Всё, что любовью названо людьми

Кроули вечно жил, где придётся. Останавливался то там, то сям, готовый по долгу службы в любой момент сняться с места и отправиться в другую часть света. Любое место было лишь временным пристанищем, и многокомнатные апартаменты Версаля ничем не отличались от тесной комнаты постоялого двора или продуваемой всеми ветрами башни замка. Одни места нравились ему больше, другие — меньше, но ни те ни другие не вызывали у него привязанности. Уютный, обустроенный дом был нужен людям — укрываться от дождя и снега, готовить еду, спать, наконец. Кроули, если хотел, мог игнорировать все эти условности. Его жильё, как и его одежда, выполняло другие функции: украшало, устрашало и демонстрировало положение в обществе. С течением времени Кроули менял свои пристанища так же легко, как рубашки, выбрасывая вышедшую из моды и заказывая у портного новую. Ему никогда не нужен был дом. Больше того, в глубине души он считал, что его настоящий дом — Преисподняя. Не то чтобы он чувствовал там себя уютно и безопасно — нет. Это был дом мрачный, унылый и дурно пахнущий. Кроули попал в него не по собственному желанию, и, будь его воля, выбрал бы себе другой. Но его воля тут ничего не решала — он принадлежал Преисподней, вся его суть была пропитана ею, нравилось ему это или нет. И, в конце концов, думал он, уж лучше принадлежать хоть чему-то, чем ничему вообще. В Преисподней всё всегда было знакомо, понятно и предсказуемо: стон, вой и крик, унылые рожи коллег, хтонические твари, плесневелые стены. Не самый лучший дом из возможных — но единственный, что ему дан. По крайней мере, Кроули искренне в это верил. А потом появился Уильям. И Кроули обнаружил, что ошибался. Оказалось, дом — это место, где тебе хорошо и спокойно. Дом — это место, где ты можешь делать то, что тебе по-настоящему хочется. Это не просто пространство вокруг тебя, ограждённое стенами — это часть тебя самого. Это место, куда ты спешишь вернуться после дневных дел. Это медленное, неторопливое время, треск свежего газетного листа в тишине, жар от камина, апельсиновый джем на поджаренном тосте. Это маленькие привычки, это рутина, это покой. Дом — это ты. Твой якорь, твоя опора. Дом — это тот, кого ты хочешь видеть рядом с собой. Это дурашливый поцелуй в нос, разговоры за завтраком, тихий смешок, это окно, укрытое занавеской, за которым — огромный открытый мир. И ты смотришь на мир со своей стороны стекла: вот здесь ты и всё, что твоё, а там — там чужое. Вернувшись с фронта, Кроули лишь однажды навестил этот дом. Попрощался с миссис Робин, искренне горевавшей об утрате таких замечательных жильцов, расплатился за все настоящие и стеснительно выдуманные долги. Время покоя прошло, пора было возвращаться к скитаниям. — Мне нужен номер, — сказал Кроули. — С видом получше. — Могу я узнать ваше имя, сэр? В мраморном холле звякнул прибывший лифт, лязгнула раздвижная решётка. Лакей в униформе вывел на поводке трёх белоснежных пушистых собачек, швейцар придержал ему дверь. От огромных букетов в каменных вазах тянуло тонкими ароматами, каблуки гулко щёлкали по чёрно-белому шахматному полу, где-то звенел телефон. Человеческие голоса, шепотки, смешки, звонкие и приглушённые, рикошетили от постояльцев к персоналу отеля и обратно. Кроули повернулся к администратору, положил локти на стойку. Вытянув шею, заглянул в раскрытую книгу регистрации. Добропорядочные и достопочтенные джентльмены, сэры, виконты и лорды были записаны в столбик один за другим. Список длинных имён выглядел, будто соревнование: Луи-Франциск Леопольд Дю Валль гордо нависал над Роджером Амаркандом, но Луи-Франциска уверенно подавлял Мари-Этьен Фердинанд де Сен-Симон, которого превосходил только Эдвард Уильям Джон Роберт Спенсер Кавендиш, герцог Девонширский. Кроули нахмурился. Его привычное имя смотрелось бы здесь, как нищий на паперти, даже жалкий Роджер Амарканд был на несколько закорючек длиннее. Определённо, имени «Энтони» не хватало лоска. — Кроули, — назвался Кроули, позаботившись о том, чтобы администратор записал его в свободную строчку самыми крупными буквами. И добавил: — Энтони Дж. Он надеялся, что его не станут расспрашивать, что значит это Дж. — он и сам не знал, что оно значит, просто буква «J» выглядела, как задорный демонический хвостик, и этого было достаточно. — Добро пожаловать в «Алкион», мистер Кроули, — администратор протянул ему ключ с брелоком, на котором золотыми цифрами был вырезан номер. — Вы надолго к нам? — Как получится, — Кроули пожал плечами. В двери ввалилась весёлая толпа слегка нетрезвых молодых людей. Администратор насторожился, но молодёжь, потребовав шампанского, в обнимку укатилась в сторону бара, роняя перчатки, шёлковые шарфы и шляпы. Повинуясь быстрому суровому взгляду, два лакея тут же кинулись подбирать потерянное. — Это кто? — Кроули с любопытством кивнул в их сторону. — Они называют себя «Мальчики Бентли», — охотно отозвался администратор. — Маленький неофициальный клуб любителей гоночных машин. Они регулярно собираются у нас, празднуют очередную победу в гонках. — Хм, — с сомнением сказал Кроули. Ему нравились автомобили — как и любые другие механизмы, созданные людьми, как и прогресс вообще. Хотя по части удобства автомобили пока недалеко ушли от лошадей — были медленными, громоздкими и вонючими, — сама идея его восхищала. Кроули с нетерпением ждал, пока люди сделают автомобили удобнее и интереснее, а то пока они напоминали ему неуклюжие железные гробы, поставленные на колёса. Кроули взял ключ. Администратор жестом подозвал к себе лакея, чтобы тот проводил гостя. — А ваш багаж, сэр? — спросил он вдогонку. — Я люблю путешествовать налегке, — Кроули улыбнулся в ответ с таким выражением, что дальнейшие вопросы, если они и были, отпали сами собой. — Мне прислали телеграмму с фронта, — сказала Марта, складывая руки на коленях. Она носила траур с каким-то скорбным достоинством, будто гордилась своим положением вдовы. Отослав детей поиграть, она пригласила Кроули в гостиную. Её вежливость была прохладной, но Кроули и не собирался набиваться к ней в друзья — он пришёл по другому поводу. — Вы были там, когда он погиб? Я надеюсь, это была не какая-нибудь ужасная смерть, — сказала Марта, не поднимая глаз. — Нет, — ответил Кроули. — Всё случилось внезапно. Он даже не успел ничего понять. Она глубоко вздохнула. Стёрла со щеки невольную слезинку, отвернулась к окну. — Уильям написал завещание перед отправкой на фронт, — сказал Кроули. — Он оставил вам кое-что. В последние годы его дела шли хорошо, этого хватит для вас и для благополучия ваших детей. Марта посмотрела на него, чуть склонив голову набок, будто хотела спросить о чём-то. Потрогала скромную жемчужную серёжку, вздохнув, опустила глаза. — Спасибо, мистер Кроули. Уильям действительно составил завещание, отдавая всё своё имущество детям. Кроули не был там упомянут, и Кроули считал это естественным: ему незачем было отнимать у семьи Уильяма часть состояния, он ни в чём не нуждался. По правде говоря, наследство Уильяма было не особенно значительным, но таинственным образом в текст завещания, как и в банковские документы, вкралась ошибка — пара лишних нолей. Так, чтобы семья Уильяма действительно была благополучна. Так, чтобы Марте хватило средств даже на колледж для сыновей. Уильям бы хотел, чтобы Кроули позаботился о них. Он никогда не просил об этом, но это было очевидно. Он бы хотел. И Кроули сделал, что мог. На пенсию вдовы хорошо не проживёшь, ей бы пришлось искать работу — идти в прачки или продавать цветы… А Уильям бы хотел, чтобы она занималась мальчиками. Уильям бы хотел, чтобы мальчики выучились, имея те шансы, что он сам не имел. Кроули уже уходил, когда Марта спросила у самой двери: — Мистер Кроули… Уильям писал мне, что однажды вы спасли Эдварда. Бросились под автомобиль, чтобы его защитить. Это правда? Кроули пожал плечами. Ему было всё равно, что она об этом думает. Он был равнодушен к её любопытству и его причинам — даже если она хотела бы сейчас, после смерти Уильяма, сделать отношения между ними теплее, сблизиться, разделить печаль с человеком, который последние годы провёл с её мужем. Кроули не собирался делиться своей печалью, а чужая ему была не нужна. Он ушёл раньше, чем Марта успела сказать или спросить что-то ещё. Время шло. Кроули тихо скучал, впервые в жизни не торопясь побыстрее выкинуть боль утраты из головы. День за днём, капля за каплей горечь истачивалась, истрачивалась, тоска превращалась в грусть. Но и на этом время не останавливалось — выглаживало, вынеживало её, снимало с души, как тончайшую стружку, обнажая остаток: молчаливую, светлую благодарность. Маленький человек, считавший себя простым и скучным, в памяти Кроули был одним из самых великих людей, что он знал. И если прежде никто не мог превзойти нежность Кроули к Лоренцо Медичи, то теперь Уильям Таунсенд, никому не известный врач из Уимблдона, потеснил знаменитого правителя Флоренции. Кроули ни о чём не жалел. Уильям отправился в Рай, всё было так, как должно было быть. Все были на своих местах. Он остался в «Алкионе», сняв номер на неопределённый срок. Здесь он мог жить спокойно, находясь одновременно среди людей — и будучи отделённым от них вечной суетой приезжающих и уезжающих. Хотя он никогда не нуждался в обслуге и вообще редко заводил себе слуг (потому что зачем тебе слуга, если все, что тебе нужно, ты можешь добыть щелчком пальцев?), ему нравилась эта суета огромного муравейника, где портье, лакеи, швейцары, лифтёры и коридорные — все были ему рады, все готовы были ему угодить. Кроули решил, что останется тут надолго. Он влился в местное общество, завёл парочку знакомств, парочку приятелей. Несколько раз его посещала мысль по старой памяти заявиться к Азирафелю, узнать, как он там, что он там — но он удерживал себя от возвращения к прежней жизни. Страница с Азирафелем была закрыта, тут не о чем было говорить и ничего нельзя было сделать, так что незачем было и дальше слоняться вокруг и вымаливать знаки внимания. Он вполне мог продолжать вздыхать по Азирафелю с безопасного расстояния. Так было лучше для всех. Их знакомства и связи больше не пересекались, и Кроули считал, что сама судьба подсказывает ему, что дороги назад больше нет. А потом Кроули встретил ЕЁ. — Сэмми!.. Сэмми! Речь! В баре отеля жизнерадостная нетрезвая компания что-то праздновала. Кроули сидел у стойки вполоборота к залу, уткнувшись локтем в зеркально-гладкий тёмный мрамор столешницы. Бармен в белой куртке поставил перед ним стакан неразбавленного скотча. От стола возле полукруглой сцены раздавался жизнерадостный хохот. — Друзья мои! Друзья мои!.. — какой-то молодой человек встал, отодвинув стул, и запрыгнул на сиденье, возвысившись над столом. Воздел бокал шампанского, будто факел. — Друзья мои, это было эпическое состязание!.. — воскликнул он. Кроули с любопытством развернулся в его сторону. Сидящие за столом встретили такое начало одобрительными криками. — Дадли Бенджамин — запомните это имя, друзья мои, потому что Дадли Бенджамин — это молния, это вихрь! Представьте себе, — заговорил он другим тоном, пригибаясь со своего возвышения к внимательным слушателям, — сумерки. Дорога, — он изобразил рукой волну, чуть не расплескав шампанское, — которую будто проложил сам дьявол! Пять часов после начала гонки! — выкрикнул он, распрямляясь. — Трасса Ле Ман! От стола раздался оглушительный вой и свист в знак восхищения. — Мы едем прямо во тьму! Три машины за нами уже попали в аварию! Двое выбыли! Но Дадли Бенджамин продолжает гонку! Громкие аплодисменты поддержали его настрой. Многим пришлось отставить стаканы и зажать сигареты в зубах, чтобы освободить руки. — В полной темноте мы добираемся до пит-стопа, — продолжал рассказчик. — У нас разбиты фары! Помяты оба крыла! Смещена передняя ось! Машина нуждается в хорошем ремонте, но что делает Дадли Бенджамин? Дадли Бенджамин продолжает гонку! Мужчина, сидевший во главе стола, улыбаясь, принимал дружественные хлопки по плечу и тычки — видимо, он и был тем главным героем рассказа. — Мы примотали к передней стойке полицейский фонарь — и мы ехали всю ночь! К утру мы занимали второе место, перед нами оставался только французский «Ариес». Он опережал нас на несколько минут, у нас не было никаких шансов его обойти! Спросите меня, — с таким энтузиазмом выкрикнул рассказчик, что даже Кроули захотелось его спросить, — спросите меня, что делает Дадли Бенджамин?! На покалеченной машине! С разболтанными колёсами, с разбитыми фарами, со смещённой осью?.. Что он делает?! Он не заезжает на пит-стоп! Восторженный рёв едва не перекрыл его голос. — Мы выигрываем пять драгоценных минут! — во весь голос закричал Сэмми. — Мы обходим лидера! И Дадли Бенджамин побеждает в гонке! От его экспрессивной жестикуляции шампанское выплеснулось на головы соседей, но никто этого даже не заметил — хоровое «Гип-гип ура!» грянуло над столом. — За Дадли Бенджамина и его малышку «Бентли»! Кроули побарабанил пальцами по столешнице, склонил голову набок. История показалась ему любопытной. Двадцатый век вообще оказался полон сюрпризов. Время словно рванулось вперёд, нагоняя столетия, когда оно было медленным и неспешным. Каждый день кто-то что-то изобретал или открывал, жизнь ускорилась, расстояния стали маленькими, всё бурлило, клокотало, сияло. Пожалуй, Кроули стоило своими глазами взглянуть на эту «малышку Бентли» — кажется, он едва не упустил что-то новое, что-то важное. Блестящие новенькие автомобили, гладкие, будто залакированные, ровным рядом стояли на огороженной площадке. Между ними расхаживали мужчины в элегантных костюмах — осматривали капот и крылья, пригибались, заглядывая в салон, хлопали дверцами. Рядом сновали энергичные молодые люди с печатными буклетами, расписывая достоинства каждой модели. Кроули тоже прошёлся, вскользь проводя кончиками пальцев по гладкому крылу или кузову. Автомобили, определённо, стали выглядеть намного симпатичнее за последние несколько лет — но глаза ни на чём не отдыхали. Они все были красивыми, они были с характером, но каждой машине чего-то недоставало, какой-то изюминки, какой-то завершённости. Всё было не то. Кроули поблуждал между автомобилями, похлопал дверцами, попинал тугие колёса. Потом заметил ещё один — в стороне, под брезентовым чехлом. Подманил молодого человека с буклетами, кивнул: — А там что? — Простите, эта модель не продаётся, — тот с сожалением улыбнулся. — Она уже забронирована. Кроули моментально, не сходя с места, захотел именно эту модель. — Я хочу поговорить с управляющим, — сказал он. — Боюсь, он тоже ничем не сможет вам помочь, сэр. Кроули наклонился поближе к лицу паренька. — Пусть он с-сам это с-скажет. Молодой человек слегка побледнел, всем телом отклонившись от Кроули. — Я позову управляющего, — испуганно пообещал он. Возможно, он хотел, чтобы это прозвучало как угроза — но не получилось. Кроули довольно улыбнулся, звонко щёлкнул ногтём по капоту ближайшей машины. Ушиб палец, скривился, сунул в рот. Управляющий показался через минуту — невысокий, приятный мужчина в хорошем костюме. Он направился прямиком к Кроули, улыбаясь так, словно решение проблем с клиентами доставляло ему особенную радость. — Подыскиваете машину, сэр? — дружелюбно спросил он. — Что-то надёжное и комфортное? — Что-то быстрое и эффектное, — мгновенно ответил Кроули и ткнул пальцем в автомобиль под чехлом: — Вроде этого. — Эта машина зарезервирована для лорда Гамильтона, — сказал управляющий, — но я могу оформить заказ, и вам доставят такую же через три недели. Кроули развернулся к нему всем телом, внимательно посмотрел сквозь очки. — Можно глянуть? — небрежно спросил он. — Или хотите всучить мне кота в мешке? Управляющий засмеялся, будто Кроули остроумно пошутил. Подманил к себе одного из буклетных мальчиков, кивнул на машину. Чехол сдёрнули. Кроули тихо выдохнул. Перед ним стояла ОНА. Чёрная. Блестящая. Лаковая. Элегантная. Быстрая. Восхитительная. Она словно улыбалась ему. Словно именно его и ждала. Словно именно для него и была создана — и он не мог отвести взгляд, скользя по её угольным крыльям. Он подошёл ближе, коснулся её рукой. Металл был холодным и гладким, но Кроули уже точно знал, что там, под капотом, скрытый до времени, таится настоящий огонь. На эмблеме автомобиля сидела крылатая буква В. То ли крылья, отогнутые назад потоком встречного ветра, то ли серебряное пламя. Кроули почувствовал, как к горлу подкатил комок. Это была она. ОНА. — Я вижу, вам нравится, — с улыбкой заметил управляющий. — Хотите такую же? — Нет. Я хочу её. — К сожалению, лорд Гамильтон… — начал управляющий, но закончить не успел — его окликнули, отозвали к телефону. Когда он вернулся, вид у него был довольно удивлённый. — Вы что-то говорили про лорда Гамильтона, — с тайным ехидством сказал Кроули. — Да, вы не поверите, — управляющий улыбнулся, скрывая замешательство. — Он только что отказался от машины, решил взять «Роллс-Ройс». — Значит, я могу… — Кроули повёл головой в сторону машины, которая терпеливо ожидала решения. — Пожалуй, да, — управляющий развёл руками. — Не вижу причин вам отказывать. Хотите оформить бумаги прямо сейчас? Кроули кивнул. Пока клерки готовили документы, управляющий предложил Кроули выпить, чтобы не скучать в ожидании. Как оказалось, он неплохо разбирался в своём деле и довольно многое знал об автомобилях. Кроули слушал вполуха, чередуя внимание между стаканом виски и сигаретой. Они сидели в салоне «Дерби Моторс», расположившись в креслах у широкого окна. — Мистер Таунсенд! — окликнул клерк, и Кроули вздрогнул. — Прошу меня извинить, — управляющий поднялся на ноги. — Ваша фамилия — Таунсенд? — уточнил Кроули. — Эдвард Таунсенд, — тот учтиво кивнул. Кроули разглядывал его, задрав голову. Эдварду было сейчас лет тридцать. Неудивительно, что Кроули его не узнал — последний раз они виделись, когда он был мальчишкой. — Что-то не так? — спросил Эдвард. — Нет, — Кроули утопился в кресле, затянулся так, что табак в сигарете затрещал. — Я знал вашего отца, — признался он. Эдвард вгляделся в его лицо, удивлённо свёл брови. — Мистер Кроули?.. Тот пожал плечами. Повисло неловкое молчание. — Отец говорил о вас, — с запинкой сказал Эдвард. — Кажется, вы… были его другом? Кроули хмыкнул. — Я думал, вы старше. — Был молод. Хорошо сохранился, — коротко ответил Кроули. Эдвард отошёл к клерку, занялся проверкой бумаг. Кроули мрачно курил и смотрел в окно. Когда Эдвард вернулся, молча подписал все строчки, помеченные галочками. Они оба молчали. Потом Кроули всё же не выдержал, спросил: — Как дела у вашего брата? Всё хорошо? — Всё хорошо, — с облегчением отозвался Эдвард, будто только и ждал этого вопроса. — Нам обоим повезло устроиться. Джордж стал журналистом — очень успешным, у него своя программа на радио ВВС. — Рад слышать, — сдержанно сказал Кроули. — А миссис Таунсенд? Здорова? — Да. Недавно второй раз вышла замуж, теперь она миссис Дайсон. — Очень рад. — Да, — задумчиво повторил Эдвард. — Нам удивительно повезло в жизни. И всё благодаря отцу. Он оставил нам целое состояние. — Очень предусмотрительно с его стороны, — заметил Кроули. Эдвард посмотрел на него со странным выражением, будто хотел что-то спросить, но не мог решиться. — Он был хорошим человеком, — сказал Кроули. — Да, — согласился Эдвард. — Да. Мистер Кроули… может, зайдёте к нам как-нибудь на чай?.. Мне кажется, мама была бы рада… — Не думаю, — Кроули спрятал в карман ручку и надел шляпу. — Всего хорошего. Ему никогда не нужен был дом. Но эта машина — эта машина нуждалась в том, чтобы стоять перед домом. Она должна была стоять у дверей, вызывая благоговейную зависть, благоговейный восторг и благоговейный ужас соседей — а не томиться в гараже отеля, в темноте и пыли, в ряду других дорогих лошадок. Она была уникальна, и скрывать её от посторонних глаз было кощунством. Конечно, ему нравилось жить в «Алкионе», это был прекрасный отель — особенно в сравнении с прошлыми подобными заведениями, где даже состоятельные путешественники были вынуждены довольствоваться сырым бельём, жёсткими кроватями и скверной едой. По вечерам в баре играли джаз, танцевали. Но Кроули наконец пришла в голову мысль, что ему нужна своя территория, своё место, чтобы хранить все собранные за века сувениры. Их накопилось достаточно за его долгую жизнь — книги, картины, всякая мелочь, с которой жаль было расставаться. Дом был для этого совершенно необходим. Хранить всё это по старинке, в сундуке, зарытом в землю, было несколько неудобно. Надёжно, да — но неудобно. А тут всё было бы на виду, перед глазами. Кроули провёл рукой по чёрному корпусу «Бентли». Холодный металл приветливо встретил пальцы. Кажется, они понравились друг другу с первого взгляда. Кроули сел в машину, взялся за руль. Тот удобно ложился в ладони, пальцы сами сгибались на рулевом колесе в идеальном положении, под идеальным углом. Эта машина как будто говорила с ним, обращалась к нему, соблазняла его. Она напоминала ему о нём самом, о том, кем он когда-то был — и кем ещё может стать. Она шептала ему в уши, предлагая прогулку, предлагая укатить его так далеко по любой из возможных дорог, как он только может себе вообразить. Она обещала лететь так быстро, что никакие проблемы и горести не смогли бы за ней угнаться. Она обещала свободу, и Кроули верил ей. В ней всё было соразмерно, удобно, продумано и устроено так, чтобы её владелец даже не особенно утруждал себя нажиманием на педали или вращением руля. Эта машина была выше того, чтобы требовать от владельца умения управляться со своей сложной механикой. Она была деликатна. Любой другой, более опытный водитель, не первый год знакомый с автомобилями, искушённый другими моделями и их поломками, их слабостями, их сложностями и недостатками, и не питавший никаких иллюзий по поводу ограничений автомобиля, нашёл бы в ней не один недостаток. Но Кроули не был таким водителем. Кроули был полон иллюзий. Он был наполнен ими до самого горла, и эта машина отзывалась на них всем своим существом. Время шло. Тридцатые годы заканчивались, мир снова начинало трясти в ожидании новой войны. Первая ещё не была забыта, а мир уже готовился ко второй. В воздухе витало что-то нехорошее. Кроули не нравились все эти разговоры, все эти симпатии странным идеям, восхищение фюрером, совершившим в Германии экономическое чудо. У него было ощущение, что в этот раз грядёт что-то по-настоящему масштабное, что-то огромное. И оно пришло. Лигур едва не побелел от зависти, когда Кроули (опять!) вызвали в Преисподнюю, чтобы выразить благодарность за начало новой войны. Хастур, как обычно, смотрел на него жабой и кривил рот. Зато Вельзевул остался крайне доволен, и только Люцифера было не видно — то ли тот был чем-то занят, то ли ему надоело минимум раз в сто лет собственноручно выписывать Кроули благодарность. Поговаривали, что у него готовится новый проект. Нечто феноменальное. В этот раз Кроули не очень-то торопился сбежать на поверхность. Прежде он старался провести тут поменьше времени, чтобы вернуться к Азирафелю, но сейчас — сейчас он был свободен. Он завис внизу на какое-то время. Погулял, посмотрел на общую унылость и заплесневелость. Ад менялся, подстраивался под время, будто отражал, как в кривом зеркале, земной мир. Но кроме декораций, ничего не менялось. Ничего. Толпы демонов заполняли унылые коридоры, выполняя унылую работу или просто слоняясь из угла в угол. Кроули задержался лишь потому, что ему всё равно больше некуда было идти. Пошлялся по Кругам, производя впечатление человека (демона), у которого всё, абсолютно всё под контролем. У него всё размерено и посчитано, у него всё готово, и если Апокалипсис наступит завтра, он только похлопает, приветствуя Всадников. За стеной работали пневматические молотки, визжали пилы. Галерея пустых комнат была заставлена строительными лесами, сквозь которые приходилось пробираться, перешагивая через груды кирпича и вёдра с разболтанной штукатуркой, которые опрокидывались прямо тебе на ботинки. Лужи горячей смолы подворачивались под ноги на каждом шагу. Здесь было душно и влажно. На относительно пустом пространстве посреди коридора стоял человек, опираясь на длинный малярный валик, как на копьё. Склонив голову набок, он смотрел, как свежая белая краска на стене медленно идёт пузырями. Кроули подошёл ближе, стараясь ни во что не вляпаться. — Иуда?.. Тот повернул голову, улыбнулся. — Кроули. — Давно тебя отпустили? Тот потёр щёку, оставив на ней меловой развод. — Давно. Его огненные волосы припорошила побелка. Кроули испытывал странное чувство, глядя на него. Ему казалось — между ними есть какое-то сходство. Оба пострадали сильнее своей вины. Хотя Иуде, пожалуй, досталось строже — он ведь раскаялся в том, что сделал, в своём предательстве, которое ему навязали свыше — и всё равно был оставлен в Аду. Вечное напоминание о том, что даже твоя собственная жизнь — не твоя, и не тебе решать, что с ней делать. Кроули всегда инстинктивно опасался встретить его, думая, что тот измучен страданиями и агонией. Но Иуда казался спокойным. Его рыжие волосы мерцали огнём от ярких ламп, направленных на стены. — Я думал, ты будешь… — Кроули поднял плечи, всем лицом изобразил гримасу, намекая на страдания висельника. — Ну, тебя же тогда оставили, когда всех забрали. Паскудно, а? — Я с Ним виделся, — сказал Иуда. — Он приходил. После Воскресения. Извинялся, что не может взять и меня. Условие было такое, — он пожал плечами. — Ничего не поделать. — И как вы с ним поболтали? — с любопытством спросил Кроули. — Хорошо. Договорились встретиться, когда настанет конец времён. Говорят, уже близко. — Да, говорят, — согласился Кроули. — Скорее бы, — Иуда улыбнулся. — Соскучился по ребятам. — По кому? — По апостолам. Дураков среди них хватало, но… — Иуда повёл рукой, будто не знал, как это объяснить. — Мы тогда всё же успели сдружиться. Ради Него. — Думаешь, они тебя примут назад? — Он примет, — серьёзно сказал Иуда. — Он-то меня простил. Сказал, всё это было частью большого плана. Так себе план, если ты меня спросишь, но — вроде, работает. — Ну, не знаю, — усомнился Кроули. — Грешников у нас не убывает, постоянно новых подвозят. — Если человек выбирает стать грешником, то кто ж ему Судья, — усмехнулся Иуда. — Дорога к праведности открыта каждому, хочешь — иди, не хочешь — пеняй на себя. Кроули с сомнением вздохнул. — Мутно это всё, как по мне… — Ясно, как божий день! — перебил Иуда. — Он пришёл к людям, предложил им спасение — всем, каждому, кто б ты ни был! Приди — и будешь прощён, приди — и спасёшься! И если уж после этого люди от Него отворачиваются — ну, никто их на верёвке в Рай тащить не будет. Получат на Страшном суде то, что заслужили. — Вот кстати, — сказал Кроули. — Про Страшный суд и весь этот Апокалипсис. Миллионы людей же погибнут. Тебя ничего не смущает? — Они и так постоянно умирают, — Иуда пожал плечами. — А это будет финал, понимаешь? Потом — никаких больше смертей. Вот в чём смысл. Вот чего Он добивается. Никаких смертей. Жизнь в любви. Я лично очень этого жду, — искренне добавил Иуда, мечтательно улыбнувшись. — А Земля? — спросил Кроули. — Там же пепелище останется. — Вместо неё будет Рай, — Иуда перехватил свой малярный валик и окунул в ведро с краской, собираясь продолжать бесполезную и бессмысленную (в Аду другой не водилось) работу. — Я Ему верю, — добавил он, закидывая валик на плечо. Кроули предусмотрительно попятился, чтобы не заляпаться. — Надеюсь, ждать недолго осталось, — Иуда глубоко вздохнул. — Я даже по Петру скучаю, а он был такой зануда… — А как в эти планы вписывается война с ангелами? — спросил Кроули, поглазев, как Иуда размазывает по стене краску. — То есть, зачем вообще воевать, почему нельзя сразу начать жить в любви? Иуда развернулся к нему. — Спроси об этом своих, — предложил он. — Почему они не хотят жить в любви. Спроси грешников, почему они не хотят жить в любви. Пойми же ты, демон, — с каким-то смиренным сочувствием сказал он, — блаженство вечной жизни доступно каждому, кто его алчет. Это дар. И те, кто его отвергает, должны быть наказаны. Кроули скривился, качнулся из стороны в сторону в знак несогласия. — Ну, а тебе не кажется, что когда тебе предлагают яблоко, а ты говоришь «нет, спасибо» — то немножечко чересчур в отместку отрубать руку? Я имею в виду, если это такой дар, от которого нельзя безболезненно отказаться, то люди придумали ему название поточнее — «шантаж». Не самый лучший ход для рекламы вечной жизни в любви, а? Иуда покачал головой, потрогал пальцами свежий слой краски на стене. Вытер белый след о спецовку на груди. — Ты никогда на самом деле не понимал Его замысел, — с сожалением сказал он. — Говорят, его никто не может понять, — Кроули пожал плечами. — Он, вроде как, «непонимаемый». Иуда точно так же пожал плечами в ответ — мол, время покажет, кто прав, а кто виноват. 1940 AD Заскучав от безделья, Кроули вернулся назад. По привычке ввязываясь во всё, что бурлило, особенно если его туда не звали, в конце концов он обнаружил себя в самом сердце нацистской ячейки в Лондоне. Кроули и оглянуться не успел, как уже вовсю поставлял немецким агентам секретные сведения об английских разработках оружия. Эти сведения он лично высасывал из пальца, так что можно было сказать, что к делу он подходил со всей ответственностью и проявлял недюжинную креативность, рисуя на синей миллиметровой бумаге абсолютно достоверные чертежи. Он мог бы сотворить их чудом — но рисовал от руки, оправдывая себя тем, что так они выглядят правдоподобнее. Кроули нравилось вставлять палки в колёса Войне. В глубине души он надеялся, что тем самым тормозит и другие колёса — куда более мощные, непостижимые. А чтобы никто не мог с уверенностью сказать, что это он во всём виноват, Кроули регулярно менял область применения своих талантов. После секретных разработок он переключился на военно-морскую статистику, потом вёл наблюдение за аэродромом близ Лондона, потом перехватывал радиосообщения между кораблями в Атлантике, пока ему не предложили заниматься их дешифровкой. На что Кроули, разумеется, с радостью согласился. Радиограммы первостепенной важности — о маршрутах кораблей, численности конвоя, о готовящихся манёврах — передавались с помощью закодированных фраз, которые, в свою очередь, шифровались алгоритмической заменой букв. Именно за эту задачу — разгадать алгоритм и восстановить кодовую фразу — брался Кроули. Основой его расшифровок был старинный томик японской поэзии. Устроившись поудобнее в глубоком кресле, Кроули закидывал длинные ноги на письменный стол и с треском пробегал по страницам, открывая их наугад. Потом записывал: «Лягушка прыгнула в воду в старом пруду. 115-106. Жёлтая лиса крадётся на мягких лапах мимо сарая. Вторник. Ледяной монах вынужден пройти мимо». К расшифровке он обычно прикладывал короткие комментарии с пояснениями, что «лягушка» — это, скорее всего, капитан-лейтенант Ян Флеминг, если только это не адмирал Филлипс или не румынский нефтяной завод. «Старый пруд» — это, разумеется, Черчилль, хотя есть вероятность, что это линейный крейсер «Рипалс». А «жёлтая лиса», вне всяких сомнений — это лорд Маунтбэттен. В крайнем случае — какой-то норвежский порт. Когда до Кроули дошли слухи о поисках книг с предсказаниями, он очень надеялся, что Азирафель в это не ввяжется. Когда слухи дополнились участием одного простофили-букиниста, Кроули всё ещё надеялся, что обойдётся. Он знал тех, кто собирал для фюрера оккультные книги. Это были два паршивых приятеля, называвшие себя мистер Гармония и мистер Глобальный Социализм (для друзей — Глоци). Честно говоря, Кроули считал, что им бы больше подошли имена Уничтожение-Всего-Живого и Национал-Социализм (для друзей — Наци). Но, видимо, эти двое обладали некоторым чувством юмора. Изощрённое воображение людей не раз заставляло Кроули впадать в уныние. В способах убийства ближнего своего люди раз за разом превосходили самих себя — они придумали танки, пулемёты, бомбы, иприт, воздушную бомбардировку — чего они только ни выдумывали. У Азирафеля почти не было шансов выйти из этой передряги живым — получив от него всё необходимое, куда проще сразу убить его, чем платить ему. Кроули с тоской наблюдал за подготовкой к операции. До последнего верил, что Азирафель окажется не настолько наивен, не поведётся на всю эту ересь про спецоперацию британской разведки, что он окажется умнее, осторожнее, предусмотрительнее. Что он хотя бы задумается — ведь не первую тысячу лет живёт на земле, знает, на что способны люди. Но нет. Азирафель был изумительно наивен. Он заигрался в шпиона — будто на досуге перечитал слишком много авантюрных романов, решил побыть героем. Кроули только что за голову не хватался. Его же убьют. А он даже не подозревает. Его убьют, и хорошо если он вообще успеет понять, что происходит. У Кроули мелькала мысль предупредить Азирафеля — да хоть записку ему подбросить, чтобы не ввязывался, — или встретить как бы случайно и намекнуть: не ходи никуда, тебе дурят голову, фикция это всё. Эта фройляйн Грета, с которой ты встречаешься — никакой она не капитан британской разведки, кто в современном мире сделает женщину капитаном разведки, о чём ты?.. Женщины в разведке в наше время работают машинистками, стенографистками и телефонистками, а в промежутках разносят кофе и джин, Азирафель, да где же твоя голова? Кроули до последнего надеялся, что Азирафель окажется умнее. Что у него есть свой, тайный, встречный контр-план, что он переиграет, перехитрит — он же всегда был таким умным!.. Когда успел поглупеть?.. Изведя себя подозрениями и тревогой, в последний момент Кроули решил вмешаться. Последней каплей стало известие о воздушном налёте на Ист-Энд, назначенном на тот же вечер. Идеальное прикрытие: убить букиниста, потом отвезти тело к руинам — и всё будет выглядеть так, будто он погиб под завалом. Разбираться никто не будет — спишут ещё одну смерть на бомбёжку. Кроули остановил машину под стеной церкви, в густой тени. Посмотрел на часы, побарабанил пальцами по рулю. Бентли молчала крайне скептически. — Просто заткнись, — буркнул Кроули. — Вот даже не начинай. Молчание Бентли стало оскорблённо-обиженным. Ничего, пусть помолчит — пусть не привыкает спорить с хозяином. Там, в церкви, ангел сейчас вёл переговоры — по крайней мере, ангел считал, что это переговоры. Не зная, что всё это — злой и опасный розыгрыш. И Кроули бы здорово посмеялся, если бы главным участником был кто-то другой, не Азирафель. Отряд бомбардировщиков наползал на город. Кроули подождал немного. Потом ещё немного — для верности. У него были хорошие отношения со временем, он всегда чувствовал тот самый момент. Момент, когда ему нужно будет выйти из машины — и войти в церковь. Он даже не сомневался, что сделает это. Делал это не в первый раз — спасал неразумно смертное ангельское тело, чтобы бессмертный ангельский дух продолжал пребывать в нём. Самому Кроули приходилось умирать, и обыкновенно это было довольно неприятно — но он всегда точно знал, что вернётся. А Азирафелю не понравится умирать. А Кроули не понравится, если Азирафель вдруг не вернётся. Ангельская бюрократия была крайне жёсткой, придирчивой и въедливой — и крайне, крайне медленной. Куда им, собственно, было торопиться, вечным существам? Выдачу Азирафелю нового тела они могли рассматривать лет сто, например — а потом обнаружить, что им недостаёт какой-то справки, формуляра, формы, не в том месте поставлена галочка или в данные вкралась досадная опечатка. Конечно, виновного найдут и сделают ему выговор: в ангельском делопроизводстве небрежность недопустима. Но дело о выдаче Азирафелю нового тела затянется ещё лет на сто. Двести. Триста. А там они найдут, что он потерял меч, и начнут новое разбирательство — и всё это затянется до самого Апокалипсиса. Меньше всего Кроули хотел проводить время на Земле, в бесконечной неопределённости ожидая возвращения Азирафеля. Даже если сейчас они не разговаривали — это был не повод бросать ангела в беде. Кроули остановился перед тяжёлой дверью. Взялся за чугунное кольцо. Оставалось надеяться, что освящённая земля его не испепелит, а лишь немного поджарит. Толкнул дверь, сделал шаг. Ноги обожгло сразу, будто он наступил босиком на горячий уголь. Дыхание перехватило, он едва не шагнул назад — не так он представлял своё появление, воображение рисовало ему совсем другие картины — холодноватую ироничность с капелькой высокомерной снисходительности. Но времени всё переиграть уже не было. Он шагнул — и его понесло вперёд. От боли, от святости этого места разум заволокло туманом. Ноги жгло, будто кто-то ехидный зажигалкой подпалил ему пятки, будто кто-то, играясь, обводил кожу длинным бензиновым огоньком. Кроули чудился запах палёного. А время тикало — через пару минут над церковью окажется бомбардировщик, через пару минут здесь будут руины. Нелепо выйдет, если он повернёт назад — Азирафелю тогда точно крышка. И он не сворачивал. А ноги пылали, почти до слёз. Тело стремилось вперёд, несло его, дёргаясь, шипело, ломалось, вскрикивало. Кроули чудилось, от него тянет дымком. Бедное тело, к которому был привязан, не понимало — за что с ним так, зачем оно здесь? Пол обжигал, своды церкви давили тяжестью. Задрав плечи, задрав подбородок, будто пытаясь взлететь, перенестись каким-то чудом через (проклятую) освящённую землю, Кроули старался, как мог. Поворачивать назад было поздно, смеяться над собой не хватало дыхания. Взгляды скрестились на нём — три человека, один ангел. Смотрели, как он ковыляет, подпрыгивая. Выставляя себя на посмешище, ниже некуда роняя себя в ангельских глазах. Да уж, эффектное появление вышло — нелепый, скачущий жалкий болванчик, такое на всю жизнь запомнится. — Простите, освящённая земля, — Кроули едва хватило дыхания. — Это как… по горячему песку босиком. О-о!.. — А ты что здесь делаешь? — тон Азирафеля не был ни сочувственным, ни дружелюбным. От такого приёма Кроули было бы очень обидно, было бы даже больно — если бы только он мог сейчас чувствовать хоть что-то кроме жара раскалённых углей под ногами. — Мешаю тебе вляпаться в неприятности, — отозвался Кроули, стараясь поменьше шипеть. Азирафель раздражённо поджал губы, закивал, будто ему только что открылась истина. — О, я должен был догадаться. Конечно. Эти люди работают на тебя. — Нет! — возмущённо отозвался Кроули. — Это — просто шайка полоумных нацистских фриков, которые шляются по Лондону, шантажируют, убивают людей. Я просто не хотел видеть, как ты позоришься, — признался Кроули, пританцовывая на месте. Нет, всё-таки Азирафель иногда был порядочным дураком. Когда же он перестанет сходу бросаться в подозрения, что от Кроули нельзя ждать ничего хорошего?.. — Мистер Энтони Дж. Кроули, — со значением протянул мистер Глоци. — Ваша слава опережает вас. — Энтони? — переспросил Азирафель. — Тебе не нравится?.. В душе у Кроули всё обвалилось. Азирафель не знал, что он взял себе имя — Кроули и не собирался об этом рассказывать, это было личное. Но если Азирафель теперь начнёт потешаться — то Кроули просто не знал, как это переживёт. — Нет, нет, я этого не говорил, — тут же поправился Азирафель. — Я привыкну. У Кроули отлегло от сердца. Фройляйн Грета восхищённо разглядывала его, держа на мушке. — Знаменитый мистер Кроули?.. Какая жалость, что вы оба должны умереть. Кроули небрежно отсалютовал: да, да, знаменитый мистер Кроули, всё верно — вот только умирать он сегодня не собирался. — А что значит Дж? — спросил Азирафель — будто ему было предельно ясно, что значит «Энтони». Кроули замялся. Он не ждал этого вопроса — никто никогда его об этом не спрашивал. И только Азирафель — во имя Сатаны, под дулом пистолета не нашёл ничего более важного, о чём следовало подумать прямо сейчас!.. — А-а да… да просто Дж, как бы, — бросил Кроули. Его взгляд наткнулся на каменную чашу, и Кроули не удержался — не удержался, разочарованный холодным приёмом, недовольством Азирафеля и его подозрениями, от которых Кроули смертельно устал за свою долгую жизнь. — Ты глянь! — воскликнул он. — Целая купель святой воды, и никакой охраны!.. Намёк был прозрачным. Целая купель — стоит просто так, приди да зачерпни, делов-то. Азирафель ничего не ответил, опустил глаза. — Хватит болтать. Убей их обоих, — велел мистер Глоци. Грета размяла пальчики на пистолете, скользнула взглядом от одного к другому, выбирая, кто будет первым. Кроули, приноровившись перескакивать с ноги на ногу, чтобы не так жгло, резво развернулся обратно. — Где-то через минуту немецкий бомбардировщик сбросит бомбу, которая упадёт прямо тут, — Кроули для верности показал себе под ноги. — Если вы рванёте отсюда очень, очень быстро, то, наверное, вы не умрёте. Вам не понравится умирать, — со знанием дела добавил он, — и вам точно не понравится то, что случится потом. В конце концов, все заслуживали второго шанса, да? Он сделал, что мог — предупредил. Даже эти придурки заслуживали знать, что готовит им судьба в ближайшие шестьдесят секунд. — И ты хочешь, чтобы мы в это поверили? — с усмешкой спросил мистер Глоци. — Бомбы сегодня упадут на Ист-Энд. — Да, — подтвердил Кроули. Рядом с Азирафелем, как оказалось, ему было чуточку легче. Привалившись к высокой спинке церковной лавки, он даже мог стоять, качаясь, на одной ноге. — Правда, в последнюю минуту неожиданное демоническое вмешательство сбило их с курса. Азирафель покосился на него. Он казался спокойным. Будто обрёл уверенность, что ничего плохого с ним сегодня уже не случится. Кроули тоже хотел бы себе немного этой уверенности. — Вы теряете драгоценное убегательное время, — громко объявил Кроули. — А когда через тридцать секунд сюда попадёт бомба, — он перехватил взгляд Азирафеля, — нас с тобой, друг мой, спасёт только настоящее чудо. — О, на- настоящее чудо, — с пониманием, хоть и с запинкой, отозвался Азирафель. Ну, ему хотя бы больше не нужно было ничего объяснять. — Убейте их, они меня раздражают, — отмахнулся мистер Гармония. Тридцать секунд истекли. Кроули ткнул пальцами в потолок, привлекая к себе внимание — и надеясь, что за оставшиеся мгновения, если Грета и всадит в кого-то пулю, то в него — как в самого раздражающего. Послышался вой. Земля вздрогнула — где-то поблизости разорвалась бомба. Задрав головы к потолку, люди заворожённо слушали — будто до сих пор не верили в то, что он говорил чистую правду. А когда поверили, было уже поздно. Пыль оседала в воздухе, ложилась под ноги. Азирафель снял шляпу (зачем вообще надевал?), будто по привычке, в знак почтения к умершим. Кроули достал носовой платок, протёр очки. Рядом с ним медленно догорали бумажные клочья — Кроули понадеялся, что от Библии. Это было чудо, что при взрыве его не задело испарившейся святой водой. Азирафель предусмотрительно прикрыл его? Или вода на редкость вовремя потеряла святость? В самом деле — все знают про святую воду, а вот про святой водяной пар или про святой лёд Кроули никогда не слышал. Он стоял, дышал, наслаждаясь обретённым покоем. Как это, оказывается, было приятно — просто стоять, когда ничто не жжёт тебе пятки. — Это было очень мило с твоей стороны, — заметил Азирафель после короткой смущённой заминки. — Да заткнись, — с огромным удовольствием ответил Кроули, надевая очки. Как невыразимо приятно было послать его подальше после всех его «никакие мы не друзья, просто рядом стоим» и «нет у нас ничего общего, отродье зла» и «у нас тут трупы, это опять твоя демоническая работа, Кроули?». — Ну, это всё-таки было кстати, — добавил Азирафель. — Никакой бюрократии, для начала… Азирафель, возможно, собирался продолжить начатый список (и Кроули бы с интересом послушал, что там шло дальше, «для середины» и «для конца»), но полёт благодарной ангельской мысли был безжалостно прерван. «Бюрократия» — это бумаги, бумаги — это книги, а книги… — О — мои книги! — горестно воскликнул Азирафель. — Ох!.. Я совершенно забыл про книги!.. У него дрогнул голос, он растерянно всплеснул рукой, чуть за голову не схватился. Казалось, ещё мгновение — и он прослезится. Кроули шагнул в сторону. — Их, наверное, разнесло в клочья… — продолжал причитать Азирафель. Кроули, наклонившись, выдрал из мёртвой руки невредимый саквояж с книгами, которые мистер Гармония так предусмотрительно сложил перед самым взрывом. Развернувшись, протянул его Азирафелю. — Маленькое демоническое чудо от меня лично. Азирафель растерянно потянулся к книгам, взялся за ручку саквояжа. Кроули, не дрогнув, высвободил пальцы. — Подкину домой, — он обошёл ангела и начал спускаться с груды обломков. Азирафель стоял, держа в руке саквояж, и смотрел ему в спину. Кроули смахнул с Бентли каменную пыль, наклонившись, дунул на фары, чтобы сияли. Азирафель не двигался с места. — Ангел? — нетерпеливо позвал Кроули, развернувшись к нему. — Потерял что-то ещё? Азирафель, казалось, хотел ответить. Даже воздух глотнул. Выронил шляпу, присел подобрать. Начал какой-то жест — не закончил. Наконец он просто спустился, сел в машину. Кроули молча завёл мотор. Азирафель сидел, держа припылённый саквояж на коленях, смотрел прямо перед собой. Вид у него был крайне ошеломлённый. Возможно, контузило взрывом, — подумал Кроули, бросив на него косой взгляд. Ехали молча. Кроули не о чем было говорить. Да, он опять спас ангельский зад от смерти, но это ничего не меняло. Он бы сделал это ещё не раз, если бы пришлось — но говорить им было не о чем. И незачем. Между ними всё было решено. Он сделал то, что хотел, в благодарности не нуждался. Он просто уже не мог и не хотел иначе. Не мог представить себе жизнь на земле без Азирафеля. Да и кто бы смог, проведя с ним бок о бок столько тысяч лет? Путь был не долгий, но извилистый. Дорогу пересекали завалы, одно здание рухнуло прямо на улицу, пришлось огибать. Кроули рулил молча, смотрел только вперёд. Позади выла сирена, впереди прожектора шарили по пустому небу световыми столбами, перекрещивались, расходились. Азирафель сидел, плотно сжав колени, держал саквояж, будто щит. Тоже молчал. Только вздыхал время от времени. Кроули вписался в очередной поворот, одной рукой вытащил из кармана портсигар, взял сигарету зубами. Не глядя, предложил Азирафелю, но тот только мотнул головой и промычал «мгмнет». Кроули не стал настаивать. Спрятал портсигар, щёлкнул зажигалкой. Азирафель рядом вздохнул ещё раз-другой. Видно, никак не мог найти что-то критически важное — то ли слова, то ли кураж, то ли свою голову. Они доехали до Сохо в полном молчании. Вильнув на встречную полосу, Кроули остановил машину прямо перед дверью книжного магазина, наплевав на дорожную разметку. Азирафель торопливо дёрнул ручку машины, но та не открылась. Со смущённо-заискивающей улыбкой дёрнул ещё раз — с тем же результатом. Кроули потянулся через его колени, отжал ручку в другую сторону. Азирафель что-то пискнул с нервным смешком, выбрался из машины. Встал, неловко прижимая к груди шляпу. Улыбался своей рассеянной улыбкой — как всегда, когда его терзали сомнения и он не знал, что с ними делать — то ли поддаться им, то ли выкинуть их из головы. Кроули тоже вылез, посмотрел на него. Он ничего не ждал. Ни приглашения на чай, ни благодарности, ни даже вежливого прощания. Он привык ничего не ждать, привык ни на что не надеяться. Он просто жил дальше. Видимо, с этим ничего нельзя было поделать. Его любовь к Азирафелю не поддавалась ни на какие попытки её задушить — она просто была, как дождь, как снег, как радуга, как восход солнца. Азирафель смотрел и молчал, будто ждал, что Кроули заговорит первым. Будь Кроули на пару сотен лет наивнее, он бы углядел — захотел бы углядеть в этом взгляде какой-то намёк — или безмолвный вопрос, признание, просьбу. Но Кроули больше не хотел никаких намёков. Он больше не хотел ни о чём догадываться. У Азирафеля было всё, в чём он нуждался для выражения своих мыслей — и язык, и дар членораздельной речи, так что если он хотел что-то сказать, он свободно мог это сделать. Азирафель молчал, перебирая в пальцах поля шляпы. — Не болей, — бросил Кроули на прощание и сел в машину. Завёл мотор. Уехал. Азирафель стоял, глядя вслед чёрной машине — растерявшийся, будто до сих пор искал слова и не мог найти. Потом вздыхал, вспоминая, что говорить их уже некому — и снова начинал их искать, и снова вспоминал, что остался один. Потом ему удалось — удалось одно слово. Тихое, неуверенное. Он сказал его почти шёпотом, будто оно нарушало табу и не имело права касаться праведных уст. — Энтони, — окликнул Азирафель. Посмотрел на опустевшую улицу — то ли ждал, что Кроули услышит и явится на зов, то ли искал подтверждения, что Кроули не спрятался рядом, не подслушивает — и не явится. То ли хотел попробовать имя на вкус, то ли привыкал к звучанию. Улица лежала, поблёскивая лужами от недавнего дождя. Молчали лужи, молчали мешки с песком, закрывавшие окна, молчали сияющие лучи прожекторов. Азирафель надел шляпу, достал ключи, открыл дверь магазина. Войдя, снял шляпу, повесил на вешалку. Заварил себе чай. Завёл патефон. Раскрыв саквояж, достал книги, осмотрел каждую — не нашёл повреждений. Перелистал, глядя на знакомые страницы. Вернул книги на полки. Ничего не помогало. Впервые за долгие, долгие сотни лет ему отчего-то хотелось плакать. Ему не было грустно. Наоборот. Он чувствовал себя так, будто получил нежданный, бесценный подарок. Будто нашёл на пороге единственное в мире издание пророчеств Агнессы Псих. Или что-то ещё лучше. Он чувствовал страх — и счастье. Радость и горе. Ему очень хотелось плакать — тихо, без рыданий, без всхлипов, просто плакать, просто дать пролиться из глаз всему, что давно следовало пролить. Один маленький, но отчаянно смелый человек был готов добровольно спуститься в Ад за демоном, которого он любил, чтобы видеть его хоть иногда. А один порядочный, но отчаянно трусливый ангел не смог пригласить демона зайти на чай — после того, как тот спас ему жизнь. И спас его драгоценные книги. В развалинах церкви что-то дымилось и тлело, дым волочился по осколкам стен, по разбитым скамьям. Кроули перешагнул через расколотую купель, пристроил локоть на поваленный крест, огляделся. Он искал сувенир. Было что-то приятное, почти человеческое в том, чтобы наполнять свою жизнь дорогими сердцу вещами, запечатывать в них воспоминания. Вообще он надеялся найти цельный кусок витража, который бы отлично смотрелся в окне. Но подошло бы и что-то практичное — скамья, например. Или канделябр. Кроули поворошил носком ботинка мусор под ногами. От церкви почти ничего не осталось — ну, разве что крест, но Кроули был не настолько сентиментален, чтобы забирать крест с собой. Да и куда его ставить — во двор?.. Соседи будут заинтригованы. А явись к нему кто-то с визитом из Преисподней, будет очень сложно объяснить, даже учитывая всю эксцентричность Кроули, зачем ему на заднем дворе приспичило водрузить крест. Оставалась только уродливая каменная статуя — дитя несчастной любви чайки и голубя. Кроули посмотрел на каменную птицу, птица посмотрела на него. Смерть сказал тогда: «У тебя есть всё время, которое тебе нужно». «Или нет». Знал ли он? Знал, что у Кроули нет самого важного, бесценного времени — того, которое он мог провести с Азирафелем? Смерть был самым могущественным из Всадников. Он был пределом всему сущему, он был властен надо всем. Он знал, возможно, столько же, сколько и сам Творец. Он был самым первым, он был ещё до Творения — ведь чтобы что-то началось, что-то должно закончиться. Что закончилось тогда, бесконечность назад, уступая место новому миру? Другая вселенная, старая и пустая? Или она была молодой, полной жизни и света? Что было раньше, и было ли оно всегда? Был ли он, Смерть — всегда? Знает ли он меру всех вещей, сроки конца всего? И сроки начала чего-то нового, а затем — сроки его конца?.. Все разговоры в Аду крутились вокруг Апокалипсиса. О нём говорили уже две тысячи лет, и Кроули полагал, что раньше, чем ещё через тысячу, ничего не начнётся. Но его не покидало предчувствие, что время на исходе. Его время. Его жизнь. Каменная птица, раскинув крылья, цеплялась когтями за постамент. Кроули, склонив голову набок, подумал, каково «Бентли» будет везти эту страхолюдину на своей крыше. Подошёл ближе, похлопал по каменному крылу. Спросил: — Подкину домой? 1967 AD Азирафель смотрелся на переднем сиденье «Бентли» так естественно, будто Кроули оставил его здесь пару часов назад, и всё это время ангел его терпеливо ждал. На самом деле, конечно же, нет — его не было тут ни секунду назад, ни минуту назад, ни всё то время, что Кроули говорил с младшим капралом Шедвеллом. Азирафель глянул на Кроули с короткой, сдержанной улыбкой — мол, вот и ты, рад тебя видеть. — Что ты здесь делаешь? — недовольно спросил Кроули. — Мне нужно сказать тебе кое-что, — с загадочным видом ответил Азирафель. — Что? У Кроули не было ни единой мысли, ни одного предположения — о чём это ангел вдруг захотел поговорить с ним через двадцать семь лет после их прошлой встречи. — Я работаю в Сохо, — напряжённо сказал Азирафель. — У меня есть уши. В прежние времена Кроули бы обязательно вставил «и прехорошенькие», но сейчас просто смотрел на ангела, не ожидая от продолжения ничего хорошего. — Я слышал, что ты затеваешь какую-то… аферу, — сказал Азирафель, коротким взглядом добавив значительности своим словам. — Ограбление церкви. Он явно нервничал. Хотя с чего бы ему было нервничать? Ограбление церкви — не самая опасная вещь, которую Кроули делал в своей жизни. И не самая глупая, к слову. Кроули отвернулся, сжал губы. Ему было не интересно обсуждать эту тему ещё раз. Они её уже обсудили. Если Азирафель собирался его отговаривать — это была пустая трата нескольких минут их бесконечных жизней. — Кроули, это слишком опасно, — взволнованно сказал Азирафель. Кроули не отвечал. Пусть выговорится — а потом катится обратно ко всем ангелам. Вместо того, чтобы сидеть тут и выслушивать это всё, Кроули мог бы вернуться к младшему капралу Шедвеллу и провести приятный вечер. Тот чуть ли не облизывал демона взглядом, лёгенький толчок в нужном направлении — и он с радостью сдастся. — Святая вода не просто убьёт твоё тело, — с нажимом добавил Азирафель, — она тебя полностью уничтожит. Как будто Кроули и сам этого не знал. — Ты мне уже всё сказал, сто пять лет назад, — перебил он, но Азирафель не дал ему закончить: — И я до сих пор так думаю! Но я не могу позволить тебе так рисковать своей жизнью. Его взгляд был отчаянным. Кроули глянул на него, отвернулся. Не хотел видеть эти глаза, не хотел поддаваться, отказываться от своего плана только потому, что ангелу без него будет грустно. Ангелу в любом случае будет грустно, когда Кроули поймают и поволокут отвечать за всё. — Не могу — даже ради чего-то настолько опасного, — добавил Азирафель. Кроули смотрел прямо перед собой, ждал, пока у ангела кончится приступ общительности и он свалит отсюда тем же путём, каким появился. — Так что… — напряжённо сказал Азирафель и потянулся вперёд, доставая из-под ног маленький клетчатый термос, — ты можешь отменять ограбление. Кроули уставился на него, не вполне понимая, что это значит. Метнулся взглядом с Азирафеля на термос, потом обратно. Это значило, что… Что? Что Азирафель спустя сотню лет решил выполнить просьбу? Почему? Что случилось, что изменилось в его голове, что его подтолкнуло? Что это значило? Это что-то значило — теперь, для него, для них двоих?.. — Только не отвинчивай крышку, — полушёпотом предупредил Азирафель. И даже не улыбнулся. Кроули осторожно взял термос из его рук. Там, внутри, была смерть. Быстрая. Вероятно, не самая лёгкая, вероятно, крайне болезненная, но — быстрая и окончательная. Кроули против воли ощутил приглушённый ужас. Не каждому демону доводилось держать такое в руках. Он внутренне вздрогнул, подумав — а вдруг где-то на корпусе, на крышке осталась незаметная капля?.. Хотя Кроули был уверен, Азирафель десять раз протёр термос, чтобы убрать все следы, а потом подождал ещё месяц для верности, чтобы любая наружная святость испарилась бесследно. — Что, настоящая? — недоверчиво спросил Кроули. — Наисвятейшая, — с тихим отчаянием ответил Азирафель. — После всего, что ты сказал. Азирафель только кивнул, бегая глазами по прохожим и вывескам. У Кроули возникло отчётливое подозрение, что Азирафель не смотрит на него только потому, что боится расплакаться. Кроули опустил термос себе на колени, качнулся к ангелу, стараясь скрыть замешательство: — Мне стоит сказать спасибо? Азирафель нервно лизнул губы, состроил фальшивую улыбку. — Лучше не стоит. — Ну, тогда, — Кроули накренило в его сторону ещё сильнее, — подбросить тебя куда-нибудь?.. Чем дольше он держал в руках термос, тем отчётливее понимал — что это был за ответ. Он мог исчезнуть. В любую минуту, в любой ситуации у него теперь был выход. Простой, надёжный. Теперь, что бы он ни совершил, что бы ещё ни пришлось совершить в будущем — расплаты не будет. У него был билет в один конец. Туда, откуда не возвращаются. Азирафель всё же решился — а значит… значит, он решился не только на то, чтобы выдать Кроули средство самоубийства. Он хотел вернуть его дружбу, что бы за ней ни скрывалось. Хотел и дальше «брататься». Почему отказал тогда — Кроули всё-таки понял. Азирафель не хотел расставаться с ним. Наверняка был уверен, что после последней ссоры Кроули вернётся к нему — как делал всегда. А Кроули не вернулся. Азирафель ждал. Скучал, злился. Снова ждал. Ждал так долго, что понял наконец — Кроули не придёт. Понял, что, не желая его терять, всё равно потерял. Понял, что единственный способ вернуть Кроули — согласиться с тем, что однажды придётся потерять его снова, и теперь уже — навсегда. Бессмертная жизнь окажется конечной, однажды она оборвётся, и дальнейшую вечность Азирафель проживёт один. Но до тех пор — у них будет время. Возможно, годы. Десятилетия. У них будет время — вместе… — Подбросить?.. — Нет, спасибо, — отозвался Азирафель с беглой улыбкой. Кроули огорчённо поджал губы. Он едва-едва ощутил вкус надежды, и этот щелчок по носу был внезапно очень болезненным. Переживаемым, но — болезненным. — Ну, не расстраивайся, — мягче ответил Азирафель. — Может, однажды… я не знаю… мы отправимся на пикник. Поужинаем в «Ритц»… Он глянул на Кроули с улыбкой, явно храбрясь — будто хотел дать понять, что ничто не потеряно, просто прямо сейчас у него больше ни на что нет ни сил, ни смелости. — Я тебя подброшу, — Кроули попытался ещё раз, надеясь, что Азирафель не забыл их эзопов язык за годы разлуки. — Куда хочешь, куда скажешь. Ему не хотелось расставаться прямо сейчас, это было невыносимо. Едва получив такой дар, он не мог оставаться один, он слишком о многом хотел промолчать, держа Азирафеля за руку и глядя ему в глаза. Азирафель смотрел в ответ с бесполезной тоской. — Ты чересчур быстро водишь, Кроули, — сказал он. Быстро. Быстро?! Кроули едва рот не открыл от таких шуток. Быстро?! Сколько тысяч лет он шёл к этому дню?! Как медленно, бережно, терпеливо он сближался с ангелом?.. Быстро?! Азирафель отвёл взгляд. Кроули выдохнул. Ангел только что дал ему святую воду. Теперь ему нужно сжиться с мыслью, что цена их «братания» — высшая из возможных. Да и может ли у любви быть другая цена? Выше? Благороднее? Естественнее и соразмернее?.. Лишь смерть настолько же велика и необъятна. Лишь она может лежать на другой чаше весов. Азирафель должен с этим смириться. Ему нужно время. Прощаться они не стали, ангел просто ушёл. Кроули остался сидеть, разглядывая клетчатый термос. Погладил белую, плотно посаженную крышку. Клетчатый. Словно последний, отчаянный крик Азирафеля — когда однажды тебе придётся этим воспользоваться, когда придёт этот страшный час — подумай обо мне, как горько будет мне без тебя, подумай обо мне перед самым страшным решением, попытайся найти другой выход — ради меня!.. Ты же всегда мог найти другой выход, Кроули, сделай это ещё один раз — или я больше никогда тебя не увижу… На другой стороне улицы маячил младший капрал, глазел на "Бентли", привалившись плечом к тумбе с афишами. У него был вид человека, которому просто не терпится куда-нибудь пасть послаще. Кроули завёл мотор. Мистер Шедвелл как-нибудь обойдётся без его приятной компании. У Кроули теперь был ангел. Размениваться на секс с людьми он больше не собирался. Кроули едва дождался утра. На рассвете он уже барабанил в дверь книжного магазина — ногами и кулаком. Он бы, наверное, выбил её, если бы она не распахнулась, явив ему ангела в домашнем халате, накинутом поверх пижамы. — Мы безо всякого сомнения закры… — начал Азирафель, решительно завязывая пояс — но осёкся, увидев Кроули на пороге. И не успел ничего больше сказать, потому что Кроули выпалил: — Ты сказал, «однажды» мы поедем на пикник. Это «однажды» — сегодня. Собирайся, ангел, поедем сейчас. Я купил сэндвичи, — Кроули ткнул пальцем в «Бентли», которая скромно стояла на другой стороне улицы. Азирафель одёрнул ворот халата, прочистил горло. Кроули нетерпеливо переступил с ноги на ногу, задрал бровь. — Я не думаю, я не могу вот так… — с сомнением начал Азирафель. — Ангел, — Кроули широко развёл руки в сторону, отступил на шаг от дверей. — Просто пикник. Мы же живём в одном городе — практически, мы соседи. В конце концов, мы друзья. Никто не пострадает, если мы посидим в красивом месте, съедим по куску хлеба с сыром и выпьем вина. — Пожалуй, никто, — согласился Азирафель и отступил, жестом приглашая Кроули зайти. — Но тебе не кажется, что немного рано для вина?.. Кроули состроил скептическую гримасу — может, для людей и имело значение, когда переходить от кофе к чему-то покрепче, но они-то оба могли пить что угодно и когда угодно. — Подожди здесь, — предложил Азирафель, уводя Кроули в заднюю часть магазина. Кроули вертел головой, осматривая ангельские владения — он успел побывать здесь всего пару раз до их ссоры сто лет назад — но, на первый взгляд, в магазине ничего не изменилось — разве что книг стало больше. Он устроился в кресле Азирафеля у рабочего стола, закинул ноги на ближайшую стопку книг, всем своим видом выражая готовность ждать, сколько потребуется. Азирафель тихо цокнул языком, взял Кроули за ногу и убрал с книг. Глянул на стол, поджал губы, явно намекая на то, что совершенно не одобрит, если Кроули пристроит ноги туда. Кроули смиренно вздохнул, нахохлился. Азирафель ушёл. Кроули просидел на месте не больше минуты — вскочил, отправился гулять мимо полок, трогать корешки, ковырять пальцем золотые буквы. Нашёл карандаш, нарисовал бюсту Антиноя залихватские усы, добавил к глазам модные стрелки. — Кроули, — мягко окликнул Азирафель. Кроули развернулся, загородил спиной бюст. Оглядел Азирафеля с головы до ног. Вчера перемена не бросилась в глаза, но сейчас стало очевидно — Азирафель изменился. Он всегда был модником, всегда старался одеться как-нибудь эдак, с искрой. И куда всё делось? Добропорядочности в его облике сейчас было куда больше, чем озорства. — А где весь твой шик и блеск? — недоумённо спросил Кроули, обходя его кругом. Азирафель проводил его долгим взглядом. — Я полагаю, в сложившихся обстоятельствах это было бы неуместно. — В каких обстоятельствах? Почему неуместно?.. — не понял Кроули. Ему нравилось щегольство Азирафеля, и он никак не мог взять в толк, что это за обстоятельства такие, из-за которых мир должен лишиться изрядной доли своей красоты. Азирафель опустил глаза, посмотрел в сторону. — Я уже не тот наивный ангел, которого увлекали шёлк, атлас и ленты. Кроме того, новая мода чересчур кричащая. — Ты же всегда это обожал, — изумился Кроули. — У тебя же, — он взмахом руки обвёл фигуру Азирафеля, — были стандарты?.. — Иногда тем, что обожаешь, приходится жертвовать ради чего-то более ценного. Кроули остановился, упёр руку в бок. Уклончивые объяснения не развеивали туман, а только напускали его ещё больше. — Ты многим жертвовал ради меня, — сказал Азирафель. — Считай это знаком моей признательности. Кроули открыл рот. Нашарил за спиной столик с книгами и присел, чтобы пережить шок. Азирафель обожал моду. Он её выдумывал, он её создавал. Он носил вышивку, серебро, кружева, тесьму — в любую эпоху он был заметен, он привлекал взгляд. А теперь говорит, что новая мода — «кричащая»?.. Он забыл, что такое — быть денди?.. Или нет. Азирафель делал это ради него. Для ангела отказ от моды, которая была ему так дорога, был равносилен обету целомудрия — или клятве верности, которую люди приносят друг другу. Когда. Вступают. В брак. — Я не знаю, что и сказать, — признался Кроули. — Ничего, — предложил Азирафель. — Не говори ничего. Кроули продолжал сидеть, столик с книгами под ним накренился. В голове стало пусто — от осознания, что они, так долго кружившие друг вокруг друга, за один день проскочили опасный период невыразимой тяги друг к другу, и из острой влюблённости, ухаживаний, флирта и недомолвок — перемахнули во время спокойного, устоявшегося, платонического… союза душ и сердец, где тела оставались за скобками этого уравнения. В конце концов, думал Кроули, не так уж и важно ему получить доступ к телу Азирафеля. Он пробовал секс — много, разный, с разными людьми, мужчинами и женщинами, и находил его, конечно, довольно занятным — но ничто не могло сравниться с тем, что он мог пригласить Азирафеля на пикник, и они могли взять пледы и сэндвичи, устроиться где-нибудь в тихом месте и посидеть, любуясь прекрасным видом — просто так, без всего, что волнует душу и смущает ум. Конечно, они могли. Как и подобает двум сверхъестественным существам, прожившим на этой земле шесть тысяч лет и знающим друг о друге всё, что только можно узнать. Кроули сглотнул. И это Азирафель ещё жаловался, что Кроули слишком быстрый, да?.. — Э… ладно, — сказал он, поднимаясь на ноги. Они оказались сейчас не самой надёжной опорой, так что его качнуло из стороны в сторону, прежде чем он нашёл равновесие. — Хорошо. Ладно. Едем?.. — Кроули махнул рукой в сторону окна, за которым терпеливо стояла «Бентли». — Могу даже не гнать. — Лучше пообещай не лезть на встречную полосу, — заметил Азирафель. — Держись на нашей стороне дороги. Старая вишня трепетала листьями на ветру, небо затягивала прозрачная дымка. Кроули катал в ладонях сочное, крупное яблоко, сидя на клетчатом пледе. Утром буднего дня в Гринвич парке было пустынно, только парочка бегунов трусцой спускалась с холма, и несколько женщин с колясками прогуливались по дорожкам. Азирафель покосился на яблоко в руках Кроули, переложил на салфетку два ломтя дырчатого белого хлеба. — Выискиваешь, кому бы его предложить? — спросил Азирафель, заметив рассеянный взгляд Кроули, обращённый к людям. Тот фыркнул, оставил яблоко в покое. Оно лежало в его ладонях — красивое, чистое. — Есть миллион других способов совращать людей, — сказал Кроули и зашвырнул яблоко куда-то в кусты. — Ненавижу однообразие. Азирафель проследил за полётом яблока и сдержанно улыбнулся. Кроули опрокинулся на спину, устроил затылок на колене Азирафеля. Протянув руку, не глядя схватил кусок хлеба. Ангел отобрал у него добычу, добавил к хлебу ветчину, сыр и горчицу, вернул. Плеснул немного вина в стакан, небрежно пристроил руку на грудь Кроули. Тот жевал сэндвич, глядя вверх, на трепет вишнёвых листьев. Они оба молчали. В конце концов, им было несколько тысяч лет. Пора было покинуть тот возраст, когда страсть затмевает собой всё вокруг. Пора было отказаться от подростковых порывов. Сейчас у них была новая жизнь, своя собственная — настолько, насколько им хватит времени. Пока ещё оно было. Достаточно, чтобы устроить пикник, помолчать, вместе выпить вина — и не смотреть друг на друга, не поворачивать головы. 1988 AD Азирафель сомневался, что ему понравится. Уверял, что не понимает современную музыку. Предлагал взамен пойти в Ковент-Гарден или хотя бы в кино. Кроули настаивал, что Азирафель не пожалеет. Двум сильным голосам едва хватало места под крышей театра. Нежнейшее сопрано и характерный, незабываемый баритон перекликались, вспыхивали и обрывались, уступая друг другу. Без броского сценического костюма, в смокинге с бабочкой, с оркестром позади себя, Фредди смотрелся непривычно — Кроули его почти не узнавал. Но рядом с Монсеррат иначе было нельзя. Они давали совместный концерт — редчайший случай. Такое нельзя было пропустить, нельзя было не показать Азирафелю. Ангел сидел, подавшись вперёд, только что пальцы не грыз от волнения. Кроули отвёл взгляд от его лица, скользнул по зрителям… Узнал кое-кого. — Я на минуту, — Кроули коснулся плеча ангела. — Да-да… да, — рассеянно отозвался Азирафель, не сводя глаз со сцены. Кроули вышел из ложи, скользнул в соседнюю. — О, приветик. И ты здесь? Ну, как дела, чумишь понемножку? Чума шикнул, хлопнул по креслу рядом, предлагая присесть. Кроули приземлился на кресло, привалился к подлокотнику, разглядывая Чуму. — Как настроение? — спросил Кроули, дождавшись паузы в выступлении. — Сегодня обойдётся без сбрасывания люстр на головы зрителей? Чума посмотрел на него. Он был одновременно красив и безобразен. Игра теней на его лице заставляла то замирать от восхищения, то пронзала неловкой жалостью. — Хочу послушать его, пока ещё есть возможность, — сказал Чума, отворачиваясь к сцене. — Пока есть возможность — ты о чём? — переспросил Кроули. — Когда всё, что ты любишь, твоя любовь обрекает на смерть — вдвойне тяжело быть вдали, — сказал Чума, ничего не объясняя. — Не смея приблизиться, жаждешь сильнее. — Кому ты рассказываешь, — буркнул Кроули. Чума посмотрел в сторону, заметил Азирафеля. Обменялся с ангелом спокойным кивком. — Я слышал, ты ушёл из Всадников, — сказал Кроули. — Чем занимаешься? — Музыкой. — Исполняешь? — Пишу. — Ты можешь? — изумился Кроули. Чума пожал плечами. — Никогда не думал, что у меня начнёт получаться. Но всё как-то сложилось… само. Пишу, подкидываю то одному, то другому. — И ему тоже? — Кроули кивнул на сцену. — О, нет, — почти с гордостью возразил Чума. — Он гений. Ему не нужны подсказки. Кроули хмыкнул. — Да, меня он тоже послал. У меня была пара идей, — Кроули сунул палец в ухо, поковырял зародившееся там смущение. — Предложил ему. А он говорит — зачем тебе я, Тони, пиши сам. Будто это так просто!.. Кроули задержал завистливый взгляд на профиле Чумы. — Иди, — тот махнул рукой, намекая, что хочет послушать концерт, не отвлекаясь на разговоры. Когда Кроули встал, Чума придержал его, ухватив за запястье. — Будь живым, пока жив, — сказал он, глядя на сцену. — Чем дольше живёшь, тем меньше времени остаётся. Кроули вырвал руку. Вернулся к ангелу. — Что-то не так? — озабоченно спросил Азирафель, заметив его лицо. — Всё хорошо, — соврал Кроули. — Где там наше шампанское? We are mortal, Lost in each other's love. This is where we stand, This is where we fall…