The Killing Moon

Сэму кажется что с ним все было бы в порядке, если бы Дин был в порядке. А с Дином, который постоянно находится рядом, все очень не в порядке, и это невыносимо давит на Сэма. Не считая этого факта, Сэм бы даже сказал, что у него все идет прекрасно. По сравнению с тем, что они все уже потеряли за все эти годы… Не то, чтобы Сэм не понимал, какое это горе – потерять ребенка. Конечно, он понимает. Не то, чтобы он ничего не чувствовал по этому поводу. Но он не лег и не помер из-за других ужасных потерь, так что не собирается помирать и сейчас. Жизнь не останавливается. Жизнь будет продолжаться, и если Сэм чему-то и научился за эти годы, так это тому, что ты или продолжаешь жить, или будешь раздавлен. Так что умер ребенок или нет, но Сэм знает: единственный вариант - жить дальше. Он просто хочет, чтобы кто-нибудь напомнил об этом Дину. У Дина вошло в привычку либо вставать раньше Сэма – потому что, оказывается, после выкидыша нужно долго восстанавливаться, либо притворяться спящим, пока Сэм не встанет, это странно и глупо, и они не говорят об этом. Они не разговаривают о множестве вещей. Они не говорят о множестве вещей, и Сэм в кои-то веки не настаивает на обсуждении проблем. Его и так все устраивает. *** Теперь все происходит так. Обычно Сэм просыпается в уродливой предрассветной мгле, и его пустой живот судорожно скручивает темными пульсирующими приступами. Он зарывается лицом в подушки, которые все еще слабо пахнут Дином, и дышит – рыдает, пока боль не проходит. Если ему повезет, он снова засыпает. А если нет, то он лежит без движения, пока не насытиться по горло собственной ленью. Тогда он выталкивает себя из постели, чтобы начать новый день. Душ согревает его тело, голова слегка кружится, а ноги немного дрожат. Ему требуется усилие, чтобы выключить воду и шлепнуться на узкий край ванны. Его пальцы крепко цепляются за ванну, пока он восстанавливает дыхание. - Сэм? – Дин тихо стучит два раза. - У меня все прекрасно. Иногда его голос звучит просто устало. В иные дни проскакивают нотки раздражения, как он ни старается их скрыть. Сэм знает, что Дин ни в чем не виноват. Дин просто делает то, что всегда делал. В том числе винит себя за них обоих. Сэм старается быть добрым, внимательным. Это нелегко. Дин удостоверяется, что он ест. Вот за это Сэм чувствует смутную благодарность, потому что иначе мог бы забыть про еду. Не то, чтобы с ним было что-то не так. Просто он слишком поглощен своими мыслями. Им пришлось прекратить охотиться. Вернее, Сэм должен был прекратить, а Дину необходимо – по отцовскому распоряжению - поддержать его. Но в то же время, наблюдая, как Дин просматривает газеты с красной ручкой в руке, Сэм думает: даже если он не сможет принимать участие в заключительной стадии «посолить-и-сжечь», это все же не единственная часть охоты. Сэм не думает, что смог бы быть так же хорош, как Эш, но Эш погиб, а охотники всегда нуждаются в дополнительной информации, это помогает скрасить долгие часы ничегонеделания. А Сэму нужно чем-нибудь заполнить долгие часы ничегонеделания. В прошлом месяце он забросил свои изыскания, потому что был занят… занят другими вещами. Вернуться к поискам – настоящее облегчение. Дин задевает руку Сэма, поднимаясь из-за стола, и Сэм почему-то вздрагивает, его сердце безумно колотится, и он не понимает, из-за чего. Вернее, он не понимает, почему каждое случайное соприкосновение чревато теперь приступом паники и странным ощущением, как будто его тело теперь даже не узнает Дина. - Прости, - бормочет он в ответ на диновы извинения. Им обоим так чертовски жаль. Дин едва смотрит на него сейчас. Сэм думал, что так было раньше, когда он был зациклен на том, что он – фрик. Но сейчас, оглядываясь в прошлое, он отчетливо понимает, что это не так. Не сравнить с тем, что происходит сейчас. Не то чтобы он себя вел по-другому. Он воспринимает Дина, как серию моментальных снимков частей тела. Вот его рука – та, которой он водит машину, более загорелая и веснушчатая, – ставит перед ним тарелку с яйцами и чили (к которым Сэм едва притрагивается). Вот тыльная сторона шеи Дина, с пятном машинного масла или сажи, склонившаяся над очередным сборником кроссвордов или судоку. Ноги Дина, волосатые и странно бледные, виднеющиеся из-под края его полотенца, рот Дина, губы сжаты так плотно, что больше не выглядят пухлыми. Он видит Дина частями. *** Уже поздно. Уже поздно, и он не хочет спать, но дольше не может сидеть за компьютером или просматривать газеты. Он не чувствует, что Дин рядом, пока тот не прижимается к нему сзади, не обхватывает пальцами предплечья, а от его дыхания по шее не бегут мурашки. Сэм ежится, но не пытается отойти, глубокая боль поднимается в нем. Его глаза закрыты. Ему хочется откинуться назад, прижаться к Дину, как он делал это с Джессикой, целую жизнь назад. Он хочет перестать двигаться, замереть здесь и ничего не чувствовать вообще, как можно дольше. Может быть, навсегда. - Мы можем попробовать снова, - шепчет Дин. Глаза Сэма открываются в темноту, и он опускает начавшие было подниматься руки. - Я не хочу, - отвечает он и поражается тому, как спокойно у него это выходит, как поразительно спокойно. (Ну конечно, он спокоен, почему бы ему не быть спокойным, у него все прекрасно, просто прекрасно). *** - Думаю, ты должен пойти. Дин строит гримасу: - Ага. Хорошо. Я так не думаю. Сэм вздыхает и закрывает «Гримуар Лангенкампа», закладывая страницу. - Дин, - он прилагает усилие, чтобы поднять взгляд и заглянуть в лицо брата. Когда он заставляет себя посмотреть ему в глаза, он не видит ничего, только тени, скрывающиеся за зелеными и темно-коричневыми пятнами. Он видит это. Он просто не знает, что с этим делать. – Я не хрустальный, ясно? Я в порядке. Ты можешь начать работать, - он закатывает глаза. – Господи, я хочу, чтобы ты пошел работать. - Я просто не думаю, что это хорошая идея, - Дин отводит глаза и лениво копается в бумагах Сэма. Тот стискивает зубы и не отпихивает руку Дина. - Тогда зачем ты мне все это притащил? – и он старается, он в самом деле старается, но не может таким образом общаться с Дином. Это слишком тяжело, и невыносимо для него, и… и… он просто не может, ясно? И он в порядке, он в порядке, но от того, чтобы сорваться, его отделяет тонкая граница, и он не собирается ее переходить только потому, что Дин мучается угрызениями совести из-за того, в чем не виноват. – Если ты не хочешь идти, так зачем вообще говорить мне об этом? Господи. - Я не знаю, понятно? – Дин упрямо и зло выдвигает вперед челюсть, у глаз появляются морщинки. – Я просто… - он рывком отталкивается от стола Сэма, развеивая бумаги брата. – Я не знаю, - говорит Дин мягче. – Я рассказываю тебе обо всем, понятно? – Он фыркает, почти смеется. – Черт. Как будто мне есть, кому еще рассказывать. Сэм остывает так быстро, что чувствует себя замороженным. Он теребит страницы гримуара, голова болит, тело болит, внутри возникает центр абсолютного холода. Ему кажется, что от его запястий, плеч, головы должны идти струны, как у марионетки, которые заставляют его двигаться, которые заставляют разомкнуться его непослушные челюсти так, чтобы он смог тихо произнести: - Знаю. Я знаю это. - Сэм, - тон Дина заставляет тело Сэма напрячься до боли. Он вздыхает, и рука Дина пригвождает его ладонь к книге, жестко держа ее, пока глаза Сэма снова не поднимаются навстречу его взгляду. – Ты должен прекратить, парень, я знаю… - лицо Дина принимает незнакомые ему выражения, голос скачет. – Я знаю, что это тяжело, парень. Я понимаю. Но… Сэму кажется, что его вытащили из собственной кожи, а на его место поставили кого-то другого, холодного, скользкого. Вот только после Колд Окс, после решающего поединка с демоном Сэм отлично знает, что это холодное и скользкое – ни кто иной, как он сам. Эту часть Сэма Дин никогда не позволяет себе узнать, не позволяет себе заметить, эта часть Сэма выросла и расцвела из нескольких капель нечеловеческой крови. Ему холодно, так холодно, когда он наклоняется к Дину, в его личное пространство, к лицу Дина. Он наблюдает, как расширяются зрачки брата, как он пытается сфокусировать зрение. Он наблюдает, как смягчается, раскрывается рот Дина. Феромоны. Всего лишь феромоны, и ничего больше. - Ну что, сейчас мы поделимся нашими чувствами, Дин? – резкость Сэма заставляет брата побледнеть. Но Сэм не наслаждается этим. Не так уж это и хорошо. И все же он чувствует облегчение, когда Дин выходит из комнаты, не произнеся ни слова. *** - Ты в порядке? Сэм оборачивается и обнаруживает Дина. Сэм начинает чаще дышать, его накрывает волной смущения: - Ага, - говорит он медленно, делая шаг по направлению к брату. – У меня все прекрасно. Дин пристально смотрит на него. Сэм ощетинивается: - Что? - Где это? - Дин подходит к нему, хватая его за пиджак обоими руками. – Боже, Сэм, я оставил тебя одного всего на пару секунд… Где оно? - Что?.. – но он смутно припоминает. Дин дал ему… что-то. Что-то важное. Сэм смотрит на свои руки. В них ничего нет. Он поворачивается кругом, медленно, озадаченно. Но он едва соображает, что именно ищет, знает только, что пропало нечто важное, и что его здесь нет. - Проклятье, Сэм!.. Он разворачивается и идет в дверь за ним, в темноту здания. Холодно настолько, что пот примерзает к спине. А может быть, это просто страх, страх, что он не должен был забывать про это. Он не должен был терять это. Он едва может видеть, спотыкаясь о невидимые развалины. Он врезается в странные углы стен, в сами стены. Иногда он опускается на колени и, ничего не видя, шарит по земле, ищет, ищет. «Я найду это, должен найти, где это, нужно найти, не могу найти это, бляблябля». Голова Сэма раскалывается от тупой боли, та отдается в кончиках воспаленных пальцев, в коленях, но он не останавливается. Он не может. Он знает, что оно где-то здесь – беззащитное, потерявшееся. А еще он знает, что они с Дином не одни в этой промозглой темноте. - Сэм! – крик Дина эхом отражается от камня, сбивая его с пути, путая его чувства. - Здесь! – отвечает он, выпрямляясь. Голос брата наполняет его, теплом и холодом, прорываясь сквозь его панику. – Дин! – Сэм пошатывается, он поражен и напуган тем, как глубоко холод проник в его конечности и как вяло они реагируют. - Я нашел! – золотое сияние режет глаза Сэма. Не особо сильно, но после затененного полумрака глаза жжет, они наполняются слезами. Он закрывается рукой от света, усиленно моргая. Дин говорит взволнованно. – Я нашел это! Сэм щурится сквозь пальцы. Когда Дин подходит ближе, Сэм может различить черты лица брата, лампу, высоко поднятую в левой руке, и ребенка, плотно прижатого к телу правой. Мгновенное облегчение и ледяное предчувствие сталкиваются в Сэме как два штормовых фронта, он делает шаг назад, прижимаясь к каменной стене. - Вот, возьмешь ее? Сэм открывает рот, чтобы отказаться, но Дин уже пихает ему ребенка, и ему остается только взять его или же позволить упасть… то есть, это значит, что никакого выбора у Сэма нет. Девочка пускает пузыри и смеется, как будто все это очень весело, она такая легонькая, такая теплая. Он так усиленно старается не теребить ребенка, не умиляться его весом, его видом, что голос Дина заставляет его оцепенеть: - Постарайся на этот раз не потерять ее, ладно? Он начинает паниковать: - Погоди… Дин, нет! – он быстро кидает на него взгляд, Дин уже снова почти исчез в темноте, оставив лампу у ног Сэма. Сэм спотыкается об нее, когда кидается за братом, и теперь он занят только тем, что пытается не уронить ребенка. – Нет… ты не можешь оставить меня с ней! - Конечно, могу! – доносится до него бодрый голос Дина. – Только с тобой, Сэмми! - Дин! – Сэм отпинывает лампу с пути, бросаясь за братом. – Дин, подожди. Не оставляй меня. Мы можем пойти вместе, подожди, черт побери, Дин! Его крик заставляет ребенка плакать, устало, громко, не переставая. Сэм крепче прижимает девочку к себе, укачивая ее. Он по-прежнему, пошатываясь, бредет за Дином, пытаясь догнать его, хотя понимает, что уже поздно и Дин ушел. Точно так же он понимает: не важно, как крепко он будет держать ребенка, как тщательно будет следить за ней, не пройдет много времени, как он потеряет ее. Снова. Он всегда ее теряет. - Сэм, Сэм. Сэм дергается, но руки Дина, вцепившиеся ему в футболку, не дают ему упасть. Это голос брата звал его из ночного кошмара. И это не впервые. Сэм издает звук, который упорно отказывается считать рыданием, и Дин отпускает его. - Извини, - бормочет Дин, отодвигаясь от него, матрас сухо скрипит. – Извини. Ты орал, как резаный. - Ага, - это единственное слово, которое Сэм может выдавить из своего пересохшего горла. Его волосы прилипли к влажной коже, однако ему потребуется слишком много усилий, чтобы стряхнуть их. - Ага, - неуверенно эхом отзывается Дин. Он готовится встать – мышцы его тела напрягаются, Сэм это чувствуют по смещению матраса. И как в том самом сне, его руки бессознательно двигаются, и он тянется, чтобы схватить Дина за запястье. Он так хочет увидеть лицо брата. Он так устал от темноты: - Спасибо. - Не за что, - запястье Дина поворачивается в руке Сэма, молчаливо прося выпустить его, но Сэм не отпускает. Они сидят так с минуту, пока Дин не прекращает попыток отойти. Сэм прижимает большой палец к коже Дина, пока не ощущает слабые толчки пульса. Сэм знает, что это нечестно. Он слышит, как меняется дыхание брата, становится глубже. Он чувствует, как нарастает напряжение в теле Дина, словно тот ждет удара молнии. Он должен отпустить Дина, разрешить ему вернуться в постель. Мысль о сексе… Хорошо. Он просто не может думать о сексе. Но Дин был его братом – и защитником – куда дольше, чем сексуальным партнером. И это нечестно, что, отказываясь от Дина-любовника, он автоматически лишается Дина-брата, Дина-защитника. - Все тот же сон? – отрывисто спрашивает Дин. Сэм разжимает пальцы и убирает руку, раз уж Дин сидит более-менее спокойно и не пытается сбежать. - Ага, - Сэм не рассказывал Дину, о чем его кошмары, но скрыть, что они ему снятся, невозможно. Они всегда одинаковы. Снова и снова – Дин протягивает ему ребенка, Сэм теряет ребенка, Сэм ищет его, пока Дин снова его не находит. Снова и снова. Снова и снова. - Ты в порядке? – ладонь Дина оглаживает его плечо, скользит вниз по руке. Сэм дрожит, и ему вовсе не неприятно, потом пожимает плечами. - У меня все прекрасно, - эти слова сказать легко. Они катаются на коньках по замерзшему озеру его сердца, и эта легкость отточена постоянными тренировками. Но секундой спустя он оттаивает настолько, чтобы рискнуть попросить. – Просто… Не мог бы ты остаться со мной? Ненадолго? Сэм ежится от звука собственного голоса – скулящего, слабого. Раньше он был сильнее. Он помнит, как нужно быть сильнее. Когда умерла Джесс, он был таким злым, его злость словно взрывная волна наполняла его, толкала его вперед. А сейчас внутри пусто. Так пусто, что, кажется, там должно раздаваться эхо. Но Дин отвечает всего лишь: - Да, конечно. Он произносит это таким же небрежным тоном, каким обращался к Сэму все эти годы, и треплет его волосы. *** Дин по ночам ложится в собственную постель, но когда у Сэма кошмары (а такие ночи бывают чаще ночей без кошмаров), он оказывается в постели брата. Они не трахаются. Они едва прикасаются друг к другу. Смысл не в этом. Фишка в том, что Сэм реже видит сны, если рядом с ним другой человек. Это похоже на разумный компромисс, и Дин не спорит с этим. Сэм думает, что от этого все должно стать лучше, легче. Однако не становится. Вместо этого, он просто чаще вспоминает о том, как все хреново, что он спит с Дином, но не трахает его, и что одно только присутствие Дина изгоняет демонов, даже его внутренних. «Нормальный» - так обзывал его Дин в старые-недобрые времена, после Стэнфорда, после Джесс. Он называл его «нормальным», словно это было проклятьем или ругательством. На самом же деле, Дин всегда был более нормальным из них двоих, а Сэм – урод, и никакие его желания не изменят этот расклад. *** - У тебя скоро очередной осмотр, - Дин говорит шепотом, не потому что поздно, а потому что ему не хочется упоминать об этом. Сэм знает – именно он сотворил это с Дином. – Рано или поздно мы должны попытаться сделать это снова. Ярость медленно закипает в нем, чудовище, зарытое в грязи. «Ты просто снова хочешь трахнуться», - думает он и в раздражении ерзает на кровати. Ногтями он впивается в ладони. Это не правда, и он знает это. «Вернее, по большей части неправда, потому что речь идет о Дине», - мысленно исправляется он. - Я уже говорил, - отвечает Сэм, даже не огрызаясь на брата, за то, что тот говорит об очевидных вещах. – Я не хочу снова пробовать. Уже напробовался. Его плечи напрягаются, пока Дин молчит. Наконец, спокойным голосом Дин осведомляется: - Тогда что мы будем делать? «Мы?» - думает Сэм, однако снова интуиция подсказывает ему не произносить это вслух: - Я не знаю. Мне плевать. Рука Дина скользит на бедро Сэма, сжатым кулаком, а не раскрытой ладонью: - Сэм, они перепишут тебя на другого партнера. Сэм так быстро стискивает зубы, что боль отдается в плечи: - Я не буду этого делать. Я уже пожертвовал им свой фунт плоти. «Не говори так о ней». Несколько лет назад Дин сказал ему эту фразу – о ком-то другом, при совершенно иных обстоятельствах, но эти слова выныривают из глубин его памяти, чтобы снова ударить его. Сэм осознает, что его рука двигается к животу, чтобы поддержать его, и он отдергивает руку. - Сэм… - Нет, - он переворачивается одним движением, неловко врезаясь в Дина, не успевая переместиться на свою сторону кровати. – Я так считаю, Дин. Они могут прийти и найти меня. Но я не буду… Я не… - он не может соединить слова в предложения, боль в горле распространяется ниже, переходит в грудь, сжимает, сокрушительно давит. - Сэм, - Дин хватает Сэма за плечо, стискивает его и слегка трясет брата. – Хорошо, парень. Окей. Я… Мы придумаем что-нибудь. Я понимаю. Я все понимаю. Он не плакал. Сэм не плакал. Ни разу. Не было причины. (У него все прекрасно). Он и сейчас не плачет. Но одна только мысль о том, что придется это делать снова, придется снова пройти через все это… Нет, дело не в сексе, конечно, потому что в сексе Дин так же хорош, как и во всем, чему уделяет достаточно времени и терпения. Но все остальное? Если он соберется, он вспомнит, на что это было похоже: как она покидала его тело, боль, то пронзающая, то отпускающая, холодные, безразличные лица медбратьев, державших его за руки, когда наконец пришло время удалить то, что осталось… что осталось от нее. Сэм зарывает лицо в подушку, глотая воздух и рвано дыша: - Оставь меня одного, Дин, - бормочет он. Он ненавидит то, что Дин сейчас с ним даже не спорит, просто отодвигается и выходит из спальни. Сэм хоронит лицо в подушке и пытается вспомнить, как дышать. *** Он начал делать это спокойно. Он уверен в этом. И он все еще спокоен, хотя, глядя на месиво, в которое превращается его рука, он догадывается, что о его душевном состоянии можно поспорить. Дин колотит в дверь, настойчивость в его голосе возрастает, но Сэм не может впустить его, еще нет, еще нет, еще не все закончено. Он не может как следует разглядеть из-за крови лезвие бритвы, которое врубается, раскапывает, пытается вытащить металлическую штуковину, вживленную в кость, достать которую непросто. … еще чуть-чуть… Проблема в том, что они могут отследить его. Они могут выследить его в любой точке земного шара. А Производитель в бегах совершает куда более тяжкое преступление, чем все те преступления, в которых его обвиняли, когда он был просто «бежавшим-из-тюрьмы» Сэмом Винчестером. …вылезай, вылезай, блядь, выбирайся наружу… Он начал с аккуратных разрезов, по частям, как будто снова был на уроке биологии в средней школе, но ему было неудобно работать этой рукой, он одинаково владел обеими руками, но это не распространялось на работу с мелкими предметами. Поэтому сейчас его рука больше похожа на гамбургер, кровь не перестает течь, в раковине месиво, и с Дином случится удар при виде всего этого. Сэм пытается сквозь текущую кровь разглядеть, что получается, пытается не обращать внимания на звук, с которым его брат выламывает фанерную дверь, а потом Дин оказывается рядом, и, Господи, когда он стал таким сильным, его руки прижимают Сэма к себе, а Сэм кричит, его глаза горят, его рука пылает, и Дин говорит: прекрати это прекрати это Иисусе блядь Сэмми что ты наделал что ко всем чертям ты наделал. А Сэм не знает. Он просто не знает.