Green Light

Северус продолжил смотреть перед собой, так и не притронувшись к обеду. Боль, сковавшая тело, стучала в висках, выбивая на оголенных нервах панихиду. А слева сидел призрак, что явился, чтобы и его утащить за собой. Кассандра Пирс, по вечной своей привычке не следуя установленным правилам, даже призраком была необычным. Живым, что ли. Она беседовала с Авророй, но шелест её голоса был ему непонятен, словно она говорила на другом языке, непонятном смертным. Потянувшись за бокалом, призрак явил Северусу тонкую бледную кожу руки с прожилками ярко-синих вен под нею. Улыбнувшись на замечание Флитвика, она едва коснулась щеки, что отчего-то заалела. Призраки должны быть бескровны. И бестелесны, без плоти и костей. Кассандра намеренно не смотрела на него — конечно, зачем глядеть на того, кто так скоро окажется с тобой в Чистилище? Северус на мгновение прикрыл глаза, вспоминая излом её улыбки и короткое, неуловимое прикосновение к запястью, когда они вместе покидали министерство, обвинённые за правду и оправданные ради лжи. Тот день он помнил отчётливо, как остаются в памяти самые чёрные и безрадостные дни бурь и похорон. И шум потоков воды за окном, и крики осуждённых на вечное мучение, и отчаяние, разбередившее душу и казавшееся искуплением. Всё, до самого последнего звука, вгрызлось в его память, и потом Северус часто с наслаждением давил на эту незаживающую рану, получая редкое горькое удовольствие, пока остальные заново строили свои жизни, по кускам собирая себя прежних. Она почти не говорила тогда. Внезапный дождь налетел на них, когда толпа вторглась в уединённое безмолвие их шагов. Улица была магловская, и наколдовать зонт не получилось бы, а навести морок казалось невозможным, потому что заключение подточило те немногие силы, что остались после пыток. Кассандра шла на расстоянии, не желая тревожить его мысли. Лишь раз, когда мрачный прохожий толкнул её, она покачнулась и едва задела его плечом. Он помнил руки, судорожно вцепившиеся в поднятый воротник пальто, и промокшие волосы, что змеились на щеках чёрными линиями. Одна прядь налипла на уголок губы, и Кассандра задумчиво смахнула её кончиками пальцев. — Сколько дней назад тебя оправдали? — спросил он. Она стряхнула дождь со лба и ответила, снова вцепившись в воротник: — Три. Свернув в безлюдный поворот, они трансгрессировали, и в этот раз у Северуса закружилась голова от мельтешения цветов и звуков. В Паучьем Тупике не было дождя, но чёрная пелена туч, безразлично нависнув над домами, грозила первозданной бурей и потопом, что с жадностью накроет землю. — Избавь нас от огня адского, и приведи на небо все души, — пробормотала Кассандра строчку из какой-то молитвы. Не эту молитву ей следовало повторять, подумалось ему. Впрочем, он не знал, есть ли молитвы, подходящие таким прожженным душам и потерянным сердцам. Скорее уж, они обречены на вечное одиночество и отлучение от любой веры. Северус молчал, открывая дверь. Надеялся, что без приглашения она входить не станет — но Кассандра скользнула в пыльную темноту коридора вслед за ним. В этом доме дух скорби пропитал стены и воздух, закоптил окна и покрыл тишиной само существование в нем. Она медленно вошла в гостиную и опустилась у камина, разжигая огонь. Северус отстранённо подумал, что ей эта обстановка впервые подошла — исхудавшая, промокая пташка, едва ли не на коленях сгорбившаяся у единственного светоча, что смогла отыскать — огня. Он не стал ждать, когда она заговорит, сам бросил первую фразу, что ударила её по спине, словно розгой или плетью — так сильно, что кожа на месте удара лопнула бы: — Помощнику министра было мало одной ночи? Она встала и развернулась. Ни раскаяния, ни униженного себялюбия, ни даже совестливой ярости обличённого порока — Кассандра, чьё осунувшееся лицо прорезали морщины усталости и тень измождения, кивнула. Вместо ожидаемого ледяного презрения, которое она так любила, в заострённых чертах поселилась прекрасная отстранённость, и Северус невольно поморщился: с этим лицом Кассандра встречала чужие объятия и прикосновения, а теперь стояла перед ним. — Он решил, что твоё судебное дело стоит двух ночей. Он сам не заметил, как вцепился в её острые плечи, не встряхивая, а пытаясь вытряхнуть из неё жизнь. Но она молча сдержала его порыв, лишь откинула голову, явив пульсирующую артерию на узкой шее. О нет, никто не мог забрать у неё жизнь, но она с большой радостью отдавала себя — ради него. И Северус ненавидел её за это. — Дура, — наконец прорычал он, брезгливо оттолкнув от себя. — Другая бы радовалась свободе, а не лезла на рожон. Она отошла, почти увязнув в темноте пропыленного угла. Пятно желтого света легло на щеку, подсветив потускневшие глаза. Голос, когда она заговорила, пропитали пыль и промозглость одинокого дома. — Ты знаешь, что я не другие. Надо было бы, и к Дьяволу в постель легла бы. В тишине между ними зависли другие слова, куда более сложные и ещё более болезненные ему. Она готова была в очередной раз сказать про то безумие, что называла любовью. Он остановил её, велев убираться. Накричал, надеясь ужалить посильнее, полоснуть словами так больно, чтобы она зареклась его любить. И она ушла, унося на своей коже чужие (не его) прикосновения, следы губ и дыхания, что были так противны всему её существу, оставила его наедине с горем потери, ещё более одинокого, чем когда-либо. Любовь она унесла с собой, спрятав глубоко в истерзанной и израненной душе. Не отреклась. Северус подошёл к окну, следя за тем, как её фигура растворилась в мареве хлынувшего дождя. Она была другой, верно. Она не была Лили. С тех пор он её не видел. Велел себе забыть её имя и влачил одиночество с чёрным безразличием одинаковых дней. И теперь подозрительно живой призрак сидел по правую руку от него, улыбался и розовел. Ставя бокал, Кассандра неуловимо коснулась его руки запястьем, и Северус, почувствовав тепло согретого её кожей шелка, невольно убрал руку. Она была жива. Великодушный Мерлин, к чему такие шутки? Зачем возрождать ушедшие в Лету воспоминания, от самого существования которых хотелось взвыть? Нет, решил было он, это не Кассандра. Видно, Персефона, царица Ада, приняла её облик и решила утащить с собой в преисподнюю. Царство Аида давно звало его; настало время встретить проклятье как благословение богов и уйти наконец из ставшего невыносимым мира смертных. Какая прелесть: Персефона сама пришла за смертным мужем, чтобы увезти его в ад. — Северус, — мягко окликнула Кассандра, и лицо его перекосилось. — Я плохо запомнила дорогу до нашего крыла, ты не мог бы проводить меня? Он посмотрел в её малахитовые глаза в непонимании: — Наше крыло? — Мои личные комнаты недалёко от твоих. Да, Альбус неплохо расстарался. Кассандра встала, и шёлк широкого рукава с шелестом упал на его локоть. Выглядела эта мягкая белизна неправдоподобно хрупко на фоне беспросветной черноты жёсткого сюртука, и Северус брезгливо стряхнул привязчивую материю. Он встал вслед за ней, чванливо поджав губы. Марево, застилавшее глаза, исчезло, и реальность обосновалась там, где минуту назад правили суеверные мысли о призраках и расплате. — Никогда не сомневался в твоих способностях ориентирования, — едко бросил он, пройдя вперёд. Она следовала за ним, бесшумно ступая, желая оправдать поспешно полученное звание призрака. Северус стремительно спустился по лестнице и скрылся за поворотом, Кассандра же не прибавила шаг. Опять эти её несносные уловки: уж запомнить путь до своей спальни она бы потрудилась. Когда она завернула за угол, Северус схватил её за шею, прижав к стене. Кассандра охнула, ударившись затылком о каменную кладку, но на губах расцвела улыбка. Он не собирался её душить или запугивать, однако жизненно необходимым было удостовериться, что она из плоти и крови, что скелет её не разнесло ветром в одном из лесов Шотландии, а кожу не разодрали изголодавшиеся вороны. Убедится, чтобы снова отослать, прогнать и никогда больше не видеть нарушительницу одиночества, что так высоко ставила его жизнь на чаше весов. — Вот теперь здравствуй, Северус, — хрипло сказала она. Белые пальцы накрыли его ладонь, и он убрал руку, обжегшись этим прикосновением. — Зачем ты здесь? Кассандра подступила ближе, и отпрянуть от неё не вышло. Она взяла его за левую руку, проникнув пальцами под манжет. Коснувшись метки, что жгла огнём, прошептала: — Ты тоже это чувствуешь. Вот почему. Яркие глаза, не чета тусклым малахитам из мутной пелены воспоминаний, пристально смотрели на него, но сам взгляд был прежний, разбитый на осколки и по ним неосторожно, поспешно собранный, и Северус поджал губы, заметив неприятное сходство. — Зачем ты здесь? — намеренно резко повторил он, вырвав руку. Кассандра отступила к стене со странной улыбкой великой тайны, хранимой с почётом и благоговением, о которой нельзя было рассказать, но хотелось намекнуть. — Дамблдор предложил. Можешь прогонять и кричать, но в этот раз я не смогу уйти. Не по твоей воле. Она завела руки за спину и запрокинула голову к стене. Что ни взять, греческая богиня, ожидающая казни: прямой взгляд пламенел зелёным огнём столетий, а гордая осанка требовала почтения к самому её присутствию здесь. Я вернулась в самое ненавистное место на свете, под волю самого ненавистного человека — так прояви почтение, склони голову если не пред моей любовью, так пред моей жертвой тебе, — вот о чем кричало её безмолвие, пока губы произносили: — Мы теперь в одной лодке. Северус слишком хорошо знал её натуру, чтобы поверить в честность этих слов. — Что ты выклянчила? Она ответила просто, без ненужных эпитетов и извинений, и он осознал полноту её краткости, увидел в тени скул и заблестевшем взгляде то, о чем она умолчала из любви к нему: — Тебя. Он долго смотрел на неё, силясь углядеть в прежних чертах признаки нового безумия или хотя бы следы смертельной поступи, что стала ей вечным спутником и толкала на неосмотрительность. Но Кассандра ответила ему немигающим взглядом, в котором не было ничего, кроме решимости смертника — столь непоколебимой, что переубедить не получится. Внезапный приступ боли выбил почву у них из-под ног, и Северус, покачнувшись, схватился за стену. Чёрная пелена, что дым, застила ему глаза, но он успел заметить, как Кассандра сползает по стене, скрипя ногтями по каменным плитам. Боль пронзила их тела, полосуя души символом принадлежности единственному господину, которому они имели глупость отдать верность. Кассандра прижала руку к груди, и сквозь шум в ушах он услышал срывающийся, дрожащий речитатив молитвы, столь неуместной в стенах мракобесия и столь неподходящей таким вероотступникам, как они. Шорох на лестнице заставил Северуса открыть глаза и, превозмогая съедающую внутренности боль, отойти от стены. Мир качнулся, упруго дёрнувшись дугой. Он схватил Кассандру под локоть и, не став дожидаться, когда та встанет на ноги, поволок. Каждый портрет в этом прожжённом неясностью судьбы замке знал об их проклятьи, но нельзя было допустить, чтобы хоть кто-то заметил их боль от зова. Оказавшись за углом и рухнув в спасительную темноту коридоров, Северус распахнул дверь своего кабинета и потянул за собой Кассандру. Она так и осталась лежать около входа, уткнувшись в ледяной пол лбом и рвано дыша. Горячечный румянец распалил её щеки, а пальцы скользили по каменной кладке, пытаясь смять её в крошку. Путы агонии обхватили лёгкие, и, словно утопающий, она хватала воздух, но не могла им насладиться или хотя бы насытиться. Северус опустился в кресло, сжав подлокотники до снежной белизны костяшек и сцепив зубы так крепко, что они заскрипели. В чёрном омуте, окатившем их снопом страданий, не было ничего. Погружаясь в спасительное забытьё, грозившее ещё большей болью, Северус подумал, что лучше б уж на месте Кассандры оказалась Прозерпина. Хотя, тут же откликнулась тьма в его сердце, его собственному аду позавидует даже Владыка мертвых. *** Когда Кассандре было четырнадцать, она прыгнула в Чёрное Озеро. Нет, дело было не в сокровищах Короля озёрных вод, героя множества легенд, которые особо впечатлительные студенты рассказывали посреди ночи. И даже не в желании повидать огромного осьминога. Она просто хотела умереть. Чёрная толща грязной воды сомкнулась над головой, и её давление выбило у Кассандра весь воздух из лёгких. Дёрнувшись, она вздохнула, но вместо воздуха лёгкие обожгла вода, что тут же лишила возможности дышать. Кассандра завертелась, но потяжелевшая ткань платья связала ей ноги, а мантия стянула горло удавкой. Одежда стала якорем, что тянул её к песчаному дну. Она чувствовала, как тонет все глубже в чёрной воде. Сердце успокоилось, выбивая медленный, редкий ритм похоронного шага, неторопливого и гордого перед лицом Смерти. Открыв глаза, Кассандра сумела разглядеть через грязную воду, прорезанную нитями тины и водорослей, обезображенное лицо русалки, что с удивлением взирала на утопленницу. Если она достигнет дна, станет ли такой же? И ждёт ли её судьба всех русалок подводного мира — любовь к принцу и превращение в пену морскую? Русалка долго смотрела на неё, внимательно следя, как затягивается на шее узел, как стягиваются путы на щиколотках, как безвольно поднимаются руки в нелепой и бессмысленной попытке ухватить хоть что-то. А потом неуверенно толкнула, и Кассандра почувствовала, как кто-то схватил её за руку, протаскивая сквозь толщу воды к едва заметному блеску полуденного солнца, которое раскалённым до бела диском замерло в небе. Но не небо увидела она, когда озеро отпустило из своих душащих объятий, а черноту. Глубокую, гипнотически прекрасную темноту взгляда, что такой яростью опалил её лицо. Тишина, которая завладела её слухом ещё в озере, лопнула с тихим звоном мыльного пузыря, и звуки яркой, спелой жизни проникли в её сознание. Вслед за переговором травы и шелестом деревьев слуха коснулось резкое: — Дура! Она отвернулась, цепляясь за траву и отплевывая грязную, пропахшую болотом воду. Лёгкие тлели под потоком свежего воздуха, что с первозданной болью заполнял их. Она с большим трудом села, все ещё пытаясь вернуть вздохам былую простоту и лёгкость, а не разорванность лоскутов, что прорезали грудь всполохами боли и судорог. Мальчик внимательно следил за ней. Кажется, его имя было взято из мифологии, но худое лицо с мрачными глазами вряд ли напоминало кого-то из богов. — Умереть решила? — сердито спросил он. — Зачем в воду полезла? Кассандра было четырнадцать; жизнь ещё не отшлифовала её душу, лишив веры в людей, судьба ещё не завязала ей глаза, насмешливо ведя босиком по извилистой дороге, усыпанной острыми камнями и осколками битого стекла, а чёрная магия не пустила корни в теле, мучительно иссушая плоть и разрывая дух. Но Кассандра уже знала: лучше солгать, чем сказать правду. Она оттолкнула мальчика, что с удивлением помогал ей кое-как встать на ноги. — Там, в озере, сокровища есть, — собственный сиплый и тихий голос испугал её. Кассандра схватилась рукой за шею и обнаружила, что мантия у горла развязана, а первые пуговицы — расстегнуты. Однако цепочка так и не вывалилась за ворот, и она на мгновение погладила прохладное золото креста. Силы покидали и без того слабое тело. Северус насмешливо скривил губы: — Веришь в сказки? Она обхватила рукой ствол дерева и оглянулась, раздраженно глядя на него: — Не твоё дело. Он поднял брови. Лицо Северуса было бы красиво, если бы не тяжёлый, нелюдимый взгляд и высокомерная холодность черт, что отталкивали, лишая желания рассмотреть его внимательней. Кассандра решила, что они похожи. — Могла бы и «спасибо» сказать! — Спасибо, что помешал! Прижавшись щекой к острой коре, Кассандра позволила другой, ядовитой боли потери захлестнуть душу и медленно сползла в траву, трясущимися руками вырывая её в приступе бездумной детской ярости. — Эй, Пирс, — окликнул он её, недовольно следуя по пятам. — Чего тебе? — Тебе подходит твоя фамилия. Она не успела сказать, что в этом они похожи. Чернота из-под век завладела разумом, закутав её в беззвучный, бархатный вакуум. Память выкинула её в реальность, словно волна выбросила утопленника на острые скалы. Кассандра открыла глаза, столкнувшись с темнотой, что облюбовала углы и стены кабинета и теперь с недоверием взирала на незваную гостью, распластавшуюся на полу. Щеку прижег холод камня, и Кассандра присела на дрожащих руках. Молчание здесь промёрзло сильнее, чем гранит; камин зиял чернотой незажженных дров, что запылились в одичалом кабинете. Через маленькое окно над самым потолком проник холодный белый луч, проткнул тишину и остановился посреди комнаты. — Уже ночь? Северус стоял рядом с нею, бездушным монументом взирая на скрюченное судорогой неудобного положения тело, не протягивая руки и не предлагая помощи. — Полночь. Лорд долго волочил нас по бездне боли. Он говорил о нем спокойно, без ужаса или удивления. Оба знали: боль только подтверждала слухи, нелепые предположения и предсказания. Если их повелителю, пусть и пока не настолько сильному, как прежде, вздумалось их испытать — приходилось мириться с ярмом, взваленным на плечи в запале юности. Она всё-таки поднялась, с мучительной медлительностью распрямляя спину и поднимая голову. Не было смысла притворяться чрезмерно сильной — Северус как никто другой умел чувствовать её ложь, а сейчас любое проявление бравады казалось неуместным и глупым. — Твоя промёрзлая берлога очень мила, — скривила губы Кассандра, — но мне милее моя тёплая спальня. Не успела она сделать и шага, как стоявший у двери Северус запер её. Она с яростью поняла, что палочку оставила в спальне, не видя смысла носить её на обед. Глупая! Артефакты по комнатам рассовала, а о себе не позаботилась. Северус медленно шагнул к ней, следя за тем, как она отпрянула. Шёлк лунным светом окутал её фигуру — уж теперь она была призраком, запуганной богиней, сдернутой с пьедестала. Ему не нравилось: ни её испуганные движения, ни расплывающийся в темноте облик, ни то, как она шарахнулась от него, словно он собирался её пытать. — Боишься? — спросил он, почувствовав острое пренебрежение, но не стал искать его природу. Будь это пренебрежение к ней, оно ничего бы не изменило; к себе — заставило бы ненавидеть её сильнее. Белый морок ткани сглаживал острые движения, скрывал дрожь за горделивым наклоном головы, подсвечивал лицо лунным сиянием, и его отблеск в глазах был похож на последний луч умирающей звезды. — Тебя? Или твоей ярости? Шаг к ней — такой же от него. Снова и снова. Они привыкли к этой игре, пусть иногда и приходилось меняться местами. — На что ты Дамблдору сдалась? — На высшее благо, — выплюнула Кассандра. — Мы ведь тут все ради него стараемся, да? Ради победы над Лордом, мира во всем мире и венца на голове нашего очередного пастуха, что потом отправит на убой. Когда твоё желание искупить грех переросло в слепую преданность? — Молчи! — слова ударили по губам. — Тебе ли об этом говорить? Она усмехнулась. — Мою преданность Альбус, по крайней мере, купил, а не взял из протянутых рук убитого горем просителя. Он с размаху откинул её к стене, схватив за плечи: — Что ты сделала? На какое условие согласилась? — Видя, что она упрямо сжала губы, Северус встряхнул её: — Кассандра! Она вздрогнула от звука своего имени в его устах. Ледяные пальцы легли на его запястье, невесомо и нежно: не прикосновение даже, а лишь дуновение прохладного ветра. Она не пыталась оттолкнуть его руки, что сильно сжали плечи, но стряхнуть её пальцы тоже было бы сложно, не сломав фаланги в лютой борьбе с хрупкостью и видимой слабостью женского прикосновения. — Прости, Северус... Он ухватился за подбородок, заставил смотреть в глаза, и такая пламенная мольба окатила его, что он невольно отпустил: так просят не людей, так свято верующие обращаются к своему Богу, которому возносят молитвы и ради которого заставляют биться сердца. Она опустила глаза, ресницы чёрной вуалью спрятали зеленое свечение взгляда, лишив лицо всякой жизни. Не было смысла искать что-то в её взгляде; лицо женщины остаётся маской, пока она не закрывает глаза. Вот, какой была Кассандра: безжизненной, заточенной в прекрасную оболочку смертной жизни мятущейся душой, что не находила пристани в поисках спасения — не для себя, а для него. И душа эта тлела — вечное проклятье, накликанное родом, магией и любовью. — Непреложный обет, — невесомо прошелестела Кассандра, по-прежнему не поднимая глаз, а Северуса её голос прошил белыми нитями ужаса и бессилия. — Ты привязала себя к нему. Сама в клетку посадила. — Зато ты свободен. Северус, я... Он остановил её яростным криком, что взвился над их головами и не хуже пощёчины хлестнул по щеке: — Зачем ты это сделала?! Кассандра горько усмехнулась: — Если отвечу, ты меня прогонишь. Он отступил, изумлённо и раздраженно глядя на неё. — Тогда уходи сама. Холод металла коснулся кожи, когда Северус вложил ключ в ладонь. Ей было больно оставлять его один на один с демонами, что притаились по углам прожженного горем кабинета, но иного не позволил бы он сам. Когда белый шёлк струящейся дымкой прошлого исчез за дверью, Северуса любовно охватила тьма, прожигая сердце. Тучи скрыли барахтающийся луч луны, и комната погрузилась в кромешную черноту. ______ По поводу фамилии Пирс. Слово pierce имеет несколько значений: прокалывать, пронизывать (ветром, взглядом), просверливать, прорываться, проникать и пронзительно звучать. Оставляю на право читателя выбирать, какое из значений больше всего подходит героине, потому что для меня все равноценны ;))