Слепая надежда

Шиганшина напоминала опустевший ад. Дома, застывшие стройными рядами, превратились в руины. Обезлюдевшие улицы заросли сорняками и пробившейся сквозь брусчатку травой. Куда бы не глянула Хистория, кругом царили крах и запустение. На глаза наворачивались слёзы… Целый город, десятки сотен жителей, дети, семьи… И всего этого не стало. Безжалостный рок смёл всё подчистую, словно… словно… Словно такое количество безвинных жизней ничего не значило в этом мире. Всё произошло стремительно и просто, как небрежный щёлчок пальцев. Энни с Хисторией за спиной обогнула гору обломков, присыпленную рыжей черепицей. Мрачные провалы разрушенных окон взирали на пролетающих мимо виновников трагедии, оскалившись битым стеклом. У неё отекли ноги, колени налились свинцовой тяжестью. Руки ныли от долгого держания за плечи Энни. Голова гудела от усталости и лихорадочных мыслей, виски пульсировали тёплой болью. Они не останавливались ни на минуту, гнали лошадей во весь опор, так, что у бедных животных пена с боков капала. И сейчас будто бы пытались поскорее пересечь южный район стены Мария и оставить позади результат своей бесчеловечности. Хистория не жаловалась бы, не будь боль в конечностях такой острой и грозящей скорым ослаблением. Чтобы зафиксировать Хисторию на себе, Энни придётся потратить драгоценное время и прервать их молниеносный побег. Но иначе она просто не выдержит и упадёт. — Энни, — робко призвала её Хистория, — я уже не могу держаться. Холод Энни отталкивал, пожалуй, даже сильнее, чем пассивность Бертольда или решительность Райнера. Эти двое, по крайней мере, казались живыми людьми с недостатками и слабыми местами. Энни же — глыба льда, у которой не известно, что на уме. — Постарайся, — равнодушно ответила Энни и заложила крутой вираж, обгоняя Бертольда. Краем глаза Хистория приметила, как тот со вспыхнувшим и тут же угасшим восхищением покосился на Энни. — У меня сейчас руки отнимутся! — Не отнимутся. — Энни! — воскликнула Хистория, чувствуя, как немеют пальцы, постепенно ослабляя хватку. — Не могу больше! — Что у вас там? — снизу пронёсся Райнер, чудом не врезавшись в обвалившуюся кладку дома. Флегматично вздохнув, Энни зацепилась за крышу бывшей гостиницы и резко спикировала вниз, одной рукой придерживая хнычащую Хисторию за поясницу. Когда подошвы её сапогов впечатались в мусор и обломки, Энни бесцеремонно скинула со своей спины надоевшую ношу. Хистория соскочила на землю и чуть не взвыла от неожиданно пронзившей ступни боли. Напротив, с треском подтянув к себе трос УПМ, приземлился Бертольд. — Что такое? Из груди вырвался сдавленный стон. Ноги подкосились, и Хистория завалилась на пыльную мешковину, сквозь которую уже прорезались стебли сорных трав. Боль была нестерпимой, горячие слёзы сами собой брызнули из глаз. Ступни, в особенности — под пальцами, жгло огнём. — Чёрт, я забыла, что она босиком, — выплюнула Энни, угрюмо глядя на врезавшиеся в нежную кожу осколки стекла. — Она начала ныть, и… Хистория спрятала лицо в ладонях. Её бросило в жар. От острой боли было в пору выть до хрипоты и задыхаться от рыданий, но её окружали враги, и она не могла себе позволить этого. Стыдно. Муки были такие, что она перестала осознавать происходящее вокруг. Ноги рефлекторно подёргивались от неприятных ощущений. Битое стекло и камень дорожки под ним пропитались горячей кровью. Она до костяной крошки на языке сжала зубы, стараясь терпеть. Чужие руки грубо подхватили её сзади и приподняли, усаживая на большой неровный камень — кусок от какого-то здания. Проклятое стекло звенело и трескалось под сапогами. — Энни, осмотри её ноги, — по глухому голосу за спиной всхлипывающая Хистория поняла, что это был Бертольд. — У нас нет на это времени, — жёстко припечатала та. — Пусть перемотает чем-нибудь, и я понесу её так. Хотя, если честно, я устала не меньше неё. Энни приложила ладонь к пояснице и с хрустом выпрямила спину. Выглядели они все неважно, в мятой и припорошенной пылью одежде, которая изрядно пропиталась потом. Под глазами залегли болезненные тени. Они останавливались только чтобы не загнать до смерти лошадей, и этого времени было недостаточно, чтобы поесть или поспать. Хистория забыла про гордость и заорала во всю глотку, когда подоспевший к ним Райнер без обиняков согнул замученную ногу в колене и рванул самый большой осколок. — Извини, но… — утирая плечом катящийся по лицу пот, пробормотал он, — …иначе никак. Бертольд, дай флягу. Горячая кровь тонкими струйками потекла по щиколотке дальше, на голень. Посеревший от грязи подол сорочки грозился запачкаться бордовым. Запоздало Хистория поняла, что сидящему на коленях перед ней Райнеру в таком положении видно больше, чем позволяют приличия, и поспешно свела ноги вместе, поправив сорочку. — Не время играть в скромницу, — криво усмехнулся Райнер, и от его хищно-мрачного взгляда Хистории стало не по себе. Нагревшаяся от солнца вода ненадолго смыла свежую кровь с порезов, обнажив торчащие кое-где стеклянные зазубрины. Райнер, отдуваясь, протянул флягу назад Бертольду и начал суетливо осматривать раненые подошвы её ног. Слёзы бесконечным потоком умывали лицо и стекали с подбородка на грудь. Когда пальцы Райнера нащупали и ухватились за второй осколок, Хистория, не зная, куда деть себя от боли, остервенело вцепилась в его широкие плечи и запрокинула голову. — Этот глубоко… он тонкий. Боюсь надломить. Не сговариваясь, Бертольд и Энни с присущим им безразличием окружили плачущую навзрыд Хисторию. Сильные руки Энни обхватили её запястья и завели за спину, удерживая на месте. Сняв со своего снаряжения ремешок и скрутив его, Бертольд движением, напоминающим попытку накинуть удавку на шею и придушить, сунул импровизированный кляп между зубов и потянул за оба конца, запрокидывая Хистории голову. — Чтобы язык себе не откусила, — спокойно пояснил Бертольд, глядя в её распахнутые в страдании глаза. Хистория понимающе моргнула, терпя заливающие уши слёзы. Райнер действовал бережно, стараясь причинить как можно меньше боли, но полностью избавиться от неё было невозможно. Жгучий, острый дискомфорт во всём теле, казалось, не покинет её тело никогда. Осколок плавно вышел, и из пореза хлынула кровь. Рана пульсировала, но Хистория чувствовала болезненное успокоение. Райнер глубоко вздохнул, перепачканными в крови руками утирая лоб. — Вроде… всё. В лесу можно будет ещё раз осмотреть и перевязать. Едва слышно хмыкнув, Энни отпустила её руки, а Бертольд перестал натягивать ремешок, и Хистория убрала изо рта кляп, продолжая тихо плакать. Весь в её крови, Райнер встряхнул пальцами в попытке хотя бы осушить их, молча подхватил сжавшуюся от страха и боли Хисторию, как ребёнка, и примостил впереди себя, обвив слабыми, безвольно висящими руками собственную шею. — Бертольд, закрепи этим ремнём, — сухо скомандовал он, придерживая ценный груз большими ладонями и пачкая некогда белую лёгкую ткань платья. — Пора выдвигаться. Она давилась плачем и сонно всхлипывала, устроившись на груди у Райнера. Это было лучше, чем цепляться за Энни, костлявую и неприветливую. Тепло, исходящее от Райнера, убаюкивало, и Хистория забылась в затихающей боли и мучительной усталости.