Сшитая Улыбка

      В том, как Лэнс тщательно продевал иглу, была какая-то нездоровая красота. То, как он нахмурил брови, а затем вернул их в естественную дугообразную форму.       Было какое-то жуткое очарование в том, как Лэнс пришивал один кусок ткани к другому. То, как он сконцентрировался, и довольный взгляд, когда он предсказуемо вышел правильным.       Коран лучше описал бы чувства изумления, которые испытывал, наблюдая за тем как Лэнс шьет, если бы не помог мальчику снова зашить рот.       Лэнс был непреклонен в сохранении швов, сколько бы рыжий ни просил и умолял. Поэтому следующим лучшим выходом было помочь ему избежать инфекций и обезображиваний. Коран позаботился о том, чтобы Лэнс время от времени снимал их, он предлагал это каждый день, но это было бы слишком болезненно для них обоих и было необходимо дезинфицировать иглу и нить.       Затем он позаботился о том, чтобы никогда не оставлять мальчика одного дольше, чем это необходимо, отчасти из страха причинить себе еще большую боль, отчасти из страха оставить мальчика в одиночестве.       Каким бы решительным ни казался Синий Паладин, превратившийся в Красного, к перемене было нелегко привыкнуть. Альтеец помнил каждое страдальческое лицо мальчика, когда тот пытался заговорить, а швы не давали ему говорить. Когда он попытался засмеяться, нить удержала его.       Еда была вызовом. Даже если бы они не очень заботились о мальчике, они бы заметили его отсутствие, поэтому ему приходилось время от времени ходить на обед, достаточно, чтобы они не искали его. Но он не мог есть. Они должны были придумать план: Коран постепенно положит к себе все, что было в тарелке Лэнса, на свою тарелку, а потом отдаст ее мальчику позже, просто чтобы Ханк ничего не заподозрил. Если они ели слизь, мужчина давал мальчику соломинку.       Теперь, когда у него не было возможности общаться с ними, и они, казалось, не пропускали взаимодействия, у него было много свободного времени. Свободное время он проводил за шитьем, вязанием, тренировками и обучением.       Сердце Корана наполнилось гордостью, когда он увидел, как мальчик растет, но его душа оплакивала голос, который медленно терялся.       Он не позволит.       Поэтому при каждом удобном случае он позволял Лэнсу говорить.       И Лэнс говорил.       Часами напролет.       Говорил, пел, смеялся, плакал, вспоминал, горевал, надеялся и мечтал.       И Коран слушал. И Коран присоединился. И Коран поделился.       К концу второго месяца у Лэнса было два титула: Красный Паладин Волтрона, сын Корана.       К концу третьего месяца в комнате Лэнса собралась целая вселенная кукол. Он также был довольно прогрессивном на Алтеанском и Галрском, и гладиаторам в тренировочном зале повезло, что они не могли бояться.       К концу третьего месяца Коран наконец понял, какой урон нанесен его мальчику.       Все началось с кошмара.       Они были на войне, кошмары считались благословением по сравнению со всем остальным, что было и могло случиться. Широ был страстным коллекционером, можно сказать.       Но.       Но это было началом чего-то худшего, чем солдатская травма.       Это было началом безумия воина.       Сумасшествие.       Невменяемость.       Истинный ужас измученного ума. Конец всего, что делает ум тем, что он есть.       (Я позволю вам увидеть это самим.)

***

      Лэнс открывает глаза. Темно.       Темный.       Плотный.       Вязкий.       Скучный.       Удушающий.       Он сидит в своей комнате, на кровати, дома, на Земле. Один. Окно показывает красное небо и серые облака. Что-то падает ему на колени.       Кукла.       Его кукла.       Кукла-Лэнс.       Улыбаясь ему вечно.       Он слышит шорох.       Куклы-Вольтрона идут к двери. Кукла-Коран останавливается и смотрит на него, натянуто улыбаясь.       Кукла-Лэнс встает и взбирается по его руке, пока он не усаживается поудобнее на плечи Лэнса. Лэнс встает и идет к двери. Открыв ее, он оказывается в Замке Львов. Команда там. Он не понимает их слов, но знает, о чем они говорят.       Они говорят о нем.       Они не говорят хороших вещей.       Они злы.       Вредны.       Куклы-Вольтрона окружают его, словно пытаясь защитить от обжигающих слов.       Он открывает рот, пытаясь заговорить.       Он кашляет.       Один.       Два.       Три раза.       Он кашляет кровью.       И нить.       И иглы.       Один за другим, потом все вместе, потом ни одного. Он больше не кашляет, потому что все застряло у него в горле.       Тяжело дышать.       Пол ближе, теперь он стоит на коленях.       Он берет нить и тянет.       Один.       Два.       Три раза.       Иглы, нитки и кровь.       Все вместе разрывало ему горло.       Иглы. Нитка. Кровь. Слюна. Слезы.       На полу.       И нить не перестает выходить.       Он продолжает тянуть.       Иглы останавливаются.       Кровь останавливается.       Слюна останавливается.       Но не нить. Нет, это продолжается и продолжается, и продолжается, и продолжается, и продолжается, и продолжается, ипродолжа етсяи продо лжаетсяи прод олжает сяи продо лжается.

***

      Коран обнаружил, что мальчик разговаривает с куклами. Нет, ты не понимаешь, он нашел мальчика, разговаривающего с куклами… и Лэнс услышал их ответ.       Вместо того, чтобы говорить со своей командой, паладин начал говорить с куклами.       Восхваляя Куклу-Пидж за новые улучшения, сделанных в устройствах маскировки Львов.       (Пидж почувствовала, что чьего-то комментария не хватает, но пожала плечами после того, как Аллура поздравила ее.)       Помогая Кукле-Широ со стратегиями.       (У Широ было чувство, что план мог бы быть лучше, но он не мог вспомнить, кто был человеком, который помогал планировать, прежде чем он ушел, кроме Алтеанцев.)       Даря Кукле-Аллуре нежное дружеское понимание.       (Аллура обнаружила, что, как бы она ни старалась, паладинам трудно рассказать о своем горе, и она удивилась, как ей удавалось сделать это раньше.)       Объясняя вещи Кукле-Киту, от ссылок поп-культуры до сложных стилей борьбы.       (Кит редко бывал в команде, он должен был признать, что упускал моменты общения с ними.)       Рассказывая Кукле-Ханк, какая у него вкусная еда и как, по мнению Лэнса, он поправляется.       (Ханк гадал, заметил ли Лэнс перемену в его еде, надеясь, что его друг оценит новые специи.)       (Если бы только он мог найти его.)       К середине четвертого месяца Коран сломался.  — Коран, не смотри на меня так. Достаточно того, что Кукла-Коран смотрит на меня.  — О, мой мальчик, мне так жаль. Так, так жаль.  — Но почему? Ты не сделал ничего плохого.       Лэнс улыбнулся, словно безумие не разъедало его душу. Алтеанец упал на колени, интересно, такое частое явление, и прижал мальчика к груди, позволив разбитому отцовскому сердцу петь печальную колыбельную.  — И я так счастлив. Так, так счастлив, Коран. Ты должен радоваться за меня, Коран.  — Мой бедный мальчик…  — Почему ты плачешь, Коран?  — Я тоже отказываюсь терять тебя, сын мой. Я найду способ исправить это. Обещаю.  — Ты собираешься лишить меня счастья, Коран? — Лэнс вцепился в одежду мужчины с такой силой, что чуть не порвал ее, и голос его звучал угрожающе тихо. — Ты заберешь мое счастье, как и они?  — Нет, сынок, я заберу всю твою боль, насколько смогу.  — Но ты уже делаешь это, папа.       К середине четвертого месяца Коран дал обещание.       Он не позволит безумию разъесть своего мальчика.       Даже если ему самому придется снова сшить рот мальчика.