал в его сторону водяную пыль. Уильям улыбался, соглашаясь с каждым его словом. Глядя на него, Кроули чувствовал, что уголки губ у него тоже тянутся вверх. Это был хороший день. Славный день. Кроули впервые за несколько лет забыл о том, что каждую минуту в груди саднило и царапалось разбитое крошево. Оно всё ещё было там, оно никуда не делось — но… Но сегодня был хороший день. И Кроули улыбался, возвращаясь домой пешком через весь город. И Уильям улыбался, поглядывая на него. Мало-помалу в их маленькой уютной жизни заводились странности. Кроули никогда особенно не старался заботиться о бытовых мелочах. Иногда ему было приятно зайти в лавочку и купить какие-нибудь иголки или зубной порошок, или что-то ещё, что ему казалось необходимым для человеческой жизни, но по большей части от него это ускользало. Зубной порошок перестал кончаться, свечи перестали оплывать, роза в горшке на окне цвела круглый год. Кроули был доволен тем, как он постепенно устраивал всё наилучшим образом. Он не учёл только одного — Уильям был наблюдательным человеком. Раз в месяц Уильям виделся с детьми. Его жена поначалу была резко против их встреч, но время её смягчило. Время — и принципиальная порядочность Уильяма, который каждую неделю отсылал ей чеки с частью своего жалованья. Обычно он встречал сыновей после церкви, чтобы отвести их в парк и угостить мороженым. Кроули обыкновенно держался поблизости, но они оба с Уильямом были согласны, что знакомиться с детьми ему незачем. Это был один из таких дней — летнее солнечное воскресенье. На улицах было полно людей, экипажей, велосипедистов. Уильям шёл, держа детей за руки, Кроули следовал за ними по другой стороне улицы, и приглядывал за всеми тремя. Младший Таунсед, Эдвард, прижимал к груди только что полученный в подарок мяч. Старший, Джордж, нёс деревянный парусник, чтобы запустить его в пруду. Они вели себя, как обыкновенные дети — беззаботные, любопытные и наивные. Кроули нравились дети, хотя он предпочитал смотреть на них издалека. Они все были одновременно такими глупыми и такими непосредственными. Маленькие зародыши людей, которые вырастали на глазах и превращались в разумных существ. Или не превращались. Это было самое настоящее чудо, которое люди, по мнению Кроули, сильно недооценивали. Из ничего, из пустоты, из двух песчинок вселенной рождалась новая душа. Бог так щедро раздал людям способность Творить, что люди даже не задумывались, чем обладают на самом деле. Они сотворяли новую жизнь наравне с Богом. Пять, семь лет назад не существовало никакого Джорджа и Эдварда, никто о них ничего не слышал, никто их не ждал — но вот они есть, два смешных мальчишки в коротких штанах, с ободранными коленками, с мячом и парусником. Из ниоткуда. Они просто возникли. Две живые души. Нет, Кроули всё было понятно — яйцеклетки, сперматозоиды — такой финт проделывали все, кому не лень, от собак до жирафов. Но душа — откуда бралась душа? Может, в этом была какая-то тайна, может, у Бога где-то в каморке был припрятан мешок с запасом душ? Может, Эдвард и Джордж были задуманы Им с самого начала, просто только сейчас до них дошла очередь появиться на свет? А может, это люди сами их сотворили — возьмите одну Марту и одного Уильяма, пожените их, уложите в постель — и вуаля, через девять месяцев вот вам дети. Кроули задумчиво наблюдал за ними. Вот Джордж что-то сказал и рассмеялся. Вот Уильям потрепал его по волосам. Вот Эдвард выронил мяч, и тот отпрыгнул на мостовую, покатился по улице. Вот Эдвард бросился за ним через перекрёсток, вот на перекрёсток вылетел автомобиль, отчаянно сигналя клаксоном. Вот Эдвард наклоняется за мячом, вот Уильям кричит, кидаясь к нему. Вот бампер автомобиля врезается в колени Кроули, и радиаторная решётка сминается, как бумага — автомобиль отбрасывает назад. Вот у водителя расширяются перепуганные глаза. Вот Эдвард распрямляется за спиной Кроули, счастливый, что поймал мяч, вот Уильям подхватывает сына на руки, прижимает к себе, ощупывает, цел ли. Вот Кроули стоит, вытянув руку вперёд, заслонив собой Эдварда, и с удивлением замечает, что у него дрожат пальцы. — Это было настоящее чудо, — тихо сказал Уильям. У него всё ещё тряслись руки, и он опустил на столик стакан виски, едва сделав глоток. — Настоящее чудо, Тони. Я не верю, что здесь может быть какое-то разумное объяснение. Когда автомобиль налетает на человека — у человека ломаются кости. А на тебе ни царапины. Не говоря уже о том, что ты просто… просто возник там из ниоткуда. Кроули недовольно вздохнул. — Я давно замечаю… — сказал Уильям после долгой паузы, так и не дождавшись ответа. — В нашем доме происходят странные вещи. Их слишком много, чтобы не видеть в этом систему. Роза цветёт круглый год… Часы никто не заводит, но они идут. Еда никогда не портится. Бритвы никто не точит, но они остаются острыми. Я начинаю думать, что деликатность миссис Робин тоже из числа этих необъяснимых вещей. Кроули, ничего не отвечая, барабанил пальцами по подлокотнику кресла и смотрел в огонь. Уильям подошёл к нему, присел на корточки рядом, посмотрел в лицо снизу вверх. — Что ты такое? — тихо спросил он. — Кто ты такой? — Демон, — сказал Кроули. Ему было жаль. Он знал, что последует за этим признанием. Сейчас Уильям испуганно отшатнётся, забормочет спутанные извинения, подхватит пальто, вылетит из дома — и Кроули никогда больше его не увидит. Однако Уильям продолжал сидеть и смотреть на него. — Демон? — переспросил он. — Из Преисподней? — Из неё, — подтвердил Кроули. — Ты сегодня спас моего сына, — сказал Уильям. — Разве демоны не должны быть злыми?.. — Демоны могут позволить себе быть какими угодно, — скривившись, сказал Кроули. — Если им этого хочется. — Значит, всё это — реально? — спросил Уильям. — Рай, Ад, загробная жизнь?.. — Да. — И ты когда-нибудь видел Бога?.. Кроули посмотрел на него. Уильям не выглядел испуганным. Совершенно. Ни на грамм, ни на долю грамма. — А ты разве не должен испытывать ужас? — спросил Кроули. — Хотя бы немного? Уильям засмеялся. Встал на ноги. — Я современный человек, Тони, — сказал он. — Неизведанное увлекает, а не пугает меня. Я стал бы учёным, если бы мне хватило денег на хороший колледж, — признался он. — Но выбирать не приходилось… Он смотрел на Кроули, покусывая губу — с любопытством и воодушевлением. — Поверить не могу, — со смешком признался он. — Ты — существо из другого мира. Любой учёный на моём месте отдал бы всё, чтобы поговорить с тобой. Узнать то, чего мы ещё не знаем о мироздании, понять тебя, твой вид… Это правда, что демоны — падшие ангелы? — с любопытством спросил он. — Правда, — сказал Кроули. — И ты был ангелом? — Очень давно. — Как ты выглядишь на самом деле? Я думал, у демонов должны быть рога, копыта… Кроули пренебрежительно фыркнул. — Человеческие выдумки. Уильям, улыбаясь, покачал головой. — Просто не укладывается в голове — словно это какой-то розыгрыш. Кроули встал. Подумал немного, повёл плечом — и развернул за спиной угольно-чёрные крылья. В гостиной сразу же стало тесно, он едва не свернул ведёрко с углём и чуть не перевернул стол. Уильям замер, глядя на него. — Такой демонстрации будет достаточно? — спросил Кроули. — Или ещё дыхнуть в тебя пламенем? Оно настоящее, будь уверен. Уильям молчал. Потом шагнул вперёд, коснулся кончиками пальцев его лица. — Ты самое прекрасное существо, какое я когда-либо видел в жизни, — прошептал он. Кроули сложил крылья, чтобы случайно не устроить в гостиной разгром, хмыкнул. Уильям, чуть приподнявшись на мысках, поцеловал его в губы. Обнял, осторожно пробрался руками к основанию крыльев. Погладил жёсткие перья. — Удивительно, — прошептал он. — Мне всё время казалось — моя жизнь так скучна, так обыденна… А оказалось — в ней есть ты. Он поднял голову. — Ты расскажешь мне что-нибудь? — жадно спросил он. — О себе. О настоящем себе. Ты… — он отклонился назад, вглядываясь в лицо Кроули. — Ты в самом деле был знаком с Шекспиром?.. Сколько же тебе лет? — Не знаю, — признался Кроули. — Вы не сразу додумались до летоисчисления. До этого никто не считал время. Он чувствовал странное смущение от этого разговора, всё шло совсем не так, как он предполагал. — Не считай меня добрым ангелом, — грубовато сказал он, двинув плечом, намекая, что Уильям мог бы отцепиться — но тот то ли не понял намёк, то ли проигнорировал его. — Я спас твоего сына, потому что не хотел видеть тебя убитым горем и утешать. Ты мне нужен таким, как всегда. Обыкновенным спокойным человеком. — Спасибо, — искренне сказал Уильям. — Я не представляю, что для тебя — человеческая жизнь, если ты почти вечен. Минутная вспышка, наверное? Но то, что ты сделал, в моей крошечной человеческой жизни значит очень многое. Я никогда этого не забуду. Он прижался виском к его плечу, обхватил крепче. Кроули стоял, опустив руки. Потом поднял их, положил ладони на спину Уильяма. Он не знал, почему — но это объятие теперь было иным. Уильям знал правду. И не отшатывался от него. Не убегал. Не называл чудовищем. Он почему-то принимал Кроули таким, каким тот был. Кроули прислонился лбом к его макушке, закрыл глаза, стараясь ни о чём не думать. В последнее время он научился профессионально выкидывать из головы все непрошенные мысли. — Знаешь, — задумчиво произнёс Уильям. — Хорошо, что ты рассказал. Мне стало намного легче. — Мм?.. — протянул Кроули, не открывая глаз. — Мне не давало покоя, что я склоняю ко греху ещё одного человека. Но если ты не человек — значит, никто от этого не пострадает. Кроули внимательно уставился на него. Уильям улыбался. — Ты что, серьёзно? — Конечно, серьёзно. Спать с мужчиной — это против Бога, это против самой природы… — Ох, как мало ты знаешь о природе, — насмешливо заметил Кроули и высвободился из его рук. Повёл плечами, складывая крылья, присел на подлокотник кресла. — Достаточно того, что это противно Богу. — Это какому?.. — Кроули растопырил пальцы, обхватил ими подбородок, с выжидательным сарказмом глядя на Уильяма. — Не шути так. Ты же прекрасно знаешь, о чём я говорю. — Понятия не имею. С чего ты вообще взялся приплетать сюда Бога? — Библия высказывается об этом совершенно определённо. — Библия — это сборник вздорной фигни, записанной абы кем и абы как, — отозвался Кроули. — Но апостол Павел… — Апостол Павел был ханжой и занудой. А что важнее всего, он был человеком. Иисусу было плевать, кто как распоряжается своей задницей. А мнение его папаши на этот счёт вообще никому не известно. Но что-то мне кажется, что тот, кто придумал аргонавтов, стрекоз, рыбок-клоунов и виноградных улиток, был весёлым парнем. — Ты говоришь, как настоящий демон, — с сомнением заметил Уильям. — Критикуешь слово Божье, моральные принципы… Кроули рассмеялся. — Моральные принципы — самая непостоянная вещь в мире, — фыркнул он. — Было время, когда можно было продавать своих детей в рабство, спать с собственными дочерьми, держать наложниц и побивать камнями любого, кто тебе не понравился. Было время, когда грех, которого ты так боишься, считался мелким проступком. Все эти моральные принципы — это правила, созданные только для того, чтобы у вас было побольше запретов, чтобы, как ни крутись, ты не мог оставаться безгрешным. А значит, чтобы ты всё равно был виновен — и со всех ног бежал в церковь, чтобы покаяться. Нам, туда, — Кроули показал пальцем вниз — каждые сто лет сверху спускают поправки — что вам, людям, теперь стало нельзя и чем вас нужно совращать. Эти правила ничего не стоят, — снисходительно сказал он. — Но это же непростительно… — пробормотал Уильям. — Знаешь, что непростительно? — разозлился Кроули. — Когда священник растлевает ребёнка. Когда старик замерзает на улице, а люди проходят мимо. Когда хозяйка выгоняет из дома горничную, которую изнасиловал её муж. Вот что непростительно — но даже такие грехи люди как-то отмаливают. А ты говоришь мне про секс? От которого никому нет вреда? Уильям молчал. Краснел, перебирая сцепленными пальцами, но молчал. — Всё это дурацкие законы, которые придумали только затем, чтобы вы вечно чувствовали себя виноватыми, — сказал Кроули. — Я знал одного парня, он был сыном Бога. И я не помню, чтобы его волновало, кто с кем спит. Его волновало только, чтобы люди делали это по любви. — Я… я не знаю, что и сказать, — признался Уильям. — Ты создан по образу и подобию Бога, — вкрадчиво сказал Кроули, поднимаясь на ноги. Уильям растерянно поднял взгляд. — Неужели этот образ и это подобие — суть скверна, а не его дар вам, людям, чтобы вы во всей полноте познавали принадлежащий вам мир?.. — Я не знаю, — тихо сказал Уильям. — Так давай покажу, — предложил Кроули — и протянул ему руку. — Чего тебе бояться? Падать ниже тебе уже некуда. Зато удовольствие получишь, — и он коротко усмехнулся. Уильям покраснел так отчаянно, что его лицо потемнело. — Хорошо, — он тряхнул головой. — Падать — так вместе. Три года спустя — Ты не пойдёшь, — сказал Кроули. — Тони, это не обсуждается. Уильям свернул рубашку, отправил её в чемодан. Положил рядом свёрнутые в улитку носки. — Ещё как обсуждается! — Кроули взмахнул рукой, и чемодан захлопнулся, едва не прищемив Уильяму пальцы. — Ты не будешь ввязываться в эту глупую войну! — Это не глупая война. — Все войны — глупые! — Тони, — сказал Уильям ласковым тоном, каким он обычно разговаривал с Эдвардом, когда тот упрямился. — Я уже записался добровольцем. — Не обсудив это со мной?! — Прости, но здесь нечего обсуждать. — Вот так, да? — Кроули скрестил руки на груди, расставил ноги. Он был в ярости. И ему было страшно. Война — он не собирался отпускать Уильяма на войну. Для одного маленького человека это слишком опасно. Англия без него как-нибудь обойдётся, а вот Кроули — вряд ли. — Ты собираешься меня оставить. Да? — Нет, — всё тем же тоном сказал Уильям. — Я собираюсь вернуться к тебе. — С войны очень часто не возвращаются! Люди там гибнут! — Вот именно, Тони. — Уильям выпрямился, посмотрел ему прямо в глаза. — Люди там гибнут. А я врач. Я очень люблю тебя, — твёрдо сказал он, — но свою страну я люблю больше. Сейчас я нужен ей. Нужнее, чем тебе. Кроули скривился. Как же он устал это слышать. Как же он надеялся, что хотя бы Уильям окажется не таким принципиальным. Но нет. Нет. И этот собирался пойти по той же дороге. — Ты не пойдёшь. — Тони, прошу. — Я могу заставить тебя остаться, — зло пригрозил Кроули. — Ты это знаешь. — Можешь, — согласился Уильям. — Так заставь. Лиши воли. Потому что никаким другим путём ты меня не удержишь. Кроули смотрел на него, стиснув зубы. Уильям вновь открыл чемодан и продолжал собирать вещи. — Ты не знаешь, что такое война, — наконец сказал Кроули. — Это страшно. — Именно поэтому я там нужен, — ответил Уильям. — Я не собираюсь ни с кем сражаться. Я не буду держать винтовку в руках. Но там нужны люди, которые будут спасать раненых — чтобы как можно больше солдат вернулись домой, к тем, кто их ждёт. Кроули подождал. Помолчал. — Я не хочу тебя отпускать, — негромко сказал он. — Ты не можешь меня остановить, — так же тихо ответил Уильям. Кроули потёр лоб. Опустил руку. — Значит, тебе там не помешает демон-хранитель, — обречённо сказал он. Уильям улыбнулся — благодарно, понимающе. Шагнул к нему — но Кроули отступил. Развернулся, вышел из комнаты. Полгода спустя Дождь лил неделю, исхлестав пространство между британскими и немецкими укреплениями. Ландшафт утратил цвета. Они все исчезли, орудийный огонь превратил их в буро-коричневое месиво, расползшееся по холмам и долинам. Сейчас над позициями стояла тишина. Сегодня британцы заняли деревню Гиймон — от неё за недели обстрела остались лишь груды камней, бревен и мусора. На картах британского штаба она и вовсе была обозначена не как деревня, а как важная позиция, которую необходимо занять. И даже не ради того, чтобы прорвать оборону немцев — а ради пространства для маневра. Траншеи заполнились водой, доски, проложенные по ним, хлюпали под ногами. Одна из траншей пролегала через лес. Солнечные блики играли на вялой листве поваленных деревьев, похожих на исполинские вязанки хвороста. Траншея тянулась мимо них, дальше, пересекала разрушенную деревню. Это трудно было описать простыми словами. Разорение, опустошение, уничтожение — вот что это было такое. Из земли торчали балки, хвосты колючей проволоки и перевитого железа. Бывшие когда-то зелёными, поля встали дыбом, будто внезапно застывшее, бушующее грязное море. Чтобы попасть куда-нибудь, приходится двигаться зигзагами по пересечённой местности, обходить тысячи воронок, перескакивать через линии окопов и перелезать через ряды обрывков колючей проволоки. На старых позициях всюду были рассыпаны стреляные пулемётные гильзы. Они устилали землю сплошным покровом, тихо звенели, потревоженные, если на них наступить. В брошенных развалинах сновали крысы. Кроули выбрался из траншеи. Чтобы срезать путь до полевого госпиталя, через дыру в стене зашёл в школу. В разрушенных школьных классах, заваленных соломой и превращенных в грязные стойла, грудились парты — как испуганное стадо животных, разбредшихся кто куда. Черная доска была опрокинута на учительскую кафедру, тетрадки, хрестоматии, карандаши и мел валялись по углам и оконным нишам. На одной из парт сидели два молодых человека в форме младших офицеров. Один, рыжий, с британскими знаками различия, другой, черноволосый — с американскими. Кроули махнул им рукой. — Двенадцатая, — сказал рыжий, раскрывая портсигар. — Меркантильный говнюк, — беззлобно отозвался американец и вытянул сигарету, потом полез в карман за спичками. — Тринадцать — мое счастливое число, — сказал Кроули, остановившись рядом с ними. Рыжий протянул ему портсигар, кивнул, предлагая угоститься. Кроули взял одну, благодарно кивнул в ответ. Передвижной полевой госпиталь занимал уцелевший дом. Его почистили, подлатали на скорую руку — и развернули импровизированный лазарет. Во дворе стояли двухколесные санитарные повозки с красным крестом на брезенте, запряженные лошадьми, и два автомобиля. Медсёстры — тихие, домашние девушки, которые прежде жили в пригороде в украшенных ситцем гостиных, теперь сновали между ранеными — терпеливыми людьми с рваными, искореженными телами. Мимо Кроули кого-то пронесли на носилках — голова и плечи укрыты куском брезента, красные брюки скрыты под синей шинелью. Уильям был занят ранеными — извлекал из них пули, осколки гранат, куски одежды, камни, деревяшки, гильзы, остатки снаряжения. Иногда — фрагменты тел других людей. Свободные минуты у него были наперечёт, перекинувшись с Кроули всего парой слов, он ушёл в операционную. Кроули вышел на воздух. Рядом остановилась молодая женщина с огненными волосами, подмигнула ему. — Кроули. — Война, — он кивнул Всаднице. Она глубоко вдохнула, будто воздух, наполненный страданиями, был для неё особенно сладок. — Отличная заварушка, верно? — спросила она, уперев руку в бок. — Вся Европа в пожарах! — Отличная, — механически повторил Кроули. — Ага. Она засмеялась. С немецкой стороны взвилась красная сигнальная ракета. Тотчас же вслед за ней понесся ураган снарядов. Воздух наполнился гулом, свистом и взрывами. Грохот нарастал, поблизости начала отвечать британская артиллерия. Пули от картечных гранат обрушивались на улицы. В уцелевших дребезжащих окнах отражались всполохи. Из-за леса виднелись зарницы, разноцветные огни сигнальных ракет. Стены дрожали, сам воздух дрожал, словно от ударов огромных колоколов. Иногда казалось, обстрел замирал на секунду, всё меркло — а потом пыль и дым ярко вспыхивали, и слышался вой нового снаряда. Рядом с Кроули кто-то упал — так, как падают тяжело раненные, когда падение зависит не от воли самого тела, а от примитивных законов гравитации. Потом начали прибывать раненые — непрерывным потоком, на своих двоих, на носилках, тележках и прочих подручных средствах. Кто-то мог передвигаться сам, другие ползли. Медсёстры торопливо перевязывали их и оставляли на земле в ожидании эвакуации. Безнадежных оттаскивали в сторону. Они молили о помощи, но врачи были нужнее тем, у кого был шанс выжить. Раненые поступали сотнями, со всех сторон. Тех, кто стоял на ногах, отсылали дальше за линию фронта, в базовое отделение госпиталя. Тех, кто не мог стоять, клали рядами прямо под открытым небом. Поток растерзанных и изуродованных тел все не иссякал. Ближе к ночи артиллерия выдохлась. Паузы между залпами становились всё длиннее. Кроули выпрямился, уложив очередного стонущего человека в ряд к остальным. Огляделся. Сердце вдруг замерло — дальше по разгромленной улице, возле обрушенного дома, он заметил Азирафеля. Он давно не видел его — но это без всяких сомнений был его ангел. Он стоял, разговаривая с парой офицеров. Кроули машинально шагнул к нему, остановился. Он хотел — и не хотел его видеть. Но, заметив, оторваться не мог. Смотрел, забыв обо всём. Глаза скучали по нему, Кроули не мог наглядеться. Смотрел, будто пил отраву. Тянуло подойти, заговорить, как всегда — но он не делал ни шага. Знал ли ангел, чувствовал ли, что Кроули тоже здесь? Азирафель запнулся посреди разговора. Помедлил — повернул голову. С расстояния было не разглядеть его глаз, даже выражение лица почти не читалось — но Кроули почему-то почудился страх. За спиной Кроули грохнул взрыв. Его с головой окатило землей, взрывной волной сбило с ног. Кроули перевернулся на спину, слегка контуженный, уставился на развороченную дыру в стене госпиталя. Внутри был дым и обломки, и люди. Кто-то ещё шевелился, кто-то лежал без движения. Кроули замер, похолодев, бездумно и бессмысленно глядя на пролом в стене. Потом из дыма и пыли поднялся Уильям. Пошатываясь, встал на ноги, потряс головой, словно удивлённый. Огляделся, будто не понял, что произошло. Вышел наружу. Кроули сидел на земле и смотрел на него. — Тони?.. — позвал Уильям. — Тони!.. — он махнул рукой, подзывая его к себе, — Иди сюда, надо вытащить раненых!.. Кроули медленно поднялся на ноги. За спиной Уильяма высокой чёрной тенью, маячил Смерть. Он оглядывал поверженные тела, и по тьме под капюшоном невозможно было понять, испытывает он безразличие или сочувствие. — Тони, ты слышишь? Кроули свёл брови. Протянув руку, смахнул с плеча Уильяма пыль, когда тот, запинаясь на обломках, добрался до него. — Ты им уже не поможешь. Кроули взял его за плечи, развернул лицом в сторону госпиталя. На полу лежали тела. Разорванные прямым попаданием, заваленные обломками стены. Тело Уильяма было там. — Но я же… — Уильям растерянно глянул на Кроули. — Там… Я умер? — Да. Уильям огляделся, будто пытался понять, что ему теперь делать. Кроули смотрел на него, хмуря брови. — Как же… — начал Уильям, оглядываясь, будто не понимая, что произошло. — Это… — он коснулся рукой волос, взъерошил их, будто хотел смахнуть с них пыль и побелку. — И… что теперь? — спросил он, растерянно глядя на Кроули. — За мной кто-то прибудет? Будут решать, куда я отправлюсь? Кроули оглянулся туда, где только что видел ангела. Резко сорвался с места, бросился к госпиталю. Перепрыгнув через пролом, возник перед Смертью: — Пять минут — я знаю, не по правилам — мне плевать — дай мне пять минут для него!.. Смерть посмотрел на него сверху вниз. — ТЫ СЛИШКОМ ДОЛГО ЖИЛ СРЕДИ ЛЮДЕЙ, КРОУЛИ, — сказал он. — У ТЕБЯ ЕСТЬ ВСЁ ВРЕМЯ, КОТОРОЕ ТЕБЕ НУЖНО. Помолчав немного, он добавил: — ИЛИ НЕТ. ЭТО КАК ПОСМОТРЕТЬ. Кроули бегом вернулся к Уильяму, схватил его за руку. Приказал: — За мной. — Куда… — только и успел сказать Уильям, как пространство вокруг смялось и скомкалось, выбросив их из себя на другом конце улицы. — Азирафель! — крикнул Кроули. Ангел вздрогнул, обернулся всем телом. — Кроули!.. — он просиял от улыбки, но она быстро потухла, сменилась виноватой. — Кроули, — повторил он. — Сколько лет!.. — Много. Слушай, — он вытолкнул вперёд Уильяма, — у меня к тебе одна просьба. Никаких дел со святой водой, не бойся, — торопливо сказал он, и у Азирафеля болезненно сошлись брови над переносицей. — Можешь как-нибудь провести этого парня к вам? Ну, заболтать святого Петра, или пройти через дырку в заборе?.. Он хороший человек, — Кроули говорил быстро, будто боялся, что его перебьют. — Ему грозит Ад, обстоятельства так сложились, но он его не заслуживает, честное слово. — Ад? Почему? — удивился Азирафель, окинув Уильяма быстрым взглядом. — Я не вижу ничего, что могло бы его туда привести… — Ваша глупость! — зло бросил Кроули. — Ваши идиотские правила! Миллионы людей попадают в Рай, потому что успели перед смертью покаяться — даже если при жизни они убивали детей, взрывали друг друга и резали глотки! А он — он не делал ничего такого! Вся его вина — полюбить не того человека! — Я понимаю, — медленно произнёс Азирафель. Его улыбка стала кривой, будто съехала чуть-чуть на сторону. — Подожди, — Уильям отступил в сторону, выдернул руку из хватки Кроули. — Но я не хочу в Рай. — Что за глупости — конечно, ты хочешь! — отмахнулся тот. — Нет! — воскликнул Уильям. — Ты не можешь решать это за меня! — Я знаю, что я могу, — зашипел Кроули. — Ты должен был прожить долгую, спокойную жизнь и умереть от старости, раскаявшись в своих грехах — и попасть в Рай, потому что именно там тебе место! Ты должен был умереть прощённым! — Но я не раскаиваюсь, — Уильям покачал головой. — Слушай, — Кроули подступил ближе к нему, заговорил, едва сдерживая шипение: — там, наверху, сидят бюрократы, которые не смотрят на твою жизнь — они сверяют галочки, как ты в списке покупок. Никакие твои добрые дела, никакие спасённые жизни и благодарные пациенты не купят тебе место на небесах — из-за меня. — Я ни о чём не жалею, — Уильям смотрел ему прямо в лицо. — Я и не собирался каяться. Ни в конце жизни — ни когда-либо ещё. — Ты же ходил в церковь! — воскликнул Кроули. — Каждое воскресенье! Что ты там делал?! — Я благодарил Бога за встречу с тобой. Кроули отшатнулся. — Ты не понимаешь — ты попадёшь в Ад! Навсегда! Ты не знаешь, что такое адские муки — и поверь мне, ты не хочешь это узнать. — Мне не нужен Рай, если там нет тебя, — тихо и твёрдо сказал Уильям. — А в Аду я смогу тебя видеть. Всё словно замерло, замолчало. Не было слышно ни свиста снарядов, ни взрывов, ни грохота орудий. Азирафель стоял, потупив взгляд, глядя в землю — молчал, до белизны сцепив пальцы, до белизны сжав губы. Кроули потряс головой. Отступил на шаг, на другой. — Я к тебе не приду, — сухо сказал он. Развёл руки в стороны, уронил их. — Я же демон. Чего ты от меня ждёшь? Ты умер. Ты мне больше не нужен. Он развернулся, пошёл прочь. — Неправда!.. Уильям бросился за ним. — Подожди!.. Он вцепился в рукав Кроули, рванул, разворачивая к себе. Его начала бить дрожь. — Подожди! Не надо так, я всё понимаю… Я не хочу так прощаться, Тони. Не делай нам больно. Я согласен на Рай — только скажи… — он запнулся. — Я же буду тебя помнить?.. Кроули стоял, опустив руки. Уильям порывисто обнял его, уткнулся лицом в его грудь. — Прошу тебя, ещё пару минут, — прошептал он, прерывисто втягивая воздух, будто старался надышаться. Кроули посмотрел на Азирафеля. Тот стоял, глядя в сторону, заложив руки за спину. Часто смаргивал, будто что-то попало ему в глаз. Кроули провёл ладонью по волосам Уильяма, покачал головой. Скользнул ладонью по его щеке. Отступил. Повернулся. Пошёл. Уильям остался стоять, с мокрыми щеками. Растерянно обернулся на подошедшего Азирафеля. Шагнул было за Кроули, но Азирафель удержал его за руку. — Не стоит, — почти шёпотом сказал ангел. Они обменялись взглядами. Машинально улыбнулись друг другу — одновременно: виновато, неловко, растерянно. Посмотрели, как Кроули исчезает в пороховом дыму — оступаясь на взрытой земле, он шёл, будто хромая на обе ноги. Его чёрная тень исчезла в облаке белого дыма. — Он не обманывал, — негромко сказал Азирафель. — Насколько я знаю, он никогда не навещает своих… — Бывших, — шёпотом подсказал Уильям. — Близких, — тихо поправил Азирафель. — Что со мной будет? Я буду помнить? — отчаянно спросил Уильям, перехватив его руку. — Я хочу его помнить!.. — Ты обретёшь покой, — мягко сказал Азирафель. Они снова переглянулись. — Мне очень жаль, — мягко сказал ангел. Они молчали, будто каждый хотел что-то сказать, но ни один не решался. Они смотрели друг на друга, не отводя глаз — будто стараясь запомнить, будто стараясь понять. — Нам пора, пожалуй, — наконец сказал Азирафель. Уильям посмотрел в ту сторону, куда ушёл Кроули. Азирафель не повернул головы, и их синхронность распалась. — Вряд ли у меня есть выбор, — наконец сказал Уильям. — Пожалуй, уже нет, — мягко согласился Азирафель. — Надеюсь, вас утешит, что не многие имели тот выбор, что у вас был. Азирафель провёл ладонью по его спине, и душа засияла, освобождённая от своих прегрешений. Сквозь густой пороховой дым пролился небесный свет. Уильям глубоко вздохнул, поднял к нему голову. Уже отрываясь от земли, обернулся к Азирафелю. — Почему вы не отдали ему письма? — крикнул он. — Письма? — растерялся Азирафель. — Какие письма?.. Свет разгорался. Яркие искры призванных душ устремились вверх, оставив ангела без ответа. Потом всё стихло. Азирафель стоял, опустив голову, по привычке сцепив руки перед собой. Один маленький ангел посреди войны. Кроули шёл через поле, не разбирая, куда идёт. В каждом ярде земли была воронка от снаряда, заграждения колючей проволоки разорвало и разметало. Везде были траншеи, догорающие обломки техники, окровавленные обрывки одежды, фуражки… Люди. Разорванные, изуродованные люди. Когда стемнело, Кроули набрёл на очередные развалины. Все здесь было взорвано по нескольку раз подряд. Руины домов и коттеджей возвышались над грудами строительного мусора. Пробираясь между обломками, Кроули перешагивал через какие-то конторские книги, открытки, осколки посуды, бумаги официального вида, с красочными гербами. Он остановился в разгромленной комнате какого-то дома. Её границы обозначали только огрызки стен, весь пол был засыпан бумагой: при одном из обстрелов книжные шкафы получили сильнейший удар, теперь их содержимое устилало комнату, будто в ней выпал снег. Кроули сел на обломок стены, прямо посреди мусора. Вытащил из кармана сигарету, одолженную у рыжего англичанина — но она раскрошилась в руках, и табак осыпал ему колени. Рядом послышались неуверенные шаги — кто-то пробирался через завалы, оступаясь на камнях и кирпичах. Потом какой-то солдатик в форме простого пехотинца, в каске, сел рядом с Кроули. Достал кисет, подобрал из-под ног обрывок бумаги, начал скручивать папиросу. Кроули смотрел на его руки — и видел на них старые, отчётливые следы от гвоздей. По одному на ладонь. — Огоньку? — попросил солдат, повернувшись к Кроули. Тот щёлкнул пальцами, зажигая огонь. Солдат прикурил, затянулся как следует. Без слов протянул папиросу Кроули. Тот взял. Выпустил дым, вернул. Солдатик придвинулся ближе, обнял за плечи. Кроули сгорбился, закрыл руками лицо. Солдат привалился к нему, сжал за плечи сильнее. Будто не утешал — да и не собирался его утешать. Но скорбел вместе с ним. Кроули накрыл ладонью его руку, пробитую гвоздём, зажмурился. Прижался к ней щекой, потом губами, будто хотел запечатать себе рот, чтобы из него не вырвалось ни звука. Солдат опять протянул ему папиросу. Кроули оторвался от его руки, взял — чуть не выронил трясущимися пальцами. Они сидели, курили одну на двоих, и она всё не кончалась. Только огонёк мигал, рыжий в глухих тихих сумерках. Кроме него, всё было черно — и земля, и небо. И сам Кроули. Он упал на самое дно, он смирился. Всегда готовый искать новый путь, новый план, не сдающийся, не унывающий — он опускал голову и признавал своё разгромное поражение. Он всё потерял. У него не было сил бороться дальше. Будь что будет. Что придёт — то придёт. От него ничего не зависит. Он не в силах ничего изменить. Он сидел, и всех его сил хватало только на то, чтобы взять сигарету из протянутой руки и сделать затяжку. И был он нищ духом, и было с ним Царствие Небесное.