Разные

Грубым дается радость, Нежным дается печаль. Мне ничего не надо, Мне никого не жаль. Жаль мне себя немного, Жалко бездомных собак… ©Сергей Есенин

Всем известно, что школа — ни что другое, как одно сплошное безумие. Как бы не ненавидели мы ее треклятые стены, как бы не заламывали руки, отпирая замкнутые двери и не сбивали ноги в попытке бегства, а всё-таки — именно в школе проходит наша лихая юность. Школа готовит нас ко взрослой жизни. Именно там мы учимся бороться — действительно и по-настоящему, потому что в то время, когда от нас ничего не зависит, мы взаправду решаем всё — от мала и до велика. Мы разбиваем рамки, а нас снова загоняют в новые; мы делаем шаг вперёд, а нас тащат назад, к старту; мы развиваем в себе личность, а нас штампуют под стандарты; мы учимся чувствовать, а нас заставляют вычислять неизвестные из чёртовых уравнений. А ведь вся наша жизнь, по сути, одно сплошное уравнение. Много странных и непонятных чисел — что-то со временем сокращается, что-то раскладывается на слагаемые, а что-то приходится вычитать из другого. И два неизвестных корня, которые в конце обязательно должны найтись — всем известные икс и игрек. Но что будет, если один из корней вдруг окажется вычислен неверно? Прогуливая алгебру на заднем школьном дворе, я медленно, но верно осознавал две вещи: во-первых — рисовать картины куда проще, чем решать примеры, а во-вторых — вдруг Астрид и есть то самое неизвестное? Может быть, она — решение всех моих проблем? И, стоит мне впустить ее к себе, как она тут же поставит всё на свои места, словно нужная шестерёнка в старом, безнадёжном механизме?.. Вот только верить в это мне почему-то не хотелось. Мне нравилась роль «отшельника», а подпустить блондиночку ближе метра — означает распрощаться с гордым одиночеством и личным пространством заодно. Она, чего таить, засунет свой маленький вздернутый носик куда угодно — чем она, собственно, и занимается сейчас. Однако, что-то мне подсказывало, что «собака зарыта» не только в этом дурацком задании, которое давеча повесили нам на плечи. Я действительно интересовал ее. Вот только под каким видом? Как объект фотосъёмки, почва для исследования или же просто человек? Хотелось бы верить, что последнее — слишком уж мало светлых людей доводилось встречать мне за свои годы, и в душе я теперь надеялся, что эта девчонка — одна из них, под стать белокурым волосам. Маленькое солнышко с россыпью веснушек, напялившее на себя короткую клетчатую юбчонку. Надеюсь, на завтрашний бал она оденет что-нибудь по-длиннее. И какой черт дёрнул меня сегодня с утра пораньше? Нет бы плюнуть на всё с высокой колокольни, как я поступал обычно, но ведь я не промолчал. Решил покорчить из себя обычного подростка, который парится о том, с кем и куда идти, а на самом деле просто хотел удовлетворить собственное самолюбие, мол, сама Хофферсон тает от одного только моего взгляда в ее сторону! Интересно, как там она сейчас? Заметила ли, что на последнюю пару я прийти не соизволил? Искала ли меня на перемене? Стала ли говорить что-то профессору, когда тот обнаружил «пропажу», или просто сидела, молча уткнувшись в учебник бездумным взглядом? Небось, ищет сейчас неизвестные в уравнении очередной функции или системы — черт знает, что мы там сейчас проходим… — Иккинг? — ко мне на плечо вдруг легла маленькая бледная ручонка, — Я искала тебя. — Разве ты не должна быть сейчас на уроке? — я даже не посмотрел на нее. — А ты? — Какая разница? Астрид молчала. Ее рука все ещё была на моём плече — тонкие пальцы сжимали лёгкую плащевую куртку. Я чувствовал, как она смотрит на меня — возможно, слегка улыбается и по-детски щурится. «Глупая, глупая, глупая, — крутилась у меня в голове, но я, к счастью, и не думал называть ее так вслух, — Зачем ты пришла сюда?» — Может быть, ты наконец отпустишь меня? — я скосил взгляд на ее ладонь, и она тут же отдернула ее. Но, несмотря на это, я всё ещё чувствовал ее горячее дыхание на своей шее — для шарфов ведь ещё не сезон, да и зимой я подобные вещички не очень-то таскаю. — Почему ты здесь? — вот же заноза блондинистая — всё ей знать надо. — От тебя прячусь, — грубо? Да плевать. — Неужели? — Астрид хмыкнула то ли недовольно, то ли насмешливо, а всё равно не зло — и я в который раз невольно восхитился ее терпеливости, — Так прогони меня. — Ты что, бросаешь мне вызов, блондиночка? — я самодовольно усмехнулся, скрестив на груди руки — поза не особенно внушительная, но на большее фантазии у меня, увы, не хватило. — Нет, — ее плечи передернулись, а губы слегка приоткрылись в беззвучном смехе — так она выглядела до чёртиков мило, и я при всем желании не мог не признать это, — Потому что тебе нравится мое присутствие. Оно тебе льстит. — Да что ты? — слишком много на себя берет эта белобрысая дамочка, однако, как известно, в каждой шутке есть доля правды, и это пугало — ведь где-то далеко внутри, в крайней точке собственного сознания я понимал, что она совершенно точно права. У меня вдруг появилось странное чувство… зависимости. Ее излишнее внимание раздражало, выводило из себя и приводило к желанию оттолкнуть ее, но что-то всё-таки не давало мне сделать этого. Не давало отвернуться, перебивало гадостные грубости в голове и заставляло молчать — молчать и смотреть прямо ей в большие, голубенькие и слишком уж невинные глазки. Она вызывала привыкание. Я практически на автомате вытащил из кармана джинс полупустую пачку сигарет — совсем уж дешёвых, купленных в ближайшем киоске. Маленькой чёрной зажигалкой поджёг одну и медленно, наслаждаясь горьковатым привкусом, пропустил дым сквозь зубы внутрь. — Ты разве куришь? — тонкие, выгоревшие брови Хофферсон тут же взметнулись вверх, но, надо отдать ей должное, ее голос звучал весьма безразлично — однако, это только на первый взгляд, потому что я уже знал все его оттенки и умел слышать ее ложь, — Как давно? — Какая тебе разница? — я снова затянулся, упорно избегая ее взгляда  — она ведь тоже знала, когда я лгу ей. Уже год. Или, может быть, чуть больше. И спрашивала она наверняка только лишь для виду — а на самом деле и так знала срок вплоть до месяцев. Устало я опустился на землю, облокотившись спиной о каменную стену школы. Смотреть на Астрид снизу вверх было непривычно, но она была всё так же красива. Через несколько секунд она села рядом со мной, поджав под себя ноги и обхватив колени руками, и молча положила свою белобрысую макушку мне на плечо — я хотел было что-то возразить, но лишь опять вдохнул противный дым, который стал для меня уже привычным, родным и каким-то успокаивающим. Однако в тишине мы просидели совсем недолго — минут через пять, когда сигарета моя была уже выкурена до основания, из-за угла вдруг послышался тихий, зловещий рык, а спустя мгновение оттуда выскочил огромный чёрный пёс. От испуга Астрид взвизгнула и вцепилась мне в руку чуть ли не мертвой хваткой, я же весь напрягся, готовый в любую минуту толкнуть ее за спину, защищая от дикой, озлобленной бездомной псины. — Не двигайся, — прошептал я девушке в самое ухо, и она едва заметно кивнула. Тем временем пёс подбирался к нам всё ближе — я заметил, что он хромает на заднюю левую лапу — а моя ладонь уже машинально нащупывала в кармане куртки перочинный нож. Медленно привстав, я выставил нож вперёд, закрывая собой Астрид. Тихий псиный рык отдавался у меня в голове жгучей опасностью, а большие, зелёные глаза были переполнены злостью и… Испугом. «Он нас… боится?» — пронеслось у меня в голове. Перочинный нож с грохотом упал на асфальт, и рык тут же стих. Я зажмурился, выставляя вперёд голую ладонь, и наклонился к псу почти вплотную. Наши взгляды встретились — и оба, как бы не было это смешно и иронично, были совершенно одинаковы, потому что в этой огромной, бездомной псине я увидел тогда самого себя. — Что ты творишь?! — испуганно вскрикнула Астрид. — Он ничем не отличается от нас! Он боится нас! — Он загрызет тебя!.. Но было уже поздно. Моя рука мягко и беззвучно легла псу на лоб, и тот медленно, протяжно заскулил. — Ну что, братец, теперь я — твой хозяин, — из груди у меня невольно вырвался сухой и немного сдавленный смех, и я, обнимая за шею своего нового друга, повернулся ко всё ещё напуганной Астрид, — Он не обидит нас. Однако блондиночку, похоже, мое утверждение не убедило — она, сжавшись, стояла у стены и лишь мельком кидала взгляды на некогда опасного и уже совсем не бродячего пса. Тогда я, недолго думая, взял ее ладонь и резко, не давая девушке ни малейшей возможности сопротивляться, положил ему на лоб подобно тому, как только что поступил сам. Пёс тут же завилял хвостом, и Хофферсон облегчённо выдохнула. — Это у нас так теперь бездомных собак приручают? — Нужно дать ему кличку, — вопрос ее я благополучно проигнорировал, — Думай, блондиночка. — Может… «Черныш»? — Примитивно. А что если — «Санчо»? — Не впутывай сюда персонажей заданной на дом литературы.* — Так вот где я слышал это имя! А давай… Псу, похоже, наша дискуссии занятно поднадоела, и он звонко и слегка оглушительно залаял. Тогда-то я и заметил, что передний клык у него просто-напросто выбит. — Эй, — я легко потрепал его за ухом, — так ты… Беззубик? Тихо щёлкнула у меня за спиной фотокамера — видимо, моя блондиночка и вправду стремится запечатлеть на фото всю жизнь, причём — как свою, так и мою. — Нам пора идти. Забирай своего нового питомца. И мы с ней в унисон рассмеялись. -------------------------- *Санчо Панса — персонаж романа Мигеля Сервантеса «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», оруженосец Дон Кихота. На протяжении романа активно употребляет в речи пословицы, являющиеся составной частью так называемых санчизмов — монологов, произносимых Санчо. Фамилия Панса означает «брюхо».