Разные

Ведь разлюбить не сможешь ты, Как полюбить ты не сумела… ©Сергей Есенин

Долго стоять на лестничном пролёте, от избытка нервозности теребя пряди своей нерасчёсанной шевелюры, мне не пришлось — как только Астрид, смерив меня презрительным взглядом, всё-таки решила дать мне последний шанс оправдаться и дала свое «хозяйское» разрешение пройти, я немедленно последовал этой нехитрой указке — дважды меня просить не требовалось, потому что я, во-первых, жутко замёрз и, во-вторых, искренне хотел поговорить со своей блондиночкой. Во всяком случае, я всё ещё надеялся, что мне до сих пор позволено называть её «своей». Между тем девушка, явно не посчитав нужным дождаться, пока я скину с себя свою лёгкую не по погоде куртку и, не найдя, куда бы её повесить, просто-напросто кину её на тумбу в коридоре, убежала на кухню — видимо, это у неё послужило сейчас эдаким приглашением, и потому я, ни слова не сказав, последовал за ней. Если не считать хаотичного беспорядка, то кухонька у Астрид была весьма милой и очень даже уютной: пушистый коричневый ковер, в котором хотелось буквально завернуться и укутаться с головой; подвесные кухонные шкафчики, в которых теснилась немалая куча всякой дребедени вроде красивой посуды, которую достают только по праздникам, чаев в банках, кофе в пакетах и тому подобного; угловой стол для готовки, отделанный под мрамор и заваленный посудой уже менее праздничного вида; большое окно, сквозь немного заляпанное и слегка запотевшее стекло которого был виден паспурный серый город, и от этого вида прямо-таки веяло прохладой — даже не смотря на то, что в квартире было довольно жарко. Сама же Хофферсон, пока я с видом исключительно тормозившего осла рассматривал все это «добро», взгромоздилась на широкий кухонный стол, упрямо проигнорировав пару задвинутых за него стульев, и принялась отчаянно сверлить меня взглядом. Она явно ожидала, что я начну разговор первым. Ну — будь, что будет. — Астрид, — выдохнул я, присаживаясь рядом с ней, — Для начала я бы хотел сказать… — А мне показалось, что ты ещё утром предельно ясно высказал всё, что хотел, — холодно перебила она меня. В принципе, никто и не говорил, что будет легко, так что язвительности блондиночки я нисколько не удивился — хотя бы потому, что в полной мере заслужил её. — С утра я погорячился. — Неужели? — она наигранно-удивленно вскинула брови — похоже, ее порядком забавляли мои неуклюжие попытки оправдаться. — Да, я был немного неправ. — Немного? Ну вот, снова Иккинг ляпнул глупость. — Ладно-ладно, я был совсем неправ. — Ты так говоришь просто потому, что я задела твою гордость и твоё чертово самолюбие, верно? — Но почему… — И теперь ты ошибочно полагаешь, что, взяв свои слова назад, сможешь заставить меня сделать то же самое? Увы, нет, мой «дорогой» Иккинг, не в этот раз. Что бы ты там не собирался мне сказать, я всё ещё останусь при своём мнении. Какая же она всё-таки… стерва. Я пришёл к ней из самых чистых, мать их, побуждений и теперь, как дурак, стоял и пытался вставить в её гневную болтовню хоть слово, но нет. Астрид снова делает меня «крайним». Да на кой ей вообще сдался тогда этот скетчбук? А всё это — её чрезмерное любопытство, потому что ей нужно всегда знать всё и обо всех. Не лезла бы никуда, не пыталась бы вывести меня на «чистую воду» — и всё сейчас было бы в порядке, мы бы не ругались с ней и не «гнали» друг на друга. Теперь же — кто знает, каких ещё чёрных гадостей мы наговорим друг другу в порыве злости. А я злился. И злился сильно. — Да я уже и не надеюсь, что ты хоть когда-нибудь оставишь свое чертово мнение на заднем фоне и выслушаешь других, — я вскочил из-за стола то ли потому, чтобы ненароком не смахнуть стоявшие на нем чашки — видимо, Астрид за это позднее утро выпила немало кофе — то ли и вовсе потому, что теперь сам намеревался просто-напросто сбежать, как, собственно и она сама несколько часов назад, — Вот только задумывалась ли ты о том, каково было мне, когда ты «вскрыла» всю мою жизнь, до самого основания? Думала ли, насколько я этого хочу и хочу ли вообще? Я действительно собрался уходить, потому что мне это всё окончательно надоело. Астрид со своим желанием якобы помочь, а на самом деле — банальным интересом из того разряда, когда последствия обычно заметны всем «участвующим». Эти пустые разговоры и обвинения друг друга в, на самом деле, собственных ошибках — а ошиблись здесь, чего скрывать, мы оба, потому что в ссоре, как известно, всегда виноваты двое. Вообще всё — вся ситуация в целом, до смешного глупая и вроде бы вполне решаемая, но всё же задевшая наши самые больные точки. Я уже было вышел в коридор, не желая оборачиваться, чтоб не видеть лицо Астрид — я не хотел знать, было оно злым, обиженным или всё вместе. — Нет, — вдруг пискнула тихо девушка. Что? Что она сейчас сказала? — В каком смысле — «нет»? — Когда я лезла в твою жизнь, — она говорила ломанно и неловко — совсем как я несколько минут назад, — я совсем не подумала о тебе. Мне даже и в голову не пришло задуматься, захочешь ли ты сам открыть мне свою тайну. И я не хотела, чтоб всё вышло именно так, правда. Ты сам должен был мне рассказать… Нет, не так. Ты мог бы мне рассказать всё сам, если бы захотел этого. Прости меня. Всё могло выйти совсем по-другому. Черт. К такому жизнь меня не готовила. — Астрид… — выдохнул я и снова подошёл к ней — она стояла, опустив глаза и поджав губы, совсем как маленький провинившийся ребёнок. Да она, в сущности, и была такой — за это она мне и нравилась, за свою «детскую» честность и непринуждённость. Да, мне всё ещё нравилась Астрид Хофферсон — что бы она там не натворила в моей такой скучной и однообразной жизни, — Всё в порядке. И тут она снова разрыдалась. Кинулась мне на шею и начала реветь, а я стоял, как дурак, и не знал, что делать. — Прости и ты меня, — тихо прошептал я ей прямо на ухо, медленно проводя рукой по её белым, распатланым волосам — и она сквозь слезы и всхлипы кивнула мне. Теперь всё закончилось, встало наконец-таки на свои места. Но как ведь, однако, это бывает сложно — попросить прощения! Тебе кажется, словно цена этим словам — твоя гордость, твоё достоинство и, что самое главное, твоё «персональное» самолюбие. Вот только на перевес этому стоит человек — и не просто человек, а человек очень для тебя важный, если не сказать — безумно дорогой. И тогда приходится выбирать. Для каждого этот выбор — разный. Иногда мы слишком чтим собственное эго, и тогда сами же разрушаем мир вокруг себя. Но иногда — и, благо, зачастую — мы всё же переступаем через собственные рамки. Нам с Астрид это, к счастью, всё-таки удалось. С большим трудом, но мы осознали, что — важно, а что — нет. Важны — мы. И всё у нас будет хорошо.