***
В нос ударил манящий запах молочного шоколада с миндалём, и Гермиона открыла глаза, морщась от яркого тёплого света. — Вот, съешь, — знакомый мужской голос вернул Гермиону в реальность. Антонин держал в протянутой руке плитку шоколада. — Давай, бери скорее. Гермиона забрала лакомство и охотно откусила кусочек, мысленно проводя параллель между случившимся с ней и с Гарри в Хогвартс-экспрессе из-за патрулирующих дементоров. Неужели существа напали и на них с Антонином? Он смог защитить нас. Интересно, какой у него патронус? По-детски наивный вопрос прозвучал в её голове. Только заклинание Экспекто Патронум смогло бы спасти их от смертельного поцелуя. Но откуда дементоры узнали их местоположение? Реддл нерешительно покосилась на своего спутника, помешивающего ложкой чай в своей кружке. — Как… — Гермиона неожиданно замолкла. — Держу пари, дементоры — дело рук министерских шавок. — На его скулах заиграли желваки от злости. Долохов избавил её от вопроса о жутких существах, но тем самым добавил порцию новых. Почему министерство, а главное, как отследило их? Об их путешествии знали всего несколько человек, из которых подозрение тут же пало на мадам Бриенн. Гермиона слышала, как она кричала, наверняка выгоняя Долохова. Чем же он не угодил ей, если она обратилась прямиком к местным властям, перенаправившим донос в Лондон, а те в свою очередь в Россию? Путешествие обещает быть неспокойным. Гудок эхом разнёсся по местности. Поезд качнулся, прежде чем сделать вынужденную остановку на одной из станций. За окном завывала вьюга, скрывающая вид снежной бурей. — Где мы? — Я полагаю, совсем скоро будем на месте назначения, — Долохов звучно отхлебнул чай, опустив усталые веки. — Отец уже знает? Гермионе незачем было уточнять свой вопрос, потому как Антонин согласно кивнул. Волдеморту известно о нападении на его дочь и приближённого слугу, значит ли это, что он прибудет в Россию раньше, чем собирался? Беспокоился ли он о ней? На эти вопросы Долохов вряд ли даст ей ответы. Гермиона облокотилась затылком о стенку, а поезд наконец тронулся с места. Совсем скоро они покинут купе и она получит отцовский подарок. Мысль об этом успокоила волшебницу. Стук колёс уносил Гермиону из реальности, туда, где пахло тыквенными пирожками, карамелью и детством. На задворках разума звучала оживленная беседа друзей, жаждущих поскорее добраться до школы чародейства и волшебства. Хогвартс — там сейчас была Гермиона. Не Реддл, Грейнджер — простая девочка-гриффиндорка, заботящаяся о любимых учебниках и высоких баллах, полученных на уроках, даже у ненавистного угрюмого профессора Снейпа. Мысли приятно согревала поддержка Гарри и Рона, уверенно стоящих рядом, защищающих от людских невзгод. И от Малфоя… Выполнил ли ты задание, Драко? Всего за несколько месяцев она избавилась от колких насмешек, её больше незачем защищать от самодовольного слизеринца. Наверное, друзья давно заподозрили неладное из-за того письма, что передал им не кто-нибудь, а Драко Малфой. И если Гарри с вероятностью девяносто девять процентов смог сдержать негодование, то Рон — нет. Гермиона представила себе его раскрасневшееся лицо и гневный выкрик. Ему всегда был ненавистен змеиный факультет, а если дело касалось открытого конфликта, рыжеволосый смельчак тут же закатывал рукава и бросался в бой. Чего уже говорить о крохотном намёке на перемирие между лучшей подругой и Малфоем. — О чём задумалась, красавица? — А? — Гермиона подняла печальный взгляд на Долохова. — Вспомнила о друзьях. — Не забивай голову ерундой, сейчас в твоей жизни есть кое-что поважнее двух сопляков, коих ты именуешь друзьями. Совсем скоро ты поймёшь, единственный настоящий друг для тебя — ты сама. В его тёмных глазах Гермиона ясно увидела печальную ностальгию. Он говорил с ней, но в тоже время вторил самому себе, будто боясь забыть. Несомненно, Антонин многим пожертвовал ради службы своему господину. Друзья, семья, увлечения, а главное, свобода. Став пожирателем смерти, он отрёкся от всего, что его когда-то радовало, ведь рядом с Волдемортом не было места всему тёплому и радующему. Внутри Гермионы разгоралось любопытство, каким Антонин был до встречи с её отцом и насколько сильно он изменился. Равнодушный холодный тон, отстранённый вид даже за общим столом и советы, пусть и звучащие безразлично — всё это Гермиона выучила в нём наизусть, ежедневно наблюдая. Только как бы он ни старался, от неё не скрылся тот маленький, но весомый факт — всё это было напускным. Лишь в моменты своей уязвимости Долохов раскрывался, как и в это злополучное путешествие. Гермиона видела его искренний испуг за неё, совершенно чужого человека, пусть и дочь хозяина. Пожиратель не просто выполнял свой долг, он проявлял к ней заботу, переживал за неё. Единственный из всей свиты Волдеморта Антонин нарушал запреты и относился к ней не просто по-человечески, порой именно он был ей отцом. Вот так просто её в один миг лишили всего, но преподнесли маленький утешительный подарок в лице убийцы и школьного врага. — Я могу задать тебе вопрос? — Валяй, — Антонин демонстративно скрестил руки на груди и вздёрнул подбородок. — У тебя есть мечта? Антонин изменился в лице, прежде чем прыснуть ядовитым смешком. До чего же его порой веселила наивность мисс Реддл. — Милая моя голубка, — тихо заговорил он, — мечтают те, кому заняться нечем, а у меня дел по горло. — Хорошо, — Гермиона и не подумала сменить тему, она жаждала получить вразумительный ответ на свой вопрос. — Какая у тебя цель в жизни? Ведь так взрослые называют мечту — цель? — Убить как можно больше неверных и предателей, — его улыбка сменилась на звериный оскал. — Ненормальный, — скривилась Гермиона, отводя взгляд к окну. — Ну, ещё я бы хотел провести старость на своей родине, в нашем поместье. Гермиона осторожно покосилась на Антонина. Его тонкие губы изогнулись в полуулыбке. Вот такого Долохова она полюбила — расслабленного, с тенью порой тёплой грусти на, казалось, равнодушном безэмоциональном лице. Всем своим видом он напоминал ей, чего стоит каждый день, проведённый рядом с отцом. Ей было необходимо обучиться с гордостью носить маску и скрывать ото всех то, что теплится глубоко внутри. Какой бы хорошей девочкой она не была, ей придётся стать той, кого хочет видеть подле себя великий Тёмный Лорд. — Как это — убивать? — среди всего вороха вопросов, Гермиона выбрала именно этот, и на то у неё были веские причины. — Я знаю, чего хочет от меня отец, я должна научиться наказывать тех, кто этого заслуживает. — Просто не думай об этом, как о чём-то ужасном. Представь, что твоя жертва сделала тебе больно, — Долохов лениво потянулся, — или то, что может сильно тебя разозлить, например… — Моего отца, — перебила его Гермиона, и тут же закрыла рот ладонью. Ей вовсе не хотелось озвучивать свои мысли, это вышло совершенно случайно, но этого хватило верному слуге отца. Долохов подорвался с места и схватил её за плечо. — Не смей больше говорить подобное, — прошипел он, — поняла меня? — П-поняла, — испуганно проблеяла Гермиона, на автомате ожидая наказания за неподобающее поведение. Мой страх превращается в параноидальный рефлекс. Долохов вынул из внутреннего кармана волшебную палочку и приставил её к виску Реддл. Не произнеся ни слова, он осторожно извлёк из неё тонкую поблёскивающую нить воспоминания и небрежно стряхнул на пол. Невесомая дымка растаяла, едва коснувшись шершавого покрытия ковра. Гермиона словно в тумане видела манипуляции пожирателя, прячущего палочку обратно в карман. Его размытый облик стал приобретать четкие грани, и он уверенным тоном проговорил что-то совершенно непонятное ей, к тому же его слова едва походили на английскую речь. Он говорит по-русски? Но… Чёрт, конечно, он говорит по-русски! Мысли путались между собой, мешая сконцентрироваться. Гермиона провела ладонью по лицу, стирая испарину, попутно вслушиваясь в монолог Долохова. — Эх, сейчас бы в баньку, а потом и в снег занырнуть. — Зачем нырять в снег? Холодно же. — А в этом вся прелесть, Гермиона, — Антонин походил на довольного кота, щедро откормленного хозяином и оставленным почивать у разложенного камина, дабы животинке потеплее было. — Вот ты в бане веником берёзовым попарился, разогрелся донельзя и бегом остужаться. Бодрит и полезно, — оценив скептический взгляд Реддл, он замялся, — по крайней мере, точно бодрит. А потом в тепло вернёшься, пива холодненького выпьешь, и хорошо на душе, будто жизнь заново началась. Антонин говорил и говорил, в красках описывая прелести банных процедур и русских традиций. Гермиона была готова поклясться, сейчас даже сам Тёмный Лорд не смог бы его заткнуть, и видит Мерлин, здесь могло не помочь и Силенцио. Пожиратель вскидывал руки в восклицании, вспоминая былые времена. — А если девок с собой взять, ух. — Так, достаточно, я всё поняла. Перспектива рассказа о бурных развлечениях с юными девицами вовсе не привлекала Гермиону, потому она ясно дала понять спутнику о смене темы. — На улице холод собачий, в платье своём ноги отморозишь, — он потянулся в небольшому мешочку, накрепко привязанному к кожаному ремню на его брюках. — Тебе стоит переодеться. На мешочек, вероятно, было наложено заклятие незримого расширения, потому как Антонин без особого труда достал из него утеплённые штаны, свитер крупной вязки, а потом и вовсе шубу. Покидав всё на откидной столик, он вновь проделал нехитрую манипуляцию с мешочком, намереваясь так же утеплиться. — Выходить я не буду, — предупредил он, — оставлять тебя одну не безопасно, заодно помогу с корсетом. На щеках юной Реддл вспыхнул румянец от простоты доводов пожирателя, который избавился от ремня и намеревался снять с себя брюки. — Неужели нельзя обойтись согревающими чарами? — Я-то себя согреть смогу, а вот тебе из-за такого пустяка палочку не дам. Антонин остался в нижнем белье, и Гермиона машинально отвернулась, встревоженно обхватив себя за плечи. В его словах присутствовала доля правды, согревать себя магией было пустой тратой времени, к тому же они должны быть начеку, ведь нападение врага может произойти в любой момент. Но как бы она себя не успокаивала, её буквально потряхивало из-за избавления от одежды при нём. Пожиратель и так уже видел её в ночном неглиже, и это вовсе не радовало. И если учесть тот факт, что сейчас он сам был практически голый, Гермиона была готова вылететь из купе, лишь бы сознание не провоцировало её похабными картинками возбуждённого Долохова, пристающего к ней. — Стеснительная какая, только посмотрите. Времени у нас не много осталось, так что давай-ка в темпе. Воспользовавшись тем, что Гермиона стояла к нему спиной, Антонин потянулся к тонким лентам её корсета. Атлас поддался уверенным движениям пальцев, пока Гермиона, продолжая заливаться краской, смиренно ожидала окончания этой, как кричало ей сознание, экзекуции. — Ну вот и всё, — ухватившись за ткань платья, он небрежно одёрнул его, оголяя девичью спину. — Хватит! — потеряв терпение, взвизгнула Гермиона, придерживая наряд, норовящий сползти на пол и открыть пожирателю весьма пикантный вид. — Я сама справлюсь. Неуклюже схватившись за платье, она потянулась к вещам, сваленным в кучу. Схватив свитер, она, едва не потеряв равновесие, начала натягивать его, и наконец, когда вязаная колючая ткань скрыла под собой грудь и живот, Гермиона отпустила платье. — Как скажешь, я же помочь хотел. — И заодно попялиться на меня? — Сдалась ты мне, — фыркнул он, — кожа и кости. Я женщин с формами люблю, чтоб ухватиться за что было. — А за меня хвататься не надо! Антонин вновь полез в мешочек и достал обувь, показавшуюся Гермионе причудливой. Сверху материал был выполнен из чего-то мягкого, будто из шерсти животного, нижняя же часть была прорезиненной. Волшебница усмехнулась, когда пожиратель вынул вторую точно такую же пару, только на несколько размеров поменьше. — Это валенки, — он потряс их в втянутой руке и вручил ей, — в них очень тепло и удобно, обувай и прекрати смеяться, дурёха. Гермиона наконец закончила переодевание и выжидающе посмотрела на него. Определённо ей хотелось услышать извинение за наглость, граничащую с пошлостью, но вместо этого Антонин лишь замер, прислушиваясь к звукам за дверью купе. — Кажется, у нас гости, — прошептал он и тут же вытащил из внутреннего кармана свою волшебную палочку, а заодно и палочку Гермионы, приготовившись к обороне и защите ценной спутницы. Запечатанная заклятием дверь затрещала от магического натиска по другую сторону, заставляя их напрячься и приготовиться к бою. Долохов протянул ей палочку, посылая взглядом предупреждение, чтобы Гермиона не глупила, да она и не собиралась. Если удастся, она обязательно сбежит, но не сейчас, не когда в этом обвинят его. Ей не хотелось подставлять Антонина перед отцом, и уж тем более оставлять один на один с врагом, который наверняка нагрянул именно из-за неё. Трещащая дверь разлетелась вдребезги вместе с выкриком Гермионы, готовой защитить себя и спутника: — Протего! — Экспеллиармус, — прокричал незнакомец, направляя кончик своей палочки на Долохова. Он лишь скучающе отразил атаку, посылая следом жалящее проклятие. Незнакомец, видимо, хорошо подготовившийся к предстоящей магической дуэли, так же беспристрастно отразил проклятье. — Аларте Аскендаре! — Протего! — за спиной незнакомца возникла белокурая женщина. — Делетриус! Луч заклятия незнакомки пролетел у самого плеча Гермионы, едва не задев её, и угодил в спинку кресла, разорвав обшивку, разлетевшуюся кусками по всему купе. — Остолбеней! — Депульсо! — Гермиона попала точно в грудь женщине, и та отлетела к окну узкого коридора. По стеклу расползлись трещины от сильно удара затылком, и Гермионе открылся вид кровавых разводов на окне и стене, по которой медленно сползла женщина. Нечто глубоко внутри заликовало, приободряя юную волшебницу. Во-первых, ей удалось мастерски отразить атаку, а во-вторых, это придало ей той необходимой толики жестокости, которую из неё все эти месяцы пытался выудить отец. Ей действительно понравилось это чувство необузданной вседозволенности, и причиной тому было не наличие палочки. Реддл ощутила триумф от причинённой человеку боли. Впервые. И это вовсе не напугало её, напротив, Гермиона выставила руку, готовая произнести проклятие. Малфой тоже наслаждается этим? Мысли сбили её с намеренной цели, но от неё не скрылись манипуляции незнакомца и удивленное лицо пожирателя. — Иммобулюс! — незнакомцу удалось парализовать Долохова. — Фените Инкантатем! — Гермиона быстро избавила его от заклятия, косясь на приходящую в себя женщину, нервно отбрасывающую пальцем с лица белокурый локон. — Играем по-крупному, значит, — Антонин вложил всю свою злобу в изящный выпад. — Круцио! — Импедимента! Гермиона замерла на месте без шанса на малейшее движение. Она взглядом проследила за корчащимся от Круциатуса незнакомцем, точно в замедленной съёмке маггловского кино. Она видела, как мужчина выгибается, слышала, как хрустел его позвоночник. В его глазах зиял животный ужас, боль сочилась из него по подбородку вместе с кровавой слюной. Антонин лишь на несколько секунд пощадил его, чтобы точно так же поразить женщину, направляющую кончик волшебной палочки в саму Гермиону. — Авада… Она не успела проговорить убивающее проклятье, когда всё её тело сковала первая волна обжигающей, точно разряд молнии, боли. Её рот распахнулся в мучительном крике, от которого спина Гермионы покрылась мурашками и капельками холодного пота. Всего миг, и дочь великого Тёмного Лорда была бы мертва, если бы не реакция верного спутника. Антонин крепко сжимал древко своего оружия, подходя к корчащейся на полу женщине. Он схватил её за волосы у самых корней и потянул на себя: — Смотри на меня! — он прекратил действие проклятия, но только чтобы снять заклятие с Гермионы, а его жертва могла говорить. — Кто вы такие? — Анна, — прошептал мужчина. Не в силах сказать ещё хоть слово, он сплюнул на пол сгусток крови и потерял сознание. Натиск Долохова стал настойчивее, женщина заверещала, оглушая Гермиону: — Я ничего тебе не скажу, грязный пожиратель, — в её хриплом голосе едва различался акцент. — Ты и твой хозяин совсем скоро падёте, — она обернулась к Гермионе, — и ты умрёшь, полукровная шавка! — Я нет, а вот ты очень даже возможно, если не признаешься, кто вы такие и кто вас послал! — Гермиона нависла над незнакомкой, сверля прожигающим взглядом. — Круцио! Скрип зубов, истошный вопль и слёзы, брызнувшие из глаз, — всё это Гермиона видела не в первый раз, потому равнодушно отвела взгляд и опустилась на кресло. За всё время схватки с врагами никто и не сунулся в коридор из-за шума и непонятных выкриков иностранцев. Поезд не был пустым, очевидно, незнакомцы хорошо подготовились и если они не оглушили магглов, то наложили на коридор заклятие подавляющее любой звук. И это было на руку обеим сторонам сопротивления. Долохов продолжал свой допрос, и его воодушевленный вид говорил о скором сломе жертвы и её признании, только пожиратель, видимо, перестарался. Женщина больше не кричала, её голосовые связки попросту не выдержали, она просипела что-то совершенно непонятное Гермионе, но понятное Антонину. Они русские… Прозвучал протяжный гудок, и машинист объявил об остановке. Долохов грязно выругался, оборачиваясь к Гермионе: — Наша остановка, милая, пора выходить. Яркий зелёный луч осветил купе и платформу сквозь запотевшее окно.***
В доме было холодно. Дико холодно, невообразимо холодно: Гермиона успела тысячу раз проклясть про себя суровые русские морозы; Долохова, который несмотря на все отнюдь не весёлые приключения светился от самодовольства и какой-то непонятной ей эмоции и всех вокруг, кто докучал ей вниманием до тех пор, пока они не трансгрессировали. И, Мерлин помилуй, лучше бы они этого не делали! Дом был большим. Он возвышался среди снега и деревьев мрачным исполином, навязчивым великаном, по нелепой глупости потерянным среди недружелюбной природы. Огромный, чёрный, угрюмый с виду, напоминавший картинку из ужастиков: у Гермионы по коже побежали мурашки, стоило ей увидеть издевательски-распахнутые окна и льющийся из них искусственный молочно-белый свет. — Здесь холодно, — невнятно пробурчала Гермиона, не кажущая носа из-за плотного шерстяного воротника, но Долохов её расслышал. — Естественно, — он на мгновение мазнул по ней всё тем же сияющим взглядом, который, впрочем, странно потемнел, — дом старый. Здесь давно никто не живёт. Пожалуй, остались лишь домовой да с десяток слуг — упаси Мерлин кому-то лезть в эту глушь. — Что, совсем никто не ходит, кроме слуг? Антонин передёрнул плечами, не отвечая, и в два шага добрался до ступеней. — Плохо слушаешь меня, красавица. Говорю же: нынче тут и вовсе никого нет, — взмахом руки он распахнул тяжелую дубовую дверь, обидчиво задребезжавшую от напора волшебства, и придержал Гермиону за локоть, чтобы она не споткнулась на ступенях, — совсем. Кроме, пожалуй… — он на миг замер, странно качнув головой, — кроме твоего отца. Господин уже здесь. Господин уже здесь. Гермиона сжала губы в плотную белую полоску, освобождая свою руку из руки Долохова и порывисто шагая в зияющий дверной провал. Господин уже здесь. Гермиона плотнее куталась в теплую меховую шубу, когда зашагала по лестницам, скрипящим под её ногами на все лады. Господин уже здесь. Гермиона спрятала взгляд где-то на уровне пола, когда вынырнула из полутьмы длинных змеящихся коридоров на второй этаж, чтобы отыскать там кабинет. Господин уже здесь… Да, действительно здесь. Отец обнаружился в кабинете, как и предрекала её интуиция — Гермиона тихо и осторожно прошла внутрь приветливо распахнутых дверей, которые с тихим шелестом захлопнулись за её спиной, отрезая не только от жутковатых декораций старого дома, но и от Антонина, который затерялся где-то в угрюмой глубине лабиринтов. Кабинет, наверное, оказался самой чистой и самой лучшей комнатой. На стенах, обклеенными черными обоями, покоились неподвижные портреты каких-то людей; в середине комнаты стоял массивный дубовый стол со шкафами по бокам, а у дальней стены тускло горел камин. А у камина, в большом мягком черном кресле, сидел отец. Он поздоровался лёгким наклоном головы — кивнул, лишь слегка, и Гермиона нервно сглотнула слюну, пытаясь выдрать из себя чувство липкого страха, тянущего щупальца удушья к её горлу. Свет вспыхнул на лысине, а из полутьмы мгновением вынырнула бледная когтистая рука — мертвенно-белая, будто у трупа. — Отец. Я рада видеть тебя… Ложь фальшью потекла по губам, заставляя Гермиону подойти ещё ближе: яд собственных слов горячо обжигал внутренности жгучей насмешкой. Рада видеть? Как бы не так, папа. Как бы не так. Он ничего не ответил, лишь кивнул снова, небрежным движением тонких паучьих пальцев веля ей присесть. Иногда Гермиону особо сильно пугали его руки. Да и он сам тоже. В соседнее кресло она села очень осторожно, стараясь не шуметь, чтобы не нарушить размеренную тикающую тишину, повисшую в помещении. Казалось, всё погрузилось в сонный дурман. — Её звали Николетт. Отец заговорил медленно, неспешно, мягко — так гадюка ползёт по шёлку; его голос вплёлся в потрескивание дров и ломко споткнулся на последнем растянутом слоге, словно он сам впервые называл это имя. Николетт? Неужели? — Верно, — Волдеморт кивнул всё с той же задумчивой неторопливостью, пока Гермиона нервно сжала пальцы в кулаки, — она была твоей матерью. Хорошенькая француженка из знатной семьи. Весьма… талантливая ведьма, — последнее он выдавил каким-то странноватым тоном, будто сама мысль о чужом таланте была для него забавной, — но упрямая. Очень упрямая. Он взмахнул палочкой, и дрова вспыхнули сильнее. Будто он сделал это специально, лишь бы Гермиона прекратила дрожать. Но она, черт подери, не могла прекратить! Столько времени пытаться узнать о своей матери хоть что-то, понять, добиться хоть крохи информации… столько времени, чтобы услышать равнодушно-обезличенное «была упрямой»?! Ну уж нет! — А… Ещё? Волдеморт повернул к ней голову, наконец, глядя прямо и внимательно, словно смотрел на что-то крайне забавное и одновременно интересное. Так смотрят на препарируемых лягушек. Он небрежно развалился в кресле, словно спокойный сытый змей. Укутанный в привычную мантию, не чувствующий холода… Никакого холода. Душевного, кажется. тоже. — Ещё? — отец пробежался костлявыми пальцами по подлокотнику, погладил подушечками лакированную древесину, — она была совершенно несносной. Ты на неё очень похожа. Пожалуй… Пожалуй, она была красивой. Его глаза сверкнули алым отблеском, пламя заиграло на радужке, визуально окрашивая белок в стремительно чернеющую кляксу. Глядя на отца из кресла — Гермиона, едва дышащая, жадная, любопытная до безумства, глядя на него, она в этот момент мечтала только об одном — чтобы он рассказал что-нибудь ещё. Что-то… Хоть что-то! Хоть немного! Но Волдеморт молчал. И сегодня она желала ему смерти куда сильнее, чем прежде. Гермиона вылетела из кабинета тремя минутами позже: отец философски молчал ещё минут пять, пока она пыталась прекратить представлять в голове самое жестокое из его возможных убийств, а после отпустил её ленивым щелчком пальцев, будто собаке приказывал. Она наткнулась на Антонина почти сразу же, не успев пройти и пяти шагов. Он стоял у стены, в темноте, напоминающий жуткую хищную тень, и вышел ей навстречу, когда Гермиона захлопнула за собой дверь кабинета. — Николетт умерла от болезни. Она долго лечилась, но… Затормозив рядом, Гермиона не сразу поняла о чём он: одна часть её хотела разреветься, а вторая — вернуться в кабинет и заставить Волдеморта захлебнуться собственной кровью. Стоило Долохову лишь открыть рот, а его пальцам — тронуть её предплечье, как Гермиона с яростью сбросила его руку с себя. Ещё и подслушивал! Пес цепной! Да как он только… — Отстань! Отстань от меня! Антонин отпустил её в тот же миг, растерянно выдохнул, но Гермиона не собиралась ждать продолжения диалога. Она резко развернулась на пятках и опрометью бросилась куда-то в негостеприимную жуткую тьму, оставляя мужчину у себя за спиной. По её щекам текли слёзы. Она бежала сквозь темноту дома не зная, куда и зачем, ноги сами несли её прочь, а тяжёлая дверь со скрипом отворилась; пылающие от злобы щеки опалил неприветливый, но такой нужный сейчас ей мороз. Зима. Зимы в Великобритании были совсем другими, как переменчивая любовница, норовящая сделать какую-то подлость, а суровость местного климата почему-то вселяла уверенность в собственное «Я». Я смогу. Она дернулась вперёд под импульсом агонии хаотичных мыслей, снег заскрипел под ногами, а каждый её выдох окутывал пространство позади сизым паром. Ей было жарко, пока она бежала, как сумасшедшая, по проселочной, витиеватой, плохо почищенной дороге, спотыкаясь, сбиваясь с ног и то и дело падая в снег. Силы так стремительно уходили, но желания вернуться в мнимое тепло проклятого позади себя дома не было, каждая поджилка Гермионы начинала содрогаться и сжиматься в естественном спазме, силясь сохранить тепло её тела. Постепенно ноги совсем перестали её слушаться, а она, отчаянно обхватывая себя трясущимися руками, продолжала идти, пока снова не споткнулась и грохнулась в сугроб сбоку. Бывшая гриффиндорка, бывшая Подруга Гарри Поттера, которому суждено спасти мир от её отца, бывшая Грейнджер. Она, не помня себя, закричала в голос, с остервенением стала бить заиндевевший наст ладонями, сдирая острыми льдинками нежную кожу. — Совсем с ума сошла, глупая девчонка, — руки Антонина обхватили её сзади и потянули к себе, кутая в шубу. — Тебе жить надоело? — Ненавижу, ненавижу, ненавижу! — кричала она, пока он прижимал Гермиону к себе, так рьяно, что она на секунду замешкалась, прежде чем начать колотить мужчину в грудь. — Я вас всех ненавижу, вы отвратительные, уродливые, перекошенные от ненависти и меня пытаетесь сделать себеподобной. Долохов ещё сильнее вжал в себя хрупкое трясущееся девичье тело, пока она сыпала словестными проклятиями ему в лицо, но он и не пытался приструнить её истерику, позволяя выговориться, как будто понимал, что точка кипения только что была достигнута, и с этого момента что-то в девчонке сломалось. Что-то хрупкое, что будет невозможно склеить или починить.