Берега

Первый гонец приносит ягоды в плотном свёртке из газетной бумаги. Второй — конфеты и изюм. На конверте для писем коротко написано: «Я дарю тебе своё обещание». Отогнав стаю в дальний угол складского барака, Ноткин внимательно разглядывает щедрое подношение. На зуб не пробует, не трогает, только пальцами щёлкает да ногу больную разминает. Не верит, конечно. Противится самой мысли о том, что ему доверяют, несмотря на вынужденное перемирие. — Пёсьи головы яд туда положили, точно говорю! — раздаётся из самого дальнего угла. — Башенные совсем с ума сошли, — вторят им с верхних ярусов. А Ноткин безмолвствует. Душу свою слушает и крутит на шее поводочек, крепко задумавшись. Помедлив секунду-другую, он тянет руку к конверту, ссыпает на ладонь изюм и леденцы в цветной обёртке и морщится, качая головой. В условиях карантина достать подобные драгоценности практически невозможно, но Хан смог. У Каинов вообще всё есть, верно? Двоедушники едва слышно перешёптываются за его спиной, мурлыкают дворовые кошки в деревянных домиках. Ноктин думает, покусывая щёку изнутри, пересчитывает взглядом конфеты и неохотно перемещает ладонь к газетному свёртку ягод — тёмных, на вид немного водянистых. Пахнут чем-то терпким — как от столичного доктора, когда тот приходит с профилактикой. Ноткин не знает, что делать дальше. И продолжает молчать. — Это не похоже на продолжение войны! — щебечет Птичка. — Разве с Многогранника хоть раз приносили дары? — прыскает Кочка. — Чумкой болеют, — фыркает Сланец. И слушая их, Ноткин громко отвечает: — Пойду к нему. Душка за главного остается. Под крышей барака Двоедушников резко становится нечем дышать, настолько густо стелется изумление. Даже кошки головы поднимают и щурят глаза, наблюдая. — Конфеты поделите между собой. Только честно! Изюм в тайник. С остальным, — Ноткин берёт плотный свёрток, нюхает его и решительно вздыхает: — С остальным разобраться надо. — Но как же… Исидоров сын сказал не ходить никуда! — Птичка дуется и шмыгает носом. — Исидоров сын не узнает, — сгребая ягоды под куртку в дыру в подкладке, Ноткин медленно бредёт в сторону массивных ворот, сопровождаемый всеобщим гробовым безмолвием. Будто в последний путь отправляют. — А вдруг засада? — тихо спрашивает белокурая девочка, схватив его за рваный рукав. — Он в Скорлупе засел. Прячется от чумки. А в Скорлупе не нападают на наших, — говорит ей Ноткин и улыбается. — Я быстро вернусь. А сам не верит в это. Дорога недолгая — по рельсам до исполинского депо, оттуда по ароматной степи до станции и по лестнице наверх, прокравшись мимо патрульных. В саму Скорлупу не пустят без разрешения, но с дарами — обязаны. Обмен-то не завершён. Бережно наступая на некогда сломанную ногу, Ноткин переступает через рельсы, считает шпалы, а рукой поглаживает шершавый свёрток ягод. Душе от них тепло становится, а запах напоминает не о столичном докторе всё-таки, не о лекарствах, а об уютном тепле костра у стога степного разнотравья. Таких ягод не растёт в Городе-на-Горхоне. Ноткин останавливается у тайника Двоедушников, открывает его с лёгкой опаской и выгребает содержимое: крючки, монетки, пуговки, щипцы, горсть орехов. Не то всё, думает, и фыркает, приподнимая плечи. С собой только душа покусанная и поводочек. Самое ценное, что есть у Двоедушника. Хлопнув крышкой сундука, Ноткин поднимает ладонь к лицу и вглядывается в туман у депо, решительно продолжая шагать. Никого вроде, только ветер воет — сейчас бы Бурах сказал, что зараза в воздухе, сидеть бы ему дома, да некогда. Но, раз уж вышел, изволь копытами пошевелить. Даже сломанными. До Скорлупы остаётся семь коротких вдохов. Нога уже нестерпимо ноет, но Ноткин не показывает слабости, только взгляд прячет под растрепавшимися волосами. Из-за деревянной бочки на него глядит собачья башка с вышитыми косыми глазками — единственный сторож великого Каина. — Зачем пришёл, хромоножка? — хрюкает плюшевая пасть. — К Хану. С дарами. Пусти меня, псина сутулая. Ноткин проводит рукой по волосам, обводит взглядом пустой дворик с песочницей и деревянной лошадью-качалкой, а сторож стучит в окно Скорлупы, призывая кого-то внутри. Беседа псов непонятна Двоедушнику: жесты какие-то, кривляния. Но в ходе недолгих переговоров дверь ему всё-таки открывают. Так Ноткин впервые попадает в тайное убежище Хана. И Хан его пускает без лишних вопросов. Освещаемый сиреневым светом ночника, Каспар поднимает глаза и встаёт с пыльного кресла, шустро спускаясь по ступеням вниз, к земле, к нему. Поглаживая пальцами свёрток с ягодами, Ноткин фыркает, в очередной раз отмечая, что не может младший Каин не смотреть на него свысока, даже низвергнувшись с пьедестала. Вымахал, шпала. На целую голову, не меньше. — Ты зачем здесь? — Хан строго глядит на своих верных псов, на мелких, играющих в кубики в углу, и только после немого приказа удалиться в дальние комнаты Скорлупы вновь впивается лазурными глазами в смиренно стоящего перед ним Ноткина. — Дары принёс. И спросить хотел, не ядовитая ли ягода, — тот хмурит брови. — Сам знаешь, не могу кормить стаю чем попало. Каспар понимающе кивает, большим пальцем дёргая нижнюю губу, затем приглашает гостя присесть. — Зря ты сам пришёл. Послал бы за мной. Ногу бы поберёг, — Ноткин слышит в голосе Хана беспокойство и прыскает в кулак, плюхаясь на скамью и шваркая об столешницу свёртком. Несколько ягод лопаются внутри, оставив на газете фиолетово-красные пятна. — Сила по силе — осилишь; а сила не под силу — осядешь. Так степняки говорят, — отвечает двоедушник. — Дойти до тебя мне по силе. Каспар перешагивает через скамейку, садится и грустно обводит взглядом разрисованные стены Скорлупы. — Радует. Только всё равно ты себя не бережёшь. Ноткин поднимает руку к шее и крутит несчастный поводочек, глядя в противоположную сторону на занавешенное окно, у которого дежурит пёс. — Контрабанда откуда? — спрашивает. — Просто интересно. Хан придвигается ближе, тянет к себе свёрток с ягодой и, достав одну, передаёт её Ноткину так резко, что тот отшатывается. — Вороника. — Что? Каспар терпеливо повторяет: — Вороника. Ягода такая, на болоте растёт. Мне военные передали. Наверняка ты такой не ел. Недоверчиво забрав у Хана ягоду, Ноткин снова зачем-то нюхает её и неуверенно раскусывает. На вкус пресноватая, как вода, с едва пробивающейся кислинкой. Каспар выжидательно смотрит и, когда Ноткин морщится, насмешливо дёргает уголком губ. — Кисловата, но с сахаром есть можно. Военные из неё лекарственную муть варят, думают от песчанки защититься, — говорит он. — Я до сего момента считал, что гаже тинктуры ничего не может быть. Лучше уж бормотуху Бураха пить, чем эту твою воронику горстями закидывать, — огрызается Ноткин и вытирает пальцы об куртку. — Говори уже, зачем подарков надарил. Зря я, что ли, сюда шёл. — Решил, что вам нужнее, — говорит Каспар, а у самого в глазах застывает какая-то совсем уж невыносимая тоска. — У нас в Башне одно время было много конфет, мелкие таскали. А у ваших прелые яблоки. Нечестно как-то получается. Ночная лампа едва слышно поскрипывает, вырисовывая на стенах Многогранник, кривые домики и Собор. В окошке на мгновение показывается плюшевая пёсья морда. Город погружается в темноту, и знак, который показывают Хану снаружи, означает, что комендантский час не за горами. Перелезать через забор не очень хочется, поторопиться бы. Не стоит Двоедушнику задерживаться в чужом дворе. — Стежки чувствуешь? — тихо спрашивает Каспар, нарушая тишину. — Чего? — Ноткин непонимающе хмурится. — Стежки. Будто сшивает нас кто-то. Каин берет ягоду вороники и пальцами лопает её, пачкаясь соком. В полумраке Скорлупы кажется, будто его руки обагрены кровью. — Тогда неумело сшивает, — подаёт голос Ноткин. — Сикось-накось. — Думаешь? — Знаю. Они неловко мнутся, каждый в своей голове копошится. Каспар разглядывает свои руки в красных каплях и обессиленно их опускает. Опускаются и его плечи, до сей поры напряжённые. — Думаешь, когда это всё закончится, снова подружимся? — интересуется он. — А с Многогранника спустишься? Или небесная твердь тебе важнее, чем стоять на ногах? — Ноткин пальцами цепляет ошейник и проводит языком по зубам. — Авось спущусь, — Хан рыскает взглядом по лицу двоедушника и останавливает его на поводочке. — К тебе. Не веря своим ушам, Ноткин присвистывает и громко хохочет, почти неприлично. Хлопает себя ладонью по колену и шипит, поняв, что по больной ноге стукнул. После смотрит на Каспара недоверчивыми глазами брошенной кошки и немедля перестаёт улыбаться. Грусть в груди Двоедушника сменяется сосущей пустотой на том месте, где должна быть чужая Душа, тёплая, живая. Своя-то давно растеряла всякую нежность. Он снова дёргает поводок на шее и надувает щёки. Значит прав был Исидоров сын. Сшивать всех приехал. И их тоже сошьёт. Красивым стежком. — Чего это ты? — нервно усмехается Ноткин. — Несвежего молока выпил? Или чумкой заразился? Ты же войны хотел. — Нет, — спокойно говорит Хан. — Просто не устоять Многограннику. Сердцем чувствую, рухнет на наши головы. Достаточно мы в облаках полетали… Он делает долгую паузу, горько вздыхает и протягивает руку к двоедушнику. — Пора спускаться. Покачав головой, Ноткин хмурится всё сильнее и отворачивается, стараясь не глядеть на Каина. Старые обиды просто так не смыть кроваво-красной преснятиной, а слова Хана давно славились глубоким вторым дном, смыслами, до которых Ноткин доходить своим прытким умом не желает. Но зияющая дыра в месте для второй души зовёт Каспара, просит его пригласить, даже если всё существо будет сопротивляться. — Капелла хотела бы… — начинает Хан. — Да все хотели бы. Только толку никакого. Рухнет башня ваша, а песчанку куда деть? — в попытках найти пути к отступлению, Ноткин цыкает. — Вот пущу я тебя, заберу твою душу, а если умрём… В горле на мгновение встаёт ком. — А умрём, так вместе, — улыбается Каспар. — Не одиноко будет по ту сторону. Там холодно. Ноткин вздрагивает и закатывает глаза, объявляя о безоговорочной капитуляции. Трёт щёки, запястья, кожу на шее под ошейником, будто на него сама Чума подышала, и пыхтит, как чайник на дровяной печке. Случись этот разговор каких-то восемь дней назад, он бы, наверное, даже в драку полез. А теперь не может. Не хочет. Ему очень уютно в Скорлупе рядом с Каспаром. Чего греха таить. Порывисто дёрнув пряжку, он кладёт на раскрытую ладонь Хана свой поводочек, ощущая себя абсолютно беззащитным без него. Поражённый увиденным и резко побледневший, Каин хмурит брови, но ничего не говорит. — Дар, — поясняет Ноктин севшим голосом. — Так и быть. Спасёт нас Бурах, и войне конец. Снова вместе, — он облизывает губы и часто-часто кивает. — Даже если Смерть в наш дом войдёт. Кто испугается, тот получит щелбан. Главное, чтобы ребята не пострадали, когда башня расколется. Каспар сминает пальцами поводочек и на улыбку Ноткина отвечает благодарным смягчившимся взглядом. Они сидят какое-то время, пропуская в свой разговор грохот часового колокола, глядят, не мигая, и внезапно обнимаются впервые за то время, что шла их глупая детская война. Хан зажмуривается до боли, а Ноткин стискивает зубы, похлопывая друга по спине и чувствуя, как тёплая ладонь мягко касается его затылка. — Береги ногу, — просит Каспар. — А ты — голову. Шмыгнув носом, Ноткин отстраняется, взглядом проводив плюшевые уши пса за окном, и сглатывает вставший в горле ком: — Не говори никому пока. Надежда на новый мир поддерживает наших. Потом скорешимся, когда Город перестанет лихорадить. Каспар согласно склоняет голову и надевает ошейник обратно на Ноткина, пресекая его возможные возражения и тем самым намекая, что главарю кошачьей стаи без поводочка путь заказан — заклюют. Накрыв ладонями пылающие щёки Ноткина, он целует его в лоб и шепчет тихо-тихо, чтобы только они слышали: — Я принял твой дар. А ты храни мой. Я его внутри спрятал, прямо под сердцем, не перепутаешь. Тщетные попытки двоедушника скрыть видимую неловкость от этого царского каинова жеста терпят фиаско, и он спешит собраться в обратный путь. Перекинув покалеченную ногу через скамью, Ноткин встаёт, отряхивается и морщит нос, постепенно возвращая себе прежний неприступно гордый образ. — Мне ведь надо оставить что-то. Типа пожелания. Да? Хан дёргает бровью, но не перебивает, видя, что Ноткину ещё есть, что сказать: — Обещание своё оставлю, — продолжает тот. — Что приду посмотреть на уничтожение Башни, что посмела свести тебя с ума. Доковыляв до двери, Ноктин замирает на пороге, щёлкает пальцами и возвращается за вороникой, положив свёрток обратно под подкладку. Они в последний раз обмениваются с Ханом долгими взглядами, и, когда уже слишком увлекаются, наконец расходятся. Каждый по своим местам. Каспар — на кресло в Скорлупе. А Ноткин — через степь, по шпалам, в лагерь на Складах. Но теперь в груди у него теплится на одну душу больше. Не потерять бы.