Занятия литературой

На следующий день Азирафаэль не пришёл. Они оба честно ждали его возвращения — конечно, Кроули делал вид, что копался в своей коллекции виниловых пластинок. Когда стрелка часов перевалила за шесть, Адам принялся расхаживать по всей квартире, пытаясь уговорить отца поехать прямо за ним. — Ты его обидел, — твердил мальчик, рассеянно поглаживая гладкие листья бегонии. — Вот ещё, — фыркал Кроули, перебирая конверты с пластинками. — Он сам обиделся. Уже за ужином Адам практически требовал, чтобы отец дозвонился до Азирафаэля. Порывы его были весьма благородны: "А вдруг с ним что-то случилось?!" Кроули огрызался в ответ, чувствуя, как внутри раздражение закипает в причудливом коктейле совести. От репетитора вестей так и не было. Уже ложась в постель, Кроули чертыхнулся сквозь сжатые зубы и решил позвонить ему завтра — если тот не объявится. Азирафаэль пришёл. Сдержанно улыбнувшись, тут же прошёл в комнату Адама, не задерживаясь в коридоре ни секунды. Хозяин дома ещё какое-то время стоял в прихожей, бестолково пялясь на закрытую дверь, и виновато почесал в затылке. Они были знакомы чуть больше недели, но Кроули уже чувствовал, что в его поведении всё буквально кричало об обиде. На мягкую, неторопливую походку Азирафаэля это было вовсе не похоже; скомканная, почти пугливая улыбка поджатых губ отвратительно расходилась с искренней и светлой, которой он встречал семейство Янгов с каждым своим приходом. Кроули шёпотом выругался так, что пожилая соседка за стеной вдруг горячо зашептала молитву, и направился в гостиную, где жались к краям горшков растения. По пути он схватил с комода пульверизатор, и пластик жалобно хрустнул в его пальцах. Ярость снова исходила из него, волнами затапливая пространство. Выместив раздражение на цветах, Кроули плюхнулся на диван перед телевизором, пытаясь восстановить дыхание и хорошенько поразмыслить над тем, что ему следует сказать. Извиниться? Кроули не извинялся ни перед кем уже... Давно. Очень давно. По факту, он даже позабыл, как это делается. Если бы он накосячил перед Адамом, это не составило бы особого труда, но стоило ему подумать о мягком, з е ф и р н о м преподавателе, как мозговые каналы что-то перекрывало, будто мощной дамбой сильную, волевую реку. По факту, Азирафаэль для него совсем никто, это Адаму отчего-то стукнула в голову идея с ним подружиться. Сам отец был тут ни при чём. Но что-то неприятное ворочалось внутри, не давая спокойно сидеть, и он каждый раз вспоминал обиженно-испуганный взгляд. Совесть проснулась как-то уж очень неожиданно и не вовремя. Кроули даже не смог сосредоточиться на каком-то документальном фильме о дельфинах. Он постоянно отвлекался, чтобы взглянуть на настенные часы. Время ползло ужасно медленно. Несколько раз Змий, досадливо цокая языком, закидывал ногу на ногу и обратно. Горевшее в нём нетерпение подогревало ещё больше, хоть мужчина так и не придумал, что ему следует сказать. Взаимодействовать с людьми он всё ещё... Не привык. Часы показывали 19:30, когда дверь комнаты Адама наконец открылась. Увлечённо обсуждая что-то, что так же находилось за пределами понимания рационального Кроули, они прошли в прихожую, и мужчина, решительно шлёпнув себя по бёдрам, вскочил с дивана, выключив телевизор. — Я думаю попробовать себя в стихах, — сияя, немного смущённо, но очень воодушевлённо сказал Адам. — Как думаешь, у меня получится? — Конечно, — не менее восторженно ответил Азирафаэль, и Кроули, увидев его широкую улыбку, тяжело вздохнул. — Это замечательная идея, Адам. — Может... — подал голос Кроули и они оба обернулись на него. Застенчиво (упаси Дьявол!) кашлянув в кулак, хозяин дома всё же набрался духа закончить предложение: — Может, останетесь на кофе? На извинение походило мало. Тем не менее трое присутствующих понимали, что в своих истоках предложение таковым и было. Мужчина готов был поклясться, что Адам удовлетворённо смерил его взглядом и перевёл его обратно на репетитора. Губы Азирафаэля слабо дрогнули, и он снова отвернулся, бережно прижимая портфель с книгами к груди. Что-то скользкое внутри Кроули зашипело с гневной досадой. Ох и не стоило ему тогда так реагировать на... Он ощущал себя крайне неуютно, глядя в это расстроенное мягкое лицо. — Благодарю вас, но мне уже пора. До свидания. Дверь с глухим хлопком закрылась, и по необычному совпадению одновременно с этим звуком Кроули очень захотелось выпить. Адам с ним об этом больше не разговаривал, чему отец был весьма рад. Ещё одного такого смущения он не перенёс бы; всю свою жизнь это он смущал всех остальных, а не наоборот. Подмена ролей очень насторожила мужчину. Пару дней до следующей встречи, которую Кроули неосознанно ждал, Адам был с головой погружён в литературу. Судя по тому, как он наматывал круги по комнате, грызя колпачок ручки и проговаривая рифмующиеся слова, писал стихи. Уж хотя бы это Кроули знал. Мальчик напряжённо морщил лоб, всё больше напоминая отца, но выглядел весьма довольным. К тому самому дню, когда Азирафаэль снова должен был посетить их квартиру, Кроули был морально готов. Он даже продумал небольшой план, по которому мог бы попросить прощения и вкратце объяснить, почему предпочитает не вспоминать о бывшей жене. В голове он звучал даже почти вежливо. Он прокручивал это в мыслях ещё утром, когда старательно брился перед зеркалом. Неприятное ощущение укололо его гордость, словно крохотный неосторожный порез на подбородке. Почему ему вообще так важно извиниться перед ним? Адам привязался к нему за удивительно короткий срок. Но ему одиннадцать, и он просто обожает литературу; к тому же, возможно — Кроули смущённо наморщил нос, — у него недостаток мягкого отношения от отца. Азирафаэль же был воплощением мягкости. Но разве можно было это всё сказать о Кроули? Он взрослый мужчина, чёрт возьми, слишком рано разочаровавшийся в радостях жизни помимо алкоголя, быстрой езды и антиквариата! Кареглазый отложил бритву, смывая пену с лица, и угрюмо уставился на своё отражение. Кроули в зеркале хмурил брови так, что на лбу пролегли сразу несколько складок, словно места на цирковом манеже. Прислушавшись к себе, он понял, что кроме обычного раздражения, столь привычного ему, он ощущает нечто совсем другое. Ему в любом случае хотелось увидеть расслабленную улыбку Азирафаэля и поговорить с ним — более полно, чем он мог бы себе позволить. Казалось чем-то ужасно неправильным, что репетитор теперь посещает их в таком грустном настроении, хотя обычным хобби Кроули было выводить людей из себя. Утеревшись полотенцем, мужчина покинул ванную, продумывая остальные детали этого разговора. Смятение не давало ему покоя, но над этим всем можно было подумать позже. Они с Адамом с одинаковым нетерпением ждали пяти часов вечера. Как и всегда бывает в таких случаях, Кроули неожиданно позвонила очень богатая дама, страстно желавшая купить его коллекцию антикварных ваз. Грудным низким голосом она предупредила, что уезжает из города сегодня вечером. Упускать такую возможность было нельзя ни в коем случае, и Кроули, наспех накинув чёрные рубашку и костюм и прихватив контейнер, вылетел из дома. Всю дорогу он ругался самыми отборными витиеватыми ругательствами, которые только знал; любимая Бентли согласно пыхтела двигателем, послушно разгоняясь до сотни. Он всеми силами надеялся успеть до семи. Пару раз нарушив скоростной режим и один раз лихо проскочив на красный, Кроули подъехал к дому, когда на часах уныло горело 18:45. Жгучее желание успеть и увидеть репетитора даже не заставило его задуматься, почему он вообще так спешит. Ведь помириться можно в любой день, верно? Тем более пока он костерил незадачливую богатую леди на чём свет стоит, он совершенно позабыл весь план разговора, который выстраивал в голове уже не первый день. Всё должно было пойти крахом. Он взлетел по лестнице и на мгновение замер. Нельзя было, чтобы Азирафаэль увидел его в таком виде. Зачем бы ему так спешить к себе домой? Мужчина, подумав с пару секунд, кое-как пригладил огненные вихры, попытался отдышаться, поправив съехавший пиджак, и зашуршал в скважине ключом. Практически воздух был пропитан ощущением неудачи. Кроули старался дышать ровнее и придать лицу менее глупое выражение — он случайно увидел своё отражение в прихожей. Волнение щекотало нервы, давно забытое ощущение сладкой тревоги, на которое хозяин дома сначала не обратил должного внимания. Первые сомнения закрадутся в его голову сегодня ночью, но пока он об этом не знает. Пока Кроули с каменным выражением напряжённого лица заглядывает на кухню. Он почти раскрыл рот, чтобы спросить, но Адам, размешивающий какао в двух больших кружках, приветливо улыбнулся ему: — Он пришёл, не волнуйся. Мужчина возмущённо прошипел что-то вроде "Не волнуюсь я" и более спокойно и расслабленно прошёл дальше. Сердце гулко стучало, набирая скорость, как обороты двигателя; ему казалось, что он почти слышит это. Азирафаэль оказался в гостиной. Сегодня он был в светло-коричневом свитере, а не в обычном кремовом костюме. Обычно на людей, одевающихся подобным образом, у Кроули срабатывал едва ли не рвотный рефлекс, но Азирафаэль смотрелся действительно гармонично. Может, он единственный человек на свете, которому идут такие свитера. От его мягкой, слегка полноватой фигуры в светлом веяло теплом. Кроули нервно облизнулся, ощущая непонятное притяжение, и про себя решил: он не должен допустить косяк и на этот раз. И без его этой хреновой улыбки Азирафаэль квартиру не покинет. Собравшись с духом, он разжал губы, желая окликнуть его, но преподаватель вдруг наклонился к аглаонеме, стоящей на отдельной полке, и с тихим восхищением воскликнул: — Какие вы все здесь замечательные! — он осторожно протянул руку, чтобы провести пальцами по глянцевой поверхности листа, и Кроули готов был поспорить, что растение всеми клеточками потянулось к ласкающей руке. Мужчина ощутил тягуче-колющую ревность. И не понял даже, кого ревнует. — Прекрасные растения, — хихикнул Азирафаэль, и Кроули постыдно выпучил глаза, желая постучать себя кулаком в грудь, чтобы утихомирить сердце. Реакции собственного организма ему категорически не нравились. — Уверен, ваш хозяин очень вами доволен! Он говорил о нём. О нём ведь, так? У этих растений не было другого владельца. Кроули на мгновение прикусил кончик языка и, борясь с желанием зашипеть от волнения, произнёс: — На самом деле они те ещё засранцы. На то, как мужчина вздрогнул, обернувшись, и презабавно округлив глаза до размера чайных блюдечек, можно было смотреть вечно. Кроули и сам не сдержал тёплой усмешки; похоже, это расслабило и Азирафаэля. Его щёки смущённо порозовели, и репетитор отвёл взгляд обратно на цветы. — Добрый вечер. Прошу прощения, я даже не слышал, как вы пришли... — Я был очень груб, — выпалил Кроули, и блондин удивлённо вскинул на него взгляд. Теперь всем его вниманием владел он, и от этой мысли Змий приободрился, даже немного выпрямился, сунув руки в карманы брюк: не придумал ничего лучше. Излишняя нервозность, вовсе ему не свойственная, настораживала. — Тогда, ну. Это мне надо извиниться перед вами. Это было ужасно. Азирафаэль быстро облизнул губы кончиком языка, не находясь с ответом, и Кроули поспешно махнул рукой, сгорая от неловкости: — Извините, я толком-то и говорить не умею. Адам вот в этом деле мастер. Но я приношу свои... Искренние извинения. Он с некоторой надеждой уставился на репетитора. Мужчины взволнованно смотрели друг на друга, чувствуя, как сердца почти болезненно пульсируют, и дело тут было вовсе не в стыде, или совести, или обиде. — Всё в порядке, мистер Янг, — наконец улыбнулся Азирафаэль. Его черты лица ощутимо расслабились, и Змию захотелось победно вскинуть кулак в воздух, принимая легендарную позу Фредди. — Кроули, — поправил он. Преподаватель недоумевающе приподнял брови, и мужчина снова помахал рукой, не в силах по-другому справиться с нервозностью: — Давайте на ты. Мне как-то неловко. Ожидать можно было чего угодно, на самом деле. Что тот снова обидится и уйдёт, оставив Кроули орать на растения от досады. Что он отшутится, скажет что-нибудь глупое, и горе-отец снова не найдётся с ответом. Что он вежливо откажется, сказав, что не намерен так сближаться. Любой из этих вариантов падал на макушку Кроули тяжёлым камнем. Он весь застыл, как змея перед смертельной атакой, казалось, даже его сердце остановилось на пару мгновений. В комнате стало намного светлее, несмотря на плотно задёрнутые тёмные шторы. Азирафаэль расплылся в широкой улыбке, искренней и открытой, такой, что его глаза чуть прищурились, а светло-розовые губы дрогнули. — Давай. Они чувствовали себя самыми большими и неловкими идиотами на свете. Может быть, так оно и было.