Занятия литературой

С тех самых пор, как Кроули Янг собрал всё своё терпение в кулак и мужественно прижал собственный кадык пяткой, прошла неделя. Всё это время ему приходилось мириться с тем, что через день к ним приходит репетитор с самой светлой улыбкой, которую когда-либо доводилось видеть Кроули. Первое время он вообще сомневался, что у Азирафаэля всё в порядке с головой: ну невозможно работать за небольшую зарплату преподавателя и оставаться таким жизнерадостным! И всё же ему удавалось. Совершенно непостижимым образом. Адам был настолько счастлив, что не замечал никаких окружающих неприятностей. Отец с усилием давил в себе глухую ревность, с раздражением закатывая глаза. По вечерам ему можно было лишь согласно мычать в ответ и изредка кивать, пока Адам воодушевлённо делился всем, что узнал нового от своего "блестящего" репетитора. Ему хотелось быть точно такой же причиной радости своего сына, поэтому настроение стремительно портилось, стоило только Азирафаэлю переступить порог их квартиры. За всей этой суетой Кроули даже как-то позабыл свою главную причину тех сумрачных изменений, которые произошли с ним за одну ночь ещё одиннадцать лет назад. К сожалению, ему ненавязчиво об этом напомнили. Но если бы этого не случилось, не раскрылась бы новая ветвь удивительных событий; так что, эту ситуацию сложно оценивать однозначно тем или иным образом. Этот незаметный, глухой толчок, давший начало целой цепочке, произошёл в спокойный субботний вечер. Кроули закончил оформлять документы на новое приобретение — превосходную старинную шпагу — и, сладко потянувшись, прислушался. Из комнаты Адама всё ещё раздавалось негромкое бормотание. Обычно мальчик не контролировал громкость голоса, и мужчина сосредоточенно поджал губы. Неужели решили его лишний раз не беспокоить? Как любезно, ядовито подумал он. Странное любопытство подтолкнуло его змеёй выскользнуть из кресла. Он мельком бросил взгляд на часы — уже семь вечера; в этот раз они задержались ещё больше. Не то чтобы Кроули был против, просто присутствие Азирафаэля странным образом его раздражало. Словно там, где появлялся этот мужчина, оставался какой-то призрачный светлый след, и привыкшему к тьме Змию было... Некомфортно. Описать свои чувства он не мог, поэтому просто бесшумно выскользнул в коридор, намереваясь проведать увлечённую парочку. Судьба ли это была, интуиция, шестое чувство, или Кроули просто почувствовал, что называется, селезёнкой, но обсуждение в комнате Адама именно к этому моменту ушло далеко от литературы. — Мама ушла, — легко признался Адам, переходя почти на шёпот. В груди Кроули всё неприятно сжалось, а спину словно окатило ледяной водой. Он нервно сглотнул, стараясь почти не дышать, чтобы его не заметили. — Ему было очень тяжело, он её сильно-сильно любил. На мгновение мир остановился; изнутри его обдало волной боли, и кровь обратилась в жидкий огонь. Обжигающий пар коснулся лица, и глаза немного заслезились. Кроули почти сердито зажмурился, проводя рукой по лбу. В комнате раздался тяжёлый вздох. — Ты скучаешь по маме? — очень участливо и бережно спросил Азирафаэль. Кроули даже застыл на мгновение, борясь с соблазном выдать своё присутствие. То, каким искренним состраданием был пропитан этот атласный голос, потрясло даже его. Изогнувшись, он всё же незаметно заглянул в комнату, затаив дыхание. Он действительно выглядел как мальчишка, решивший пошпионить, но на данный момент жгучее любопытство пересиливало всё. Кроули даже предпочёл не думать, что будет, если его раскроют. Книги оказались забыты; они сидели за столом, повернувшись друг к другу, и рассеянно смотрели куда-то в пол. Адам старательно прятал слезящиеся глаза. — Я её совсем не помню, — ещё тише ответил мальчик. И быстрым, трогательно-детским движением пожал плечами: — Папа говорил, что я был очень маленький. Кроули совсем позабыл, как дышать. Любой звук мог помешать ему внятно расслышать этот разговор, а он являлся чем-то безумно важным. Холодные цепкие мурашки волнения не отпускали его напряжённые мышцы. — Он очень любит тебя, — вдруг кивнул Азирафаэль, и Кроули невольно вскинул на него взгляд. На его лице появилась ласковая улыбка, такая искренняя, что можно было подумать, что Адам - его собственный племянник. Или даже сын. Настоящий же отец нервно облизнул пересохшие губы, разглядывая преподавателя. Всё в нём тогда напоминало бутон едва раскрывшегося цветка с его бархатистыми, прохладными и очень нежными лепестками. По ним хотелось скользить кончиками пальцев, полной грудью вдыхая чарующий сахарный аромат, и очень бережно держать в руках, слушая мягкий шорох. — Угу, — улыбаясь, кивнул Адам. — Он просто суперский. И ты тоже, Азирафаэль. А имя у тебя красивое, ты его не слушай. Репетитор судорожно вздохнул, снимая с себя очки. — Ох, — растроганно выдавил он чуть дрожащим голосом, — Адам, м-могу я обнять тебя? Кроули молча наблюдал за тем, как его сын с открытой широкой улыбкой сам тянется за объятиями. И его детское лицо осветилось так, что мужчине пришлось стиснуть руки в кулаки и почти до крови закусить губу, чтобы подавить в себе желание испытать на себе тот же бархатный свет. И на фоне всех этих неожиданно сильных эмоций, которые Кроули впервые ощутил за многие годы, застарелая боль потери напомнила о себе. Словно бутон медленно осыпался, лепесток за лепестком, утратил свою красоту, оставляя после себя уродливо обгоревший стебель и неприятный запах горечи. Она тоже могла бы вот так обнимать его сына. Их сына. Досада и тоска жгли его изнутри калёным железом, и Кроули резко сорвался с места, решительно прошагав в комнату. Азирафаэль и Адам тут же отпрянули друг от друга, удивлённо оглядываясь, но Кроули уже было не остановить. Ему хотелось и кричать, и плакать одновременно; огонь больно обжигал его, проходясь по самому сердцу. — Вам не кажется, что вы немного задержались? — даже не пытаясь скрывать стальное раздражение, холодно произнёс Кроули. Азирафаэль растерянно захлопал ресницами, ещё больше подогревая очаг его ярости, и мужчина едва удержался от змеиного шипения. — Д-да, пожалуй, — очень тихо выдохнул он, чисто машинально вставая из-за стола и убирая вещи в портфель. — Пап, — возмущённо воскликнул Адам, но Кроули даже не взглянул на него. Ему было больно разрушать то, что происходило между ним и преподавателем, но он уже не мог остановиться. Его словно по инерции несло всё дальше и дальше, как хрупкую ветку, сметённую течением бурной горной реки. Только река эта состояла из пламени. Самого горячего, которое могло только быть в мире. — До свидания, мистер Янг, Адам, — очень тихо произнёс Азирафаэль уже в прихожей, и, не взглянув на Кроули, в торопливом смятении выскочил за дверь. Кроули едва подавил в себе желание с грохотом захлопнуть за ним дверь; не обернувшись на Адама, он прошёл в свою комнату и хлопнул дверью там. Обычно долгожданная тишина и полутьма его спальни приносила ему искреннее удовольствие; сейчас он не чувствовал ничего, кроме болезненного стыда. Он знал, глянцево чисто осознавал, что поступил неправильно, некрасиво, грубо, даже по отношению к своему сыну; но остановиться было выше его сил. Ему хотелось крушить и разрушать, поэтому вместо этого он потянулся к настенному шкафчику и выудил оттуда бутылку виски. — Хреновый отец, так ты ещё и алкаш, — пробормотал он себе под нос, горько ухмыляясь. Змий даже не чувствовал своего лица. После нескольких глотков прямо из бутылки алкоголь терпко обжёг язык и горло, а слёзы — глаза. Кроули утёрся рукавом, не меняясь в лице, и отпил ещё. Он бездумно присел на край кровати, немым взглядом уставившись в пол, и сжал в пальцах прохладное стекло. Потом, морщась от отвращения к самому себе, мужчина закрутил крышку и поставил виски на тумбочку. Сколько бы времени он ни бился над этим вопросом, ответа так и не появилось. Разводить сопли искренне не хотелось, но Кроули на пару мгновений прикрыл глаза, вспоминая то, как тяжело переживал разрыв. Даже остаться с месячным ребёнком на руках было не так невыносимо больно и горько, как то, что любимая женщина подарила ему сына и оставила их обоих. Словно ей никогда и не было до них никакого дела. С тех пор Кроули не сходился ни с одной женщиной. Рана была слишком свежа и ещё даже не начинала зарастать, не давая о себе забыть ноющим зудом. Он окунулся с головой в воспитание сына, работу, трепетное изучение антиквариата и нервные срывы, касающиеся исключительно его пышной коллекции растений. Совершенно позабыв о делах сердечных, Кроули не завёл даже друзей; любовь слишком сильно ударила его под дых, и он разочаровался в проявлении иных нежных чувств, кроме как к своему сыну. Теперь это возвращалось бумерангом. Мужчина очень плохо разбирался в чувствах других людей. Он тяжело вздохнул, потирая разболевшиеся виски. Пора было брать себя в руки и становиться нормальным отцом, а не чокнутым психом. В конце концов, откуда этому долбаному зефирному литератору было знать, насколько больно Кроули вспоминать о матери Адама? В голове снова появилось въевшееся воспоминание — как Адам доверчиво обнял репетитора, называя его на "ты". В другой ситуации отец тут же отчитал бы сына за фамильярность, но сам блондин, кажется, был совсем не против. И почему-то в очень бережных руках растроганного Азирафаэля Адам смотрелся удивительно правильно и спокойно. Он уже хотел было собраться с духом, выйти из комнаты, проверить, как вообще там Адам. Но незримая нить, связывающая отца с сыном, оказалась крепче и значимее, чем думал сам Кроули. У его спальни раздались лёгкие шаги, и дверь неуверенно приоткрылась. — Пап? Давай закажем пиццу? Его голос был нерешительным, немного даже пугливым, и мужчина ощутил сильный приступ ненависти к самому себе. Не хватало ему ещё из-за своих собственных проблем и страстей оттолкнуть единственное дорогое ему существо. — Конечно, — дрогнувшим и охрипшим голосом ответил Кроули. Он надеялся, что сын не заметит его покрасневших глаз, но Адам взволнованно нахмурился, заходя в комнату, и мужчине ничего не оставалось, как тяжело вздохнуть. Он только распахнул руки в каком-то отчаянном, тоскливом жесте, и даже не надеялся, что мальчик правильно его поймёт. Но Адам улыбнулся — удивительно мудро для своих лет — и с радостью подбежал к отцу, обнимая его так крепко, что Кроули непроизвольно выдохнул, поглаживая его по спине. — Я люблю тебя, пап, — прошептал Адам, положив подбородок на его худое острое плечо. Кроули крепко зажмурился, стараясь успокоиться окончательно, и прижал сына к груди. Неужели возраст делает его таким сентиментальным? В самом-то деле, если Адам рад чему-то или кому-то, то Кроули не будет против.