Как мы здесь оказались?

      Кенни обманывал себя бесконечное количество раз. Обещание напиться сразу по приезде стало ещё одной маленькой ложью, слишком незаметной, блеклой и теряющейся в тени откровенного вранья. На деле они ввалились в первый же хостел, на который хватило денег, и отключились, стоило только коснуться кроватей.       Сон без сновидений — благословение для того, кто видит только кошмары. Отрывки воспоминаний, от которых цепенеешь, не в силах вскрикнуть или пошевелиться, издевательские предзнаменования, мороки. Кенни редко высыпается. Он не уверен, снилось ли ему хоть когда-то что-то ещё. Но в этот раз вместо галереи ужасов он получает счастливый билет в пустоту без цвета и звука, свободное падение длиною в семь часов.       — Тридцать, — задумчиво выдаёт Баттерс, как только замечает, что Кенни открыл глаза.       Он выглядит так, будто уже давно на ногах и, кажется, даже принял душ.       — Чего? — непонимающе тянет Кенни, силясь подавить зевок.       А ещё Баттерс белый, как полотно. Кусает губы, борется за самообладание, только в отличие от Кенни, врун из него херовый. В его глазах плещется тревога, того и гляди возьмёт верх, перемкнёт и сломает наспех возведённую стену контроля.       Кенни моргает. Едва проснувшиеся мозги со скрипом осиливают напрашивающийся вывод.       — Мы не сможем оставаться здесь больше чем на сутки, — Баттерс приглушённо вздыхает и, немного помолчав, продолжает. — Не знаю, как тебя, но меня это здорово пугает.       Кого угодно напугало бы, Баттерс. Во всяком случае, ты можешь говорить об этом вслух.       Кенни смотрит на свои руки. Смотрит и не понимает, как они могут быть такими живыми, смуглыми и изрисованными родинками. Херотень. Его руки — это синюшные тощие палки, с торчащими венами, намотанными на кости. Ходячее фрик-шоу.       Он прикрывает глаза и вздыхает, пытаясь подавить дурноту, подкатывающую к горлу.       — Как насчёт… Частного тура по городу? — Кенни смотрит на Баттерса из-под ресниц и даже пытается усмехнуться. — Обещаю не брать больше тридцатки.       Стотч долго рассматривает его в ответ, словно прикидывая, есть ли смысл подыгрывать. Потом изгибает бровь и недоверчиво произносит:       — Ты знаешь Денвер?       Кенни кивает и снова беззастенчиво врёт:       — Как свои пять пальцев.       Выдумывать историю города на ходу не так уж и сложно, даже забавно. Вот этот дом, будто слепленный из нескольких маленьких блоков, будет галереей, яркое граффити на стене — последствием уличного фестиваля, поросший плюющем мост — достопримечательностью со времён золотодобычи. Кенни болтает, пока они наконец не добираются до одного из немногих мест, которое ему на самом деле известно. Бело-синяя вывеска «Jazz at Jack’s» тускло горит при дневном освещении, кажется, там живая музыка, неоновый свет и неплохой бар. Кажется, он даже был здесь, а может, только видел глянцевые фотки на туристическом сайте. Один или с компанией. С кем же… С кем же он здесь был?.. Или не было этого, снова мерещится, путается в голове. Не удержать, не выцепить правду, а оттого и язык завязывается узлом, заставляя замолкнуть на полуслове.       — Всё в порядке?       Нет.       — Да. — У Кенни всё кругом перед глазами, так нехорошо, что приходится ухватиться за шершавый стык ближайшей стенки. — Просто не люблю бары.       — Очень смешно. — Баттерс вздыхает и осторожно продолжает: — Ладно, как насчёт кофейни, которую мы недавно прошли? Пара капучино, круассаны с лососем?       — Круассаны с лососем… — Кенни качает головой. Хочется смеяться, но совсем нет сил. — Ты ужасен, Баттерс. Идём.       Они возвращаются молча и слишком медленно. У Кенни предостаточно времени, чтобы подумать, и он впервые задумывается о том, что из них двоих Стотч может оказаться не единственным дерьмовым лжецом.       Звякает дверной колокольчик, и мир наполняется суетой, шумом кофемолки и новыми запахами. Кенни припоминает дёргающегося Твика, как-то пытавшегося залечить ему о разнице сортов из Бразилии и Колумбии, о букете и вкусе, только вот толку от этого разговора было ноль. Для тех, кто шарит может и есть разница, для остальных — кофе есть кофе. В итоге он берёт себе итальянский сэндвич с курицей и двойной эспрессо, будто надеется, что это разбудит его от нынешней реальности, перенесёт другую, вроде той, что была в машине, пока они удирали прочь из Южного Парка. Когда всё хотя бы ненадолго перестаёт плыть и становится чётким, когда он чувствует, что знает, кто он такой.       Баттерс предлагает сесть у окна, а Кенни жмёт плечами. Длинный стол, высокие стулья, панорамный вид из окна, почему бы и нет. Всё лучше, чем смотреть на минималистичное окружение и торопливых людей.       — Может, расскажешь? — будто невзначай произносит Баттерс, когда ему наконец приносят круассан.       — О чём?       — Ну… Это мне, наверное, стоило бы спросить. — Он мягко улыбается. — Пока я просто вижу, что что-то не так.       Кенни молчит. Как минимум — потому что не знает, что сказать. Как максимум — потому что не знает как. Если бы это было так просто, выложить все карты на стол и будничным тоном выдать: знаешь, а я вообще-то бессмертный. «Не могу сдохнуть», «я — ходячий труп, который никак не добьют», «мне кажется, я схожу с ума», «мне так одиноко», «я не помню, что было месяц назад и помню то, чего не было».       Баттерс делает большой глоток из своей чашки и добавляет на всякий случай:       — Прости, если лезу не в своё дело. Я просто хочу, чтобы ты знал, что ты можешь поговорить со мной, если захочешь.       Едва заметный кивок вместо ответа — его максимум. И как тебе вечно удаётся залезать прямо под кожу простыми вопросами?       Быть настолько уязвимым — страшно, будто грудная клетка нараспашку — на, смотри. Можешь вытащить сердце, посчитать рёбра кончиками пальцев или переплести между собой лёгкие, так, чтобы больше никогда не вдохнуть. Кенни не придумывает ничего лучше, чем укусить в ответ, не желая дожидаться, пока его выпотрошат снова.       — Почему ты пришёл именно ко мне?       Баттерс распахивает глаза, услышав вопрос, и тут же переводит взгляд куда-то в сторону аллеи за окном. Не ожидал такой резкой перемены, ну конечно.       — Наверное, просто хотел попрощаться, — отвечает он немного погодя.       — Со мной? — уточняет Кенни, изогнув бровь.       — Да?.. Не знаю, — Баттерс устало морщится. — Не было никакого плана, правда, просто пошёл туда, куда вели ноги. Я и подумать не мог, что всё закончится… Здесь. — Он обводит широким жестом их окружение.       Кенни откусывает кусок от своего сэндвича, долго жуёт его и только потом отвечает:       — Спешу тебя разочаровать: не похоже, что мы закончили.       — О да? — Он отрывает взгляд от улицы. — И что тогда нас ждёт?       — Ну, — Кенни лениво растекается по столешнице и прикрывает один глаз.       — Скажем, уедем автостопом в Нью-Йорк, станем уличными музыкантами. Ты будешь играть, я петь. Заработаем кучу денег, снимем квартиру и будем закатывать самые дикие вечеринки.       Баттерс прыскает от смеха, качая головой.       — Когда это говоришь ты, мне начинает казаться, что мы действительно можем воплотить такой план в жизнь.       — Я имею ввиду… Не то чтобы кто-то нас останавливает. — Кенни пожимает плечами.       Баттерс замирает, вперив взгляд невесть куда, и даже забывает об остывающем круассане. Думает. Кенни невольно наблюдает, как меняется лицо Стотча, обременённое сложной эмоцией. Светлые брови сведены к переносице, между ними залегла морщинка, а тонкие, почти бесцветные губы, плотно сжаты. Альбинос, не хватает только жутковатых розовых глазищ. У Баттерса они голубые, кажется. Если честно, Кенни только сейчас обращает на это внимание. Ну да, так и есть, голубые, только вот зачем ему эта информация и каким образом ей распоряжаться остаётся загадкой.       Когда Баттерс ловит его взгляд, Кенни и вовсе теряется в своих непоследовательных мыслях, не отводя глаз, брякает:       — Давай залезем на крышу. Посмотрим на город с высоты, скоротаем вечер.       — Вечер? — Морщинка между его бровями становится глубже. — Сейчас половина четвёртого.       Они продолжают смотреть друг на друга, не моргая. Глупая детская игра.       — Во-первых, вечер начинается часов с пяти. Во-вторых, пока мы найдём открытую крышу — уже наверняка стемнеет.       Баттерс фыркает, разрывает зрительный контакт и наконец смаргивает белую пелену, точно такую же, что сейчас стоит перед глазами у Кенни. Кенни же терпит до последнего, несмотря на то, что играть уже не с кем, а глаза жжёт.