Разные

Так чего же мне её ревновать. Так чего же мне болеть такому. Наша жизнь — простыня да кровать. Наша жизнь — поцелуй да в омут. © Сергей Есенин

Когда уже глубокой ночью, вдоволь поразмыслив над изгибами собственной чёрной — и едва ли посветлевшей за эти недолгие несколько дней — души, я ложился рядом с мирно сопящей Астрид, то и подумать не мог, что всё же усну. Однако усталость взяла свое, и моя голова, до исхода переполнена всевозможными мыслями, отключилась на раз-два — а чего ещё, собственно было ожидать? Пить надо меньше. Жаль, вчера вечером я на это нехитрое предостережение внимания так и не обратил, хотя — надо отдать мне должное — честно пытался. Не снилось мне, благо, совершенно ничего — да и что будет сниться на полупьяную-то голову? Разве что «бред сивой кобылы», да и только. Правда, припоминаю, пару раз я всё же просыпался — то ли от каких-то совсем уж дурных кошмаров, запоминать которые мой уставший мозг напрочь отказался, то ли от того, что моя дорогая блондиночка спала из ряда вон беспокойно и то и дело ворочалась, пиная меня своими острыми угловатыми локтями и коленками, а иногда — так и и вовсе чуть ли не сталкивая меня с края моей же, позвольте напомнить, кровати. Ко всему прочему, за эту ночь я изрядно «наелся» её чудных блондинистых волос, которые по одному богу известным причинам постоянно оказывались на моем лице и попадали куда только можно — в рот, в нос и даже в закрытые, черт бы их, глаза. Однако, если ночка в обнимку с Хофферсон была, прямо скажем, не из лучших моих ночей — хоть обнимать мне её было всё же, чего таить, довольно приятно — то утро стало для моего унылого существования настоящей отрадой. Конечно, мне было немного — ну, ладно, совсем не немного — неловко, когда, кажется, в половину одиннадцатого Астрид растолкала меня и потом полусонного чуть ли не силой потащила на кухню, рассказывая что-то о заваренном ею кофе, о том, что она извиняется за доставленные мне неудобства и о том, что «давай больше не увлекаться подобного рода напитками, Иккинг, ведь это не только вредно для здоровья, но и в какой-то степени даже аморально…» и бла-бла-бла — всё в ее духе. — Ты что, напялила на себя мою футболку? — только сидя за столом и вяло потягивая крепкий и до неприличия сладкий кофе, о котором только что болтала мне блондиночка, я заметил, что она как ни в чем не бывало щеголяет в моей старой домашней… ну, футболкой это назвать уже и язык не поворачивался — так, растянутая тряпочка неопределённого цвета с дырками для рук, туловища и головы. — Ох, да, — она невинно улыбнулась, усаживаясь рядом со мной с кружкой в руке, — Просто моё платье слишком неудобное… — Ничего, — перебил её я, не желая вдаваться в подробности, — Я не против. Но, что бы там ни было — выглядела она в таком виде довольно мило. И как-то… по-домашнему, что ли? По-родному. Как будто бы так и надо, как будто бы всё на своих местах. И, может быть, чуть ли не впервые я чувствовал себя так легко. Дома — как дома. И всё — только благодаря моей блондиночке. — Эй, Астрид, — я поставил свою кружку с кофе на стол, — Спасибо тебе. — За что? — она удивлённо усмехнулась, и на её круглом белом личике тут же появились смешные ямочки, которых я ещё так недавно не замечал и которые сейчас показались мне просто чудесными. — За всё, — мне пришлось наклониться через весь стол, чтобы мало-мальски дотянуться до нее — тогда я, обхватив её шею своими ладонями, легко и нежно поцеловал её. Сквозь поцелуй я чувствовал, как она улыбается. И это, пожалуй, был самый счастливый момент в моей, казалось бы, совсем уж жалкой жизни. Честно говоря, никогда бы мне и в голову не пришло, что человеком, вызывающим у меня такие нежные и тёплые чувства, станет именно Астрид. Кто угодно, но только не эта заносчивая блонда в клетчатой юбчонке и с доисторическим фотиком в руках. Кто угодно, но только не эта всезнающая вертихвостка, одержимая желанием быть всегда и везде. Хотя, если подумать… Всё же, не эта Астрид за несколько дней стала центром моего скучного существования, опрокинув всё «вверх ногами» и заставив посмотреть на жизнь совершенно под другим углом. Им стала миловидная блондиночка с прекрасной косицей и забавной чёлкой, которая чудесно фотографирует всё, что ей нравится. Им стала любопытная — быть может, даже через меру, но мне это в какой-то степени даже нравилось — девчонка, которая просто-напросто хочет помочь всем и вся — и в этом ведь нет ничего дурного, верно? Им стала моя Астрид Хофферсон. Одна — единственная, неповторимая, и уж точно ни в коем случае не плохая. Отстранившись от неё, я широко улыбнулся — на душе было тепло и свободно, а в голове — никаких лишних мыслей. Только утро, горячий кофе и моя Астрид рядом. Ничего лишнего. И всего хватает. — И всё-таки? — она наклонила набок голову и снова уставилась на меня, вопросительно подняв брови, — За что ты благодаришь меня, Иккинг? — Просто за то, что ты есть, — я пожал плечами и снова улыбнулся ей, — Этого ли недостаточно? — Да, ты прав. Вполне достаточно. И мы оба в унисон рассмеялись. Допив кофе и наскоро прополоскав под краном чашки, я решил, что неплохо бы мне было сейчас промотнуться в душ — смыть всё-таки с себя остатки вчерашней ночи и просто освежиться. Сказав Астрид, мол, пусть ждёт меня у меня же в комнате — она-то встала пораньше моего и уже успела вдоволь постоять под наверняка холодной водой — я взял первую попавшуюся майку, какие-то не самого презентабельного вида спортивные штаны и залетел в ванную. Вода, как я и предполагал, оказалась холодной. «Зато проснусь», — как будто мне чашки кофе не хватило. А оно хоть горячим было. Интересно, чем там развлекает себя моя блондиночка? Небось во все шкафы уже позаглядывала — с её-то любопытством. Хотя, вряд ли она найдёт там хоть что-нибудь интересное — кроме шмотья, баллонов с краской для граффити, всевозможной канцелярии и книг у меня ничего ценного не хранилось. Разве что только… Рисунки. С эмблемой «Night Fury». Расклеенные чуть ли не по всей, черт возьми, стене. «Твою мать». Ещё никогда мне не приходилось одеваться так быстро. Я выскочил из ванны с мокрой головой, сам вытершись кое-как — мысль о том, что Астрид увидит — уже наверняка увидела — мою самую страшную тайну, которую я так трепетно лелеял и которой так гордился, меня действительно пугала. Хуже того — это ведь Хофферсон на днях написала мне а-ля художнику в Твиттере с просьбой не за дорого нарисовать её портрет! Что же скажет она, когда узнает, что писала не мастеру на все руки, а всего-навсего своему забитому и нелюдимому однокласснику? Я с силой толкнул дверь в свою комнату — какого черта вообще нужно было её закрывать? — и передо мной предстала «картина маслом»: моя милейшая Астрид с какими-то листами в своих цепких ручонках — и я прекрасно догадывался, с какими именно. Она стояла прямо рядом со столом и то наклонялась, чтобы рассмотреть содержимое листов, то поднимала голову и смотрела на стену, куда я вешал свои самые любимые работы. На самом же столе лежал тот самый кожаный скетчбук, к которому блондиночка ещё в начале недели прикопалась и потом всё норвила туда заглянуть — а я по понятным причинам то и дело отказывал ей. Заметив, что я вот уже несколько секунд наблюдаю за ней, Хофферсон повернулась ко мне. — Красиво вышло, — она ткнула пальцем на одну из страниц скетчбука и слащаво улыбнулась. На ватных ногах я медленно подошёл к ней и нехотя опустил взгляд на указанный ею рисунок — на листе красовался тот самый её портрет, который я наскоро набросал ещё то ли вчера, то ли даже позавчера, как только она под своим ником в Твиттере написала мне. Но ведь она не знала, что я — это я, тогда почему же сейчас так спокойно… Или всё-таки знала? — Что-то ты не сильно удивлена, — я, презрительно фыркнув, захлопнул скетчбук прямо перед её носом. Астрид испуганно дернулась — такой моей реакции она явно не ожидала. Ну и пусть. Я-то попал ещё хуже. — А почему я должна удивляться? — Ах, да, я забыл, — я наигранно сдвинул брови, чтобы хоть как-то сдержать медленно нарастающую внутри злость, — Ты ведь так часто видишься с местными интернет-знаменитостями? Да, звучало, пожалуй, чересчур высокомерно. Но сейчас мне было плевать — я даже не задумывался над собственными словами, а вот Хофферсон они, похоже, порядком задели. — Понимаешь ли, — она прикусила губу и опустила взгляд, — на самом деле я узнала всё ещё с самого начала. Совершенно случайно, ты не подумай — ещё несколько лет назад увидела, как ты рисуешь в своём блокноте что-то странное — тогда я не смогла разобрать, что именно — а потом, через несколько дней наткнувшись в Твиттере на одну из работ Night Fury, узнала на его аватарке тот твой рисунок. Прекрасно. Просто прекрасно. — Значит, отправляя позавчера свое фото на срисовку, ты прекрасно знала, кому именно пишешь? — Да, но разве это имеет значение? — Имеет! — она что, действительно не понимает? — Имеет, черт бы тебя побрал! — Но какое?.. — А такое, Астрид! Если я не засветил своё настоящее имя, значит на это были причины. Подумай сама — разве смог бы добиться такого онлайн-признания какой-то там Иккинг Хэддок, затасканный паренёк без друзей, на которого плевать все хотели? Конечно, нет. Другое дело: никому не известный Night Fury — эмблема дракона, ник «от балды». Общество падко на подобную дребедень. Таких любят, с такими хотят общаться. Кому нужен самый обыкновенный Иккинг, когда в интернете есть его улучшенная версия? Лучше, чтобы о нем вообще никто не знал. — Прости меня, я должна была сказать тебе в самом начале, но я не думала, что… — Постой-ка, — только сейчас в моей голове начали складываться все «пазлы». Выходит, если Астрид всегда знала о второй моей стороне, значит и бегала она за мной все эти годы лишь потому, что была уверена — когда-нибудь из начинающего самоучки, толкающего свои работы на всеобщее обозрение в интернет, будет толк, и она-то уж найдёт, как этим воспользоваться, — Значит, ты искала любые способы, чтобы хоть как-то узнать меня поближе, уже зная все ответы на собственные вопросы? И нужен был тебе отнюдь не я, верно? — Ты не понимаешь! — взвизгнула Астрид и ухватилась за мою руку, но мне было противно даже слушать её мерзкие и нелепые отговорки. Какой же я идиот. Поверил в то, что кому-то нужен. А ведь знал же, что так не бывает. — Заткнись. Не говори мне ничего, не оправдывайся! — я резко вырвал бумажные листы с рисунками из её рук и с силой оттолкнул её от себя, — Я ведь знаю тебя, Хофферсон, десять лет — с самой, мать её, младшей школы! Я знаю, как ты помешана на самовыгоде и по головам готова пойти, лишь бы добиться своего! Ты способна перечеркнуть чувства, цели и смыслы других людей, только бы тебе самой достался «лакомый кусочек»!.. Да, черт возьми, ты и за мной-то бегала все эти годы только потому, что знала — я не такое уж и ничтожество, коим считаюсь! — Нет… — она теперь боялась даже пошевелиться: стояла, обхватив себя ладонями и огромными, полными страха глазами смотрела на меня — а я и вовсе видеть её не хотел. — Да, Астрид, да! А я, дурак, поверил, что ты изменилась. Поверил, что ты меня сможешь изменить — ведь почти смогла! Вот только зря я думал, что ты другая, потому что ты, на самом деле, ничем не отличаешься от остальных. — Прошу, не говори так — ты ошибаешься… — Хватит! Хотя бы сейчас оставь свою ложь. Пусть не со мной — с собой будь честной и скажи: был бы я тебе вот так же нужен, если бы не умел рисовать? Если бы был просто Иккингом — и никаких «Ночных Фурий»? — Ты не понимаешь… — Так давай, объясни! — Ты и художник Night Fury — не две разных личности, и, не будь ты им, ты бы не был собой, Иккинг, — я слышал, как ее голос дрожал, но она всё ещё пыталась говорить ровно и спокойно, — Не смотря на всё то дерьмо, через которое заставило тебя пройти общество, ты не опустил руки и добился успеха — пускай не под своим именем, но своими силами. Night Fury — это и есть ты. Не какая-то часть тебя, не страница в Твиттере — а весь ты, целиком и полностью. Поэтому ты и отличаешься от других — твоя сущность, твой талант и твоя цель, которой ты добиваешься, несмотря ни на что. Именно это меня всегда в тебе восхищало. То, какой ты есть — и совсем не важно, как себя называешь. Астрид замолчала, и я наконец-то решился посмотреть на неё — её плечи содрогались от беззвучных всхлипов, а лицо блестело от слёз — они крупными каплями скатывались по раскрасневшимся щекам и стекали по тонкой шее, оставляя влажные пятна на футболке. В тот момент мне стало жаль её, а вся злость медленно, но верно утихла. Однако где-то внутри, под самыми ребрами осталось щемящее послевкусие обиды на Хофферсон, и сейчас меня разрывали противоречивые к ней чувства: с одной стороны, мне хотелось просто выдохнуть и, забыв обо всем на свете, прижать её к себе — вот такую, совсем беззащитную и дотошно милую — но с другой… Мне действительно нужно было побыть одному сейчас. — Уходи, — не найдя в себе сил сказать ей это в лицо, я отвернулся. — Не прогоняй меня, — она, вытерев большими пальцами слезы с глаз, подошла ко мне ближе и провела своей маленькой ладошкой по моей руке. — Уходи, Астрид. — Хорошо. Я уйду, — вдруг зло прошипела она — я чуть ли не впервые видел её такой — проворно скинув с себя мою футболку и теперь натягивая на себя свое голубенькое платьице, — Вот только ты должен кое-что уяснить: ты — не пуп земли и вселенная не вертится вокруг тебя, а у моего терпения есть предел. Я не буду бегать за тобой вечно. Меня достало унижаться — перед самой собой — и постоянно терпеть твоё ужасное отношение ко мне. Я думала, ты изменился. Я поверила тебе! Но теперь ты снова втаптываешь меня в грязь, даже не задумываясь, что я чувствую. А знаешь, почему? Да потому что ты уже привык ко мне! К тому, что я вечно рядом и никогда не отвернусь, какую бы очередную гадость ты не выкинул. Больше такого не будет. Не хочешь — не надо. Оставайся один, если тебе так будет легче — мешать не стану. Au revoir, Хэддок. Увидимся в школе. И за ней, противно скрипнув, захлопнулась входная дверь.