Разные

Месяц умер, синеет в окошко рассвет. Ах ты, ночь! Что ты, ночь, наковеркала? ©Сергей Есенин

Заметив, что Астрид наконец уснула, я, стараясь ненароком не задеть её, медленно встал с кровати. Тихо прошёлся по комнате чуть ли не на носках — до самого коридора, а там уже, аккуратно ступая по старым скрипучим половицам, дошёл до кухни. Теперь, при тусклом свете луны сквозь лёгкие, полупрозрачные гардины в полутёмках последствия нашего вчерашнего или, может быть, уже сегодняшнего «весёлого» вечера казались гораздо более неприемлемыми, нежели было тогда. Задумывались ли мы с Астрид несколько часов назад, что именно мы творим? Думали ли, зачем нам всё это и к чему приведёт? Нужно ли нам это было на самом деле? Конечно, нет. Серьёзно, мы были пьяны и нам было глубоко наплевать на то, что будет с нами потом. Нам было важно здесь и сейчас — то, что мы вместе и то, что нам хорошо. «Молод, пьян и весел», — под такие рамки мы легко подогнали с ней себя самих и друг дружку заодно, руководствуясь непонятно какими желаниями в наших глупых головах и тающим горьковатым привкусом вина на языках. И только сейчас, глядя на немытые стаканы с красными потёками, валяющуюся прямо на полу пустую бутылку из-под вина, стянутую, видимо, совершенно случайно со стола скатерть и пару перевернутых стульев, я разделил сегодняшние сутки на «до» и «после». «До» и «после» — не какой-то там к черту ненужной морали о том, что подросткам якобы ещё рано и о том, что вредные привычки нас же самих губят. «До» и «после» — наших с Астрид отношений. Для себя я уже всё решил — в своих чувствах к ней я был уверен. Нет, конечно, я понимал, что великой любовью это не назовёшь — да и какая может быть «любовь» в наши-то семнадцать? Слишком мы ещё малы, слишком наивны и неопытны — слишком рано нам ещё по настоящему любить. Другое дело — влюбленность. Она лёгкая и понятная, ни к чему не обязывает и ничего не требует, с ней просто и хорошо, как бывает обычно в самом начале красивых сказок. Вот только все сказки, к превеликому нашему сожалению или, может быть, счастью, заканчиваются по-разному. Одни — известным всем и каждому «хэппи-эндом», той самой любовью из серьёзных книг, написанных великими писателями-литераторами. Другие — крахом всего святого и не святого, пустотой внутри и жгучей обидой на то, что нам в конце концов всё-таки нашли замену. И, что самое обидное, исход мы не выбираем. Конечно же, мы можем из кожи вон лезть, да только толку с этого, когда игра выходит «в одни ворота»? Тут, как ни крути, взаимность нужна. А иначе — одно слово: крах. Этого я и боялся сейчас больше всего. То, что мне с таким трудом удалось собрать с самом себе по кусочкам, в один момент могло разрушиться — из-за одного неверного слова, жеста… Да чего угодно, черт возьми! И я не мог допустить этого, просто не имел права. Я должен был любой ценой сохранить это нежное, тёплое чувство внутри нас обоих, а дальше — будь, что будет. Какой из концов светит мне и Астрид, есть ли у нас общее «мы» и что нас ждёт дальше — я не знал, да и не нужно было. Всё в конце концов станет на места и будет так, как должно быть. … Пнув ногой стеклянную полупрозрачную бутылку и решив, что уберу её как-нибудь потом, я на цыпочках вернулся обратно к себе — там, на моей кровати, все ещё тихо-мирно спала Астрид. Как же это всё, черт возьми, неправильно. И мы, как бы то ни было, сами ко всему пришли. Через иллюзии серых линий простого карандаша, стараясь нарисовать что-то свое в попытке сбежать от угнетающей и такой паршивой реальности. Через призму фотоаппарата, надеясь ухватиться за то шаткое и призрачное настоящее — запечатлить его на лощеном куске бумаги, только бы не делать ни шагу вперёд, потому что там — ещё хуже. Мы сами во всем виноваты. Стали такими, и теперь лишь закрываем глаза, потому что вместе нам хорошо. Неправильно, но по-настоящему хорошо. ___________________________________ Хотелось бы немного сказать об эпиграфе к этой главе. Он взят из поэмы (естественно, Сергея Александровича Есенина) «Чёрный человек» — достаточно противоречивого и вызывающего как в свое время, так и по сей день стихотворения. Прямая речь «чёрного человека», этого пугающего второго «я» героя поэмы, воспринимаются как откровение, признание в том, что душа пытается скрыть от самой себя. Не только поругание, но и похвала: «авантюрист самой лучшей марки», «поэт с ухватистой силою»… и дальше едкая насмешка — о «женщине сорока с лишним лет, скверной девочке, его милой». Герой слушает, не перебивая, а чёрный человек объясняет жизнь поэта и раскрывает её самообман: в тоске и унынии изо всех сил казаться улыбчивым и простым, и пытаться выдавать это за счастье. Здесь его речь всё же прерывается: лирический герой отказывается признавать в жутковатом портрете себя. И чёрный человек, глядя в упор, хочет назвать его жуликом и вором, но — пауза, страшный гость исчезает. Далее — короткая и драматичная развязка, при первом прочтении поражающая читателя неожиданностью. «Что ты, ночь, наковеркала? Я в цилиндре стою. Никого со мной нет. Я один… И разбитое зеркало…» Две детали: цилиндр, который был надет на «чёрном человеке», и зеркало несомненно указывают, что страшный разговор герой вёл с самим собой. (Как мне показалось, будет весьма кстати провести параллель между размышлениями нашего главного героя и лирического героя поэмы С. А. Есенина). Как бы то ни было, если у вас есть хотя бы десять минут лишнего времени и если вы любите и цените «классику жанра» — прочитайте это стихотворение. Там есть, над чем подумать и есть, что прочувствовать.