Разные

И чтоб свет над полной кружкой Легкой пеной не погас — Пей и пой, моя подружка: На земле живут лишь раз! © Сергей Есенин

… Мы шли по пустой безлюдной улице. Честно говоря, я и близко понятия не имел, куда именно мы с моей дражайшей спутницей направляемся — мы просто брели себе, медленно перебирая ногами по сухому, местами неровному асфальту и держали друг друга под руки. Сколько сейчас было времени и сколько мы уже вот так вот бесцельно шатаемся по тусклому и невзрачному в вечернем полумраке городу, я тоже откровенно не знал — может быть, семь, а, может, и все полдевятого. Одно я знал точно — бутылка шампанского, великодушно подаренная нам Торстонами, кончилась слишком быстро. Что для меня, что для Астрид по половине бутылки за раз было слишком много, потому что пили мы с ней из ряда вон редко: я, может быть, соглашался на предложенный отцом бокал вина на каком-нибудь семейном «торжестве», проходившем в лучшем случае раз в два-три месяца, а Хофферсон — так и вовсе, видать, не пила ни разу, и сейчас согласилась лишь из банального «детского» любопытства. Итог оказался весьма предсказуемым и вполне себе ожидаемым: мы оба были в стельку пьяны и — о черт возьми! — хотели ещё. Голова у меня приятно кружилась, внутри было горячо, а во рту — сухо. Отчего-то хотелось смеяться, потому что сейчас мне просто было хорошо — ни проблем, ни забот, ни ещё чего-либо. Только я, Астрид рядом со мной и тусклые пятна-фонари, кое-где освещавшие длинную и как будто бы бесконечную улицу, на которой не было никого, кроме нас. Весь мир принадлежит нам и, господи, как же это прекрасно! — Эй, Иккинг, — моя блондиночка вдруг развернулась ко мне и стеклянными глазами уставилась мне куда-то в шею, потому что алкоголь, всё ещё играющий внутри неё, не давал ей полноценно сосредоточиться, — Я хочу ещё. — Чего ты хочешь? — я усмехнулся, слегка приобнимая её за плечи и прижимая к себе — она вся дрожала и, похоже, замёрзла, но была слишком пьяна, чтобы полноценно почувствовать холод — как, впрочем, и я сам. — Я хочу ещё шампанского, — как будто бы это так очевидно! — Что? Ну нет, солнце, — слегка приподняв её личико пальцами за подбородок, я наигранно-грустно покачал головой, — Тебе на сегодня хватит. -Ещё шампанского, Иккинг, — упрямо повторила Астрид. Что-то внутри меня — быть может, это были последние остатки здравого смысла, каким-то чудом не перекрытые слащавым пьянящим вкусом «весёлого» напитка — говорило, мол, хватит, достаточно уже на сегодня пить, ведь в голове и так полнейший бардак, но тело упрямо требовало ещё выпивки — и хотелось чего-то покрепче, намного крепче. — Я бы и сам не прочь ещё выпить, солнце, но мы ещё несовершеннолетние, так что вряд ли нам с тобой продадут что-нибудь крепче «пепси-колы», а даже если и так — денег у нас всё равно нет. — У меня дома есть вино, — немного поразмыслив, выдала блондиночка и, ещё на несколько секунд задумавшись, как ни в чем не бывало, добавила, — А ещё мне холодно. — Вот, держи, — я отдал ей свою ветровку — сам как-нибудь уж перекантуюсь в одной рубашке, — Тогда, может быть, пойдём к тебе? Идея, вне всяких сомнений, идиотская. И не просто идиотская — а в самой что ни на есть высшей степени, потому что звучала пошло и манерно, будто бы Астрид — цепляющая парней в каждом переулке разукрашенная шельма, а я — юнец, ведущийся на подобную низость. Вот только ни мне, ни ей сейчас было не до смыслов и подтекстов, потому что горло предательски сушило, голова болела, лёгкие горели и хотелось просто запить всё это, заглушить приятным горьковатым вкусом. Вот так вот народ и спивается, а ведь нам всего-то неполных семнадцать лет. — Нет, не выйдет, — на моё «предложение» Хофферсон медленно покачала головой из стороны в сторону, отчего, похоже, окончательно потеряла шанс сфокусировать взгляд на одной точке, — У меня родители дома. «У меня тоже», — хотел было я обречённо поддакнуть, как вдруг осознал один весьма интересный и как нельзя полезный в сложившейся ситуации факт. Отец уехал в другой штат. И будет дома лишь к вечеру пятницы. Хорошо, чертовски хорошо. — Тогда ты можешь переночевать у меня, солнце. Кажется, в нашем домашнем мини-баре — или, лучше сказать, неком его подобии — хранилось пару бутылок отменного вина и, может быть, даже с полбутылки коньяка — довольно крепкой и не хило бьющей по мозгам гадости. Вне всяких сомнений, мы выхлебаем по меньшей мере треть этого, после чего отоспаться на мягкой поверхности вроде кровати или хотя бы дивана нам будет очень и очень кстати. — А почему бы и нет? — Астрид пьяно рассмеялась и забросила свою ручонку мне на плечо — из-за видимой разницы в росте это оказалось весьма неудобно, — Кажется, ты живёшь недалеко отсюда? Я огляделся по сторонам. На обочине рядом с нами работал в ночную смену супермаркет, горела вывеска закрытого на ночь маленького и не особенно популярного кафе, а чуть дальше, между домов, виделся узкий проход к дворам. — Да, в этом квартале. — Тогда — пошли? — Как скажешь, солнце. Господи, какой абсурд. Быстро и не оглядываясь мы прошли — почти пробежали — по тёмному переулку. Немного дрожащими от ночного холода пальцами я нащупал в кармане джинс ключи и открыл входную дверь в подъезд. С глухими шагами поднявшись по лестничным пролётам, мы оказались у моей двери. Тогда я нашарил в связке ключ от квартиры. — Добро пожаловать, солнце. В комнате было темно и прохладно — видимо, второпях мне и в голову не пришло закрыть окно в собственной спальне, и теперь ночная сырость уже во всю гуляла по дому — от коридора до ванной и кабинета отца. — Значит, здесь ты и живёшь? — Астрид медленно обвела прихожую, в полутёмках пытаясь не пойми как разглядеть выключатель. — Да, именно, — я, опередив её, включил свет — непривычно яркая после темноты ночных улиц лампа как нельзя лучше осветила то, что беспорядком назвать было бы слишком мало: сваленная в одну общую «кучу» обувь, разбросанная верхняя одежда… да, черт возьми, даже упаковка из-под полуфабрикатов четырёхдневной давности, которую я, видимо, случайно обронил, вынося мусор, а после так и не потрудился поднять, — Не хоромы, конечно, но жить можно, и вполне терпимо. Астрид рассмеялась. Не знаю, из-за чего — то-ли из-за моей неряшливости, то-ли из-за того, как я на нее смотрел, то-ли и вовсе просто так, из-за всё ещё бьющего в голову вина. Её смех был звонким и ярким, похожим на отражение солнечных лучей в искристой воде, и мне это нравилось. Мне определённо точно нравилась она вся. Любая — хоть милая, сдержанная и застенчивая девчушка в клетчатой юбчонке да с заплетенной набок косицей, хоть развязная и, что греха таить, немного пьяная блондиночка в чудесном голубом платье и со спутанными от ветра волосами. Она скинула туфли и, отодвинув их босой ногой к стене, прошла на кухню — через пару секунд свет зажёгся уже и там. Я, не теряя времени, последовал за ней, на ходу вспоминая, в какой из кухонных тумб отец обычно хранил всю выпивку. «Кажется, под раковиной — на самой нижней полке», — и — как удачно — моя догадка действительно оказалась верна. Я аккуратно повертел в руках французское «Бордо» семилетней выдержки, прикидывая, как сильно я получу по шее от отца, когда тот, приехав, обнаружит пропажу. Однако, как известно, на пьяную голову судить и рассуждать хоть сколько-нибудь здраво — дело самое что ни на есть провальное, так что перспектива «расплаты» меня не напугала от слова совсем. Тем временем Астрид достала откуда-то два стеклянных стакана и пододвинула их ко мне — я видел, что ее уже жуть как сушило, да и сам не мог похвастаться отсутствием подобного чувства. По очереди заполнив чуть ли не до краев оба стакана и про себя отметив, что такие объёмы бесследно не пройдут, я почти залпом осушил свой — горло неприятно обожгло, а из лёгких, казалось, выбило весь воздух. Ещё бы — так заливаться выпивкой, и пить-то толком не умея, вот только разве ж это повод останавливаться, когда мозги и так уже набекрень, а где-то внутри снова и снова даёт о себе знать желание почувствовать себя как никогда взрослым? Сама же Хофферсон — моя, казалось бы, совершенно «безобидная» блондиночка — так и вовсе потерялась: ещё не отошла от шампанского, как ей в голову тут же дало вино. Сначала её всю передернуло — она зажмурилась и скривилась от горечи, напрочь перебивавшей сладковатый привкус алкоголя. Однако спустя несколько секунд её маленькие, пухлые губки растянулись в блаженной улыбке, а глаза пьяно заблестели, словно два круглых стеклянных шарика. — Похоже, тебе на сегодня достаточно, — я, сам едва ли соображая и уже слабо держась на ногах, оперся ладонью о кухонный стол. На моё весьма разумное, как для человека изрядно подвыпившего, замечание Астрид лишь вяло покачала головой и потянулась за бутылкой. Не сразу осознав, что именно моя блондиночка собирается сделать, я лишь тихо фыркнул и только потом, стоило мне увидеть, как она уже во всю хлещет вино прямо из горла, принялся отбирать его у неё. Но было, похоже, слишком поздно. Хофферсон снова рассмеялась — на этот раз ещё громче и звонче; глаза её теперь и вовсе не могли остановиться на одной точке и то и дело «бегали» из стороны в сторону, а плечи непроизвольно подергивались. — Астрид… Всё в порядке? — Да, — она ещё раз прыснула от смеха и тут-таки притихла, — Нет. Мне плохо. — Вот черт, — А я ведь знал, что так оно и будет, — Тебе нужно немного поспать. Проворно подхватив Астрид на руки, я понёс её в свою комнату, дабы дать ей отоспаться как следует, чтобы завтра сутра нам обоим не было очень плохо. Она, кажется, пыталась что-то сказать, но я плохо разбирал её. Всё, что мне удалось понять — это свое собственное имя, которое она то и дело тихо повторяла прямо мне на ухо, обхватив руками меня за шею. В потемках дойдя до собственной кровати, я аккуратно положил Хофферсон на шерстяной клетчатый плед. — Поспи, ладно. Она ничего не ответила. Однако, стоило мне на «ватных» ногах попытаться отойти, чтобы не мешать ей и спокойно устроиться себе на диване, как девушка тут же тихо, но вполне отчётливо прешептала: — Не уходи. — Хорошо. Хорошо, солнце, — я, стараясь не задеть её, прилёг на самый край кровати рядом с ней, — Я здесь, не волнуйся. …Сколько времени прошло с тех пор, как мы улеглись вот так, я не знал, но спать мне совсем не хотелось. И, обнимая вот так вот Астрид и совершенно не понимая — не осознавая даже — что сейчас толком происходит, прижимая её к себе, касаясь холодными пальцами её обжагающе горячих щёк, сам я терялся в собственных пьяных мыслях, перемешанных и разбросанных в голове, и всё-таки задавался одним лишь единственным вопросом: «Неужели это — и есть та самая, обещанная нам в детстве «взрослая жизнь»? Горькая и какая-то неправильная, со вкусом вина и чужих — но уже ставших самыми-самыми родными — губ?» А, может, оно и к лучшему. Ведь когда нам, как не сейчас — взрослеть? Да и взрослеем ли мы, или просто дурачимся, словно дети, возомнившие из себя способных на что-то большее взрослых?