И больше некуда бежать, и нет путей спасения Но не могу то тепло никак забыть
Zombie — The Cranberries (MISSIO cover) Ярко. Белый ослепляющий свет давит на прикрытые веки, раздражая слизистую глаз. Открыть их оказалось той ещё непосильной задачей. Глухой шум будто под водой начинает медленно проясняться. Монотонный писк в стороне, топот чьих-то ног, тиший шёпот голосов. Где он? Что за место? Он не может произнести и звука, а изо рта раздается лишь едва уловимое постанывание. Разум покрыт мутной плёнкой, через которую не может проникнуть ни единая связная мысль. Лениво моргнув пару раз и разлепив тяжёлые веки, он видит перед собой белоснежный потолок, или это небо, или свет, понять невозможно. Может, он умер или пока ещё находится на пути к смерти, других вариантов сложно придумать. А что было до этого? Он понятия не имеет. Воспоминания настолько размытые и непонятные, что превращаются в одну сплошную серую массу. Но отрывки прошлого все-таки можно углядеть: он сражался с кем-то, потом из неоткуда появился огромный волк, а дальше… Жаль, но, возможно, это лишь воображение подгоняет ему лживые воспоминания. Откуда мог появиться волк? Как он мог разглядеть перед собой знакомое лицо, прежде чем провалиться в темноту? Сплошная чепуха. С трудом повернув голову в сторону, он фокусирует взгляд на приоткрытом окне и зеленоватых шторах, откуда проникает солнечный свет, окрашиваясь в жёлто-салатовый тёплый оттенок и оседая около его оголенных рук. Зелёный. Прямо как… Он хмурится от внезапно появившейся головной боли, пульсацией отдающей в висках, и разглядывает свое тело, лежащее на белой простыне, как можно уже додуматься, больничной койки. Из приопущенного одеяла виднеется бледноватого цвета грудь с огромными фиолетовыми гематомами по всей поверхности торса, опускаясь ниже, туда, где взгляд уже не может увидеть происходящее на его собственном теле. Медленно выдыхая, сквозь зубы претерпевая притупленную боль, краем правого глаза он замечает огромное количество бинтов на своём плече. Медленно поворачивая голову вбок, напряжённо разглядывает место, что раньше числилось его правым плечом, а сейчас настолько закрыто сотнями белыми с красными пятнами повязок, что, можно подумать, таким образом его руку прицепили к остальному телу. В голову тут же проникают воспоминания того вечера, молотком стуча по черепу, заставляя заново прочувствовать и увидеть все, что там происходило. Значит, тот волчара и правда был настоящим. А значит и… Кто-то подошёл к нему и прикоснулся холодными пальцами к здоровой руке, мигом отрезвляя. На миг ему привиделся совсем другой человек, нежели тот, что стоит рядом. А может, его сознание не до конца пришло в себя, раз воображает всякую бредятину. — Слава богу, ты очнулся, — беспокойно выдыхает Урарака, присаживаясь на стул рядом с кроватью, проскрипев ножками по кафелю. — Мы так за тебя переживали. Ты пролежал два дня без сознания, но сейчас, я вижу, тебе уже лучше. Кацуки тихо прыскает, отворачиваясь от Круглолицей, устремляя свой взгляд снова на свое повреждённое плечо. Грудь неприятно сдавливает появившемся чувством того, что лучше ему не смотреть под бинты на ещё свежую рану. — Как ты себя чувствуешь? — тихо, совсем неуверенно произносит Очако, невесомо притрагиваясь подрагивающими пальцами к бледной коже левой руки, напичканной сотнями иголок и трубочек с препаратами, превращая обычную руку в подобие киборга. Очевидно, данный вопрос предназначается не только к, соответственно, самочувствию Кацуки. Он старательно морщит в презрении лицо и закатывает глаза. — А ты как думаешь? И перестань задавать тупые вопросы, бесит, — устало отвечает Бакуго, пытаясь хоть как-то приподняться на кровати. — Тебе нельзя сейчас подниматься, — говорит Урарака, решительно преграждая дальнейший путь протянутой рукой. — Ты потерял слишком много крови, поэтому после переливания тебе ввели большую дозу обезболивающего, так что лучше не делай лишних движений. — Блять, — шипит себе под нос Бакуго, упав растрепанными колючками обратно на подушку. Образовавшаяся гнетущая тишина неприятно давит на перепонки, и ещё это виновато-грустное лицо шатенки мерзким грузом ложится на глаза, отчего Кацуки цыкает под нос, смотря, как по кардиомонитору бежит кривая его собственного сердцебиения, вздрагивая на каждом медленном размеренном стуке. — Так что насчёт той херни? — равнодушно говорит Бакуго, в задумчивости нахмурив блондинистые брови. Урарака вздрагивает, видимо, слишком сильно погрузившись в свои мысли, что не сразу услышала адресованный ей вопрос. — Ты о той ночи? Что же, до сих пор ведётся расследование по этому поводу, но основное начало заварухи поднял «Отряд Освободителей». Когда мы вывозили Киришиму-куна из твоей разрушенный квартиры, я не конца понимала, что на самом деле происходит. По пути в мой дом на нас напали, но мне удалось увернуться. Но… — девушка запнулась, опуская глаза к полу. — Я слышала взрывы. Отовсюду. Это было очень ужасно, и… я не знала, что мне дальше делать. Я так хотела помочь вам, присоединиться к героям, но должна была отвести Киришиму в безопасное место, поэтому… прости. Что облажалась. Кацуки приподнял одну бровь, недоумевая, почему Круглолицая извиняется и за что. Хотя, что она могла сделать, если бы начала сражаться? Даже она не выстояла бы в том месиве, только выставив себя помехой и ненужной жертвой. — Дура, — сухо декламирует Бакуго, отчего Урарака в удивлении подняла на него красноватые от начавшихся слез большие глаза. — Возможно, так и есть, — грустно хмыкает она, протерев тоненькую мокрую дорожку рукавом кофты. — Просто, когда я узнала, что ты… что с тобой случилось, то… Она звучно хлюпает носом и не может дальше продолжить свое предложение, беззвучно содрогаясь всем телом. Пребывая в небольшой растерянности, а также под тяжёлыми препаратами, притупляющие основные чувства раздражения, презрения и толикой гнева, Кацуки слабо хлопает левой рукой по её предплечью, своим движением заставляя Очако снова удивлённо и непонимающе посмотреть на него. — Хватит тут сопли разводить, это просто выводит меня из себя. Я не умер, и на этом точка. — Да, да, прости, — мямлит Урарака, немного успокаиваясь. И произносит дальше так еле слышно, что приходится напрячь уши: — Я не хочу, чтобы ты умер. Или кто-то из нас. — Просто заткнись, — бросает Кацуки, рефлекторно поведя правым плечом и зашипев от сильного импульса боли, пробежавшегося по всей руке и прихватывая с собой часть груди и спины. Очако обеспокоенно кидает на него взгляд, но молчит, хотя её напряжённое лицо так и желает разразиться сотнями вопросов, однако она понимает, что Бакуго просто пошлёт её куда подальше, не желая отвечать. — Тот волк, что напал на тебя, — произносит Круглолицая, и Кацуки заинтересованно поворачивается к ней. — Нам удалось его схватить. Оказывается, он один из помощников Пронзателя, Наэро, вроде, так его зовут. Его причуда напоминает ликантропию, правда, он сам может контролировать свое превращение. Его содержат в Тартаре, но он так и не признаётся, ради чего и с какой целью они начали атаку. Жаль, но самого Пронзателя так и не удалось поймать. — Ясно, — выдыхает он, прикрывая глаза. Но напряжение так и не уходит. Краешком приоткрытого глаза Кацуки замечает, как Урарака прикусывает нижнюю губу, нервно ломая пальцы, и бросает на блондина быстрые и неуверенные взгляды, но тут же отводит их в сторону, так и не решаясь произнести то, что намеревалась. В груди сильно сдавливает от таких простых движений, но они кажутся Кацуки настолько знакомыми, из-за чего сердце учащает свой ритм, вбиваясь быстрыми писками аппарата в черепную коробку. — Слушай, не знаю, правильно ли сейчас начинать этот разговор, — медленно произносит Круглолицая, быстро шаря внутри своей сумки. Кацуки внутренне холодеет, когда она достаёт те самые листы бумаги, помятые, но, похоже, аккуратно выпрямленные. — Но, пожалуйста, помоги мне в этом разобраться. Она осторожно протягивает ему листы, робко наблюдая за вмиг изменившемся лицом блондина. Поначалу удивившись и приоткрыв рот, он тут же сильно хмурится, закрывая вид на свои янтарные глаза. Но Кацуки не берет эти листы, желая всем сердцем тут же поджечь их и развеять пепел на ветру. Он пытается отвести свой взгляд от них, однако постепенно проясняющийся разум и громкое сердцебиение в районе глотки не позволяют этого сделать. Не может отвернуться от самого себя, взирающего с белых потрепанных листов. С набросков и даже полноценных рисунков, где он представляет в своём геройском костюме, где сидит на скамейке в парке, уставившись на небо, где он улыбается. Человеческой, простой улыбкой, которую никогда невозможно было обнаружить на этом угрюмом лице. — Значит, ты их сохранила, — странно прыснул Бакуго, гневно сверкнув глазами на Урараку, вмиг потерявшую самообладание, когда дело касается его друзей. — Я просто хочу тебе помочь, а также прояснить всю ситуацию. — И какую хуйню ты ещё не поняла, а? Да, у меня есть соулмейт, так, блять, получилось. Да, его зовут Мидория Изуку, довольна? Что тебе ещё от меня надо? Я, блять, не знал, что за мной все время шла слежка и меня тайно запечатляли на бумаге. И если ты их не выбросишь, я сделаю это за тебя. — Я прочитала некоторую информацию насчёт родственных душ, но так ничего не нашла насчёт того, почему метка начинает краснеть и болеть*. Всему этому есть достойное объяснение. — Слушай, я сам не знаю, поняла? И мне как-то похуй, я привык. — Ты давно связывался с Изуку? Вы говорили с ним об этом? У него тоже ноет метка? — А вот это уже наше с ним ебучее дело, и не нужно лезть со своими беспокойствами куда не просят, задрали вы уже со своей гребаной заботой, словно я дите малое. — Возможно, так и есть, — флегматично отмечает Урарака, пряча рисунки обратно в сумку. Кацуки делает вид, что не слышал её последних слов, раздражённо уставившись в потолок, пытаясь справиться с нарастающей злостью, заполняющей весь организм вперемешку с каким-то непонятным чувством, которое грызёт его изнутри, ментально сдирая кожу и сжимая душу в крепкие тиски, сворачивая в трубочку. Всё это очень, очень не нравится Кацуки. — Просто знай, что, если это может свести тебя в могилу, я тебе этого не прощу, — спустя пару долгих минут твёрдо говорит девушка, вставая со стула. — Больно нужно мне твоё прощение, — язвительно прыскает Бакуго, возвращаясь в свое прежнее скотинистое состояние. — Ясно. Как бы то ни было, желаю скорейшего выздоровления и как можно скорее излечиться от своего критинизма. — бросает Очако у двери, не взглянув на блондина, и выходит, обиженно громко хлопнув дверью. Заснул Бакуго почти под утро, всю ночь ворочаясь на кровати и не смыкая глаз, быстро привыкнув к темноте больничной палаты. Как ни старался он отогнать от себя мысли, в голову все равно проникала назойливая зелёная макушка. А утром обнаружил на прикроватной тумбочке свернутую пополам бумагу. И снова рисунок. С его мирно спящим лицом, правда некоторые линии получились рваными и короткими, словно отправитель сильно торопился или его рука дрожала, когда держала в руке карандаш. Кацуки понял, что любым способом найдёт эту надоедливую морду, но теперь не с явным намерением разорвать в клочья или придушить. Чтобы просто поговорить. И что уж скрывать, снова увидеть и удостовериться, что он жив.***
— Стоп, что? Что вы говорите? Это точная информация? — Киришима крепко держит в руке телефон, выкрикивая в сторону неизвестного собеседника удивлённые возгласы. Замолчав и пару раз кивнув, он прощается и вешает трубку, устало потерев переносицу. — Что ещё такое? — лениво бормочет Бакуго, уставившись тупым взглядом на стопки документов на своём рабочем столе, листая небольшую папку с именами жертв той кровавой ночи, и, к облегчению, не видит среди них знакомого имени. Значит, в больницу приходил именно он. В душу закрадывается неприятное едкое чувство, и Кацуки вздрагивает на месте, отгоняя прочь это ощущение. Как бы то ни было, на работу ему путь заказан, поскольку его гребаное лечение продлится ещё на неделю, а сидеть одному в пустом и холодном доме ему совсем не льстит. Да и в последнее время в голову бросаются воспоминания, которые хочется закинуть куда подальше, или вовсе стереть из памяти. Ведь те короткие дни, проведённые с Деку, казалось, больше не повторятся вновь, отчего и поедают изнутри червяками. Хотя, ему не стоит разводить сопли по этому поводу. — Да-а, сообщили, что в пяти кварталах отсюда совершён подрыв здания, — устало выдыхает Киришима, нехотя поднимаясь с насиженного места. — Как они ещё не угомонятся, эти придурки, уже столько времени прошло с той ночи, а нападения на героев и столкновения преступников все ещё продолжаются. Не думал, что, став героем, буду так карячится, вылавливая злодеев по всем углам города. — Твоя ленивая задница просто нуждается в отменном пинке. — А твоя — в отдыхе, — обеспокоенно замечает Эйджиро, подходя к Бакуго. — Зачем ты торчишь в офисе столько времени? Это вредно для твоего подшатанного здоровья. После такой глубокой раны тебе просто необходим покой, говорю как человек с дырой в груди. — Я и так слишком долго отдыхал, — недовольно бормочет Кацуки, подперев рукой щеку и листая страницы журнала о поступивших в их офис новых преступлениях. Меньшая часть, как ни странно, относилась к Пронзателю и его приспешникам. Видимо, он залег на дно после того случая, хотя другие ублюдки понабирались храбрости и выставляют свою тупость напоказ, грабя, убивая и бунтуя на улицах города. С быстрым ростом преступности нужно бороться радикально, и Кацуки очень сильно жалеет, что не может приступить к работе, поскольку огромный ебучий шрам от клыков на плече не позволяет даже малейше воспользоваться правой рукой, не то, чтобы использовать причуду в действии. Злобно скрипнув зубами, Бакуго резко захлопывает журнал и угрюмо пялится на стену перед собой, не желая сознаваться даже перед самим собой в собственном бессилии. Одна из ненавистных ему причин заключается в том, что без своей причуды Кацуки превращается в жалкого неудачника, который только и может, что бурчать, оскорблять и жаловаться на жизнь. Быть бесполезным. Как Деку. — Все равно, не засиживайся допоздна, — глубоко выдыхает Киришима, слегка хлопнув блондина по здоровому плечу. — Через пару часов заеду, мне жизненно необходимо развеяться. И тебе, кстати, тоже. — Киришима. — Чаво? — Красноволосый озадачивается задумчивым, тихим, таким не похожим на Бакуго, голосом, и недоуменно чешет затылок. — Отвези меня в одно место, — спустя пару минут поясняет Кацуки, отвернув голову назад, в сторону окна. — И куда же? — сбитый с толку, Киришима никак не может понять ход мыслей своего друга. — Мне нужно посетить один район. Сейчас. Хоть Эйджиро и намеревается найти ответы на неозвученные им же вопросы, но соглашается, устало вздыхая. Если Бакуго Кацуки что-то надумал, то все непременно узнают об этом в ближайшее время.***
— Припоминаю, что подобное случалось с нами, правда это я на тот момент был калекой, а ты отвозил меня из больницы. Хоть немного времени прошло с тех пор, ощущения такие, будто сто лет минули уже. Но я вот никак не могу понять, — говорит Киришима, поворачивая направо, и любопытно осматривая местность за лобовым стеклом автомобиля. — На кой-черт нам ехать к тебе домой? Хочешь повидаться с родителями? — Просто заткнись и едь, — кратко процеживает Бакуго, нетерпеливо стуча пальцами по коленке. — Ладно, ладно, только, пожалуйста, без грубостей. — Налево. — Но, Бакуго, это же не в сторону твоего дома… — Я сказал, налево! — Ну, как скажешь, — обескураженный поведением блондина, красноволосый поворачивает в нужную сторону, изредка бросая на того короткие взгляды. — Твою мать, — шипит Кацуки сквозь зубы, сильно нахмурив брови и прижав левую руку к правой, видимо, от резкой боли. Киришима беспокойно косится на блондина. — Может, отвести тебя в больницу? — Хера с два! — восклицает Бакуго, сильнее зажимая красноватое запястье и сгорбив спину. — Осталось ещё немного. — Что с тобой? Если будешь молчать, я поворачиваю обратно. — Даже не смей! Ты понял?! — Тогда скажи, что с тобой случилось! Бакуго кривит от отвращения лицо и раздражительно цыкает, закатывая янтарные глаза. — Просто небольшой приступ боли. Пройдёт. — Нет. Я вижу, что это не так. — Слушай, вы задрали ко мне в душу лезть! Просто отвалите от меня уже! — Ты не представляешь, как меня бесит твоё упрямство. — А меня — твоя морда. Так что терпи. — Куда сейчас? — спустя пару мгновений нехотя спрашивает Киришима, не имея ни малейшего желания продолжать странную поездку. — Останови здесь, — указывает Бакуго, и Киришима бесшумно паркуется около обочины, заглушая мотор. Кацуки сразу же открывает дверь и выходит из машины, слегка пошатываясь на ходу. — Стой, куда это ты? — выкрикивает Киришима отдаляющемуся блондину, выглядывая из приопущенного окна. Кацуки мельком оборачивается и, не останавливаясь, идёт вперёд. — Спасибо, что подвез. Дальше я сам. — Чёртов Бакуго! — бубнит себе под нос Эйджиро, намереваясь догнать друга и вытрясти из него парочку добрых слов, но, как назло, его телефон громко жужжит в кармане штанов геройского костюма. Быстро выхватив мобильный, он читает несколько сообщений о том, почему Киришима до сих пор не прибыл на выяснение причин преступления. — Да чтоб вас! — бросает он, стукнув кулаком по рулю, отчего звонкий краткий звук пробегается по округе, пугая редких прохожих. В последний раз посмотрев туда, где уже скрылся из виду Кацуки, Киришима, тихо чертыхнувшись под нос, заводит машину и разворачивается, уезжая с этой улицы. Он боится, как бы его опасения насчёт Бакуго не подтвердились и не натворит ли он полуживой каких-нибудь бед. Киришиме сделовало пойти вслед за Кацуки. И он жалеет о том, что не сделал этого.***
Гребаная адская боль импульсами проходится по всей правой руке, бездушным грузом свисая с онемевшего от холода плеча, забинтованного под сотнями слоев. Бессильно рыча себе под нос, Кацуки быстро шагает вперёд, выдыхая ледяной пар из покрасневшего носа. Злоба и накаленеые до предела нервы кувалдой стучат по вискам, застилая зрачки мутноватой оболочкой. Бросив взгляд на правое запястье, он ужасается тем, что красные, выпуклые буквы начинают кровоточить, невесомыми капельками стекая вниз, к ладони. Не понимая, что происходит, нутро мгновенно обуяло холодящее чувство неизвестности и страха. Набрав тепм и уже почти бегом направляясь к нужному дому, Кацуки прокручивает в голове все варианты развития событий, вплоть до того, что Деку может сейчас проводить лезвием по коже, принося боль не только себе, но и своему соулмейту. Они же родственные души, верно? Что, черт возьми, эти слова несут за собой? Что люди чувствуют то, что чувствует другой? Видят то же самое? Ощущают то же самое? Что?! Кацуки запутался. И не у кого спросить, что дальше делать. Подбегая в нужное место, Кацуки в шоке замирает, зажерживая в лёгких воздух. То, что открывается ему перед глазами, совсем не то, что он ожидал увидеть. Дом, который должен был решить все его вопросы, сейчас наполовину погребен под завалами, откуда торчат куски развалившейся крыши и стен. Вокруг уже снуют множество полицейских, а жёлтая оградительная лента мешает пройти дальше. Словно во сне, Кацуки на ватных ногах подходит ближе, совсем не слыша выкрики полицейских в его сторону, и не может отвести потерянного взгляда с вывороченного голубого дивана, из которого опасно торчат острые пружины, блестя от ярких фонарей. Кацуки потерял последнюю надежду найти Деку. — Мужчина, простите, но вам здесь нельзя находиться, — один из полицейских подходит к Кацуки и тянет его подальше от места происшествия, но, увидев, кто стоит перед ним, запинается и хватает от удивления воздух ртом. — Вы же… — Что здесь случилось? — быстро бросает Бакуго, не решаясь снова посмотреть на разрушенный дом. Мужчина перед ним ведёт плечами и нервно протирает шею. — К нам поступило сообщение о нападении. Говорят, что слышали, как неизвестные пробрались в дом и вытащили женщину оттуда, заодно и подорвав здание за собой. На данный момент мы заняты поиском пропавшей женщины и ведём следствие по делу о проникновении и причинении тяжкого вреда имуществу. — Да плевать я на это хотел! — выкрикивает Кацуки, тыкая пальцем в сторону обломков. — Женщина. Вывели только её? Больше никого? — Как нам говорили, соседи слышали только женские крики. И среди завалов других людей не было обнаружено. А о ком вы говорите? — Да, неважно, — отвечает Кацуки, облегчённо выдохнув, и уходит прочь. Засунув руки в карманы и опустив взгляд бегающих в стороны зрачков, он чувствует, как сердце медленно начинает останавливаться, тяжёлым грузом опадая вниз, на остальные органы. Остановившись посреди улицы, Кацуки поднимает голову к закатному небу, закрытое тёмными большими тучами, и медленно выпускает пар изо рта. — Да где же ты, чёртов Деку…***
— И почему вы ещё ничего не предприняли? — орёт на весь офис Бакуго, сильно стукнув кулаком по столу, что грозится разломаться на две части в любой момент. — Похищение случилось два дня назад, а полиция до сих пор задницы просиживает и ничего не делает! — Мы делаем все, что можем, — спокойно замечает Тодороки, скрестив руки на груди. — Полиция и герои и так заняты по уши, налаживая подшатанный и разрушенный мир. Можешь не переживать, в скором времени мы займёмся и твоим делом. — Что ты, блять, такое несёшь, а? — кипит Кацуки, опасно приближаясь к Двумордому. — Нам нужно действовать сейчас же! — И почему ты хочешь спасти именно эту женщину? — вдруг спрашивает Тодороки, прищурившись своими гетерохромными глазенками, отчего у блондина волосы на затылке встают дыбом. — Разве ты не хочешь помочь другим людям, нуждающиеся в нас? Как насчёт людей, попавших в ЧС, или тех, на кого сейчас нападают злодеи, почему именно она? Я никогда особо не замечал за тобой склонность к помощи другим, считая, что твой девиз: «спасение утопающих — дело рук самих утопающих»? — на последних словах Тодороки замолчал, как-то странно глядя на разбушевавшегося Кацуки. — Или этот человек для тебя что-то значит, я прав? Это тот, кто тебе дорог? — Не неси, блять, чепухи, — шипит сквозь сжатые зубы Бакуго, не замечая, как слова Двумордого больно кольнули по сердцу, разрывая на окровавленные части. Он не признается себе, что эти слова могут оказаться правдой. — Тогда, пожалуйста, найди более достойное оправдание своим буйным чувствам, и тогда можешь снова приходить. — хладнокровно отвечает Тодороки, крутанувшись на кресле и подписывая какие-то бумаги, лежащие на столе, совершенно забыв про существование человека позади себя. Разозленный до предела, Бакуго выходит из кабинета половинчатого ублюдка, не забыв громко хлопнуть дверью. Всё тело дрожит от всепроникающего гнева, готовое вылиться наружу и подорвать пол под ногами, унося за собой ещё с десяток этажей. С такими чувствами Бакуго заходит в лифт, стукнув кулаком по кнопке первого этажа, и пытаясь успокоиться под лёгкую тихую музыку, раздающуюся из динамиков. Но, наоборот, песня только усложняет положение. Да и боль в запястье не затихает, ноюще оттягивая руку вниз. Поток бурных мыслей вдруг прерывает вибрация в кармане. Нахмурившись и достав телефон, блондин подозрительно глядит на пришедшее сообщение от неизвестного номера. «Сегодня. Овощной склад на порту, десять вечера. Спаси Изуку» Кацуки в ступоре смотрит на пару строчек, но такое чувство, что его душа порвалась на части и подожглась, пеплом оседая на полу. Спасти Изуку. Спасти Изуку. Изуку. Спасти. Спастиизукуспастиизукуизукуизукуизуку… Запястье вскрывается, обнажая красное мясо, обволакивая небольшое пространство едким кислым запахом железа.***
Прийти одному, ночью, по совету неизвестного, было явно не лучшей затеей. К тому же, не до конца вылечившийся Кацуки не может сражаться в полную боевую мощь. Но не прийти он не мог. Порт встречает его мёртвой тишиной, лишь тихие всплески волн о мостовую да тухлый запах водорослей сопровождают ночную атмосферу. Поправив наручи на руках, Бакуго с прищуром ищет необходимый овощной склад из десятков представленных, которые в темноте невозможно отличить один от другого. И каким образом Кацуки находит нужный? Всё очень просто — он слышит выстрелы. Холодея всем телом снаружи и изнутри, Бакуго бежит в сторону частых пулевых выстрелов, держа наготове руки впереди себя, если у входа его будет ожидать охрана. Странно. Вход раскрыт настежь, и ни единой души. Предчувствуя нехорошее, Кацуки шумно сглатывает и идёт в тень амбара, до сих пор слыша пулеметную потасовку. Сердце бьётся где-то в районе глотки, желудок завязывается в узел, а правая рука нещадно жжётся. Вдруг Кацуки чувствует преграду, о которую чуть не споткнулся. Наклоняя голову вниз, он тихо охает, резко выпрямляясь. Теперь понятно, почему в овощном складе так и сквозит металлическим привкусом. Бакуго знает, что нужно спешить. Перешагивая через несколько разбросанных тел, в голове звучит только одно. Деку Деку. Деку. Где ты? Ты ведь жив, Деку? Изуку... Звуки становятся все отчетливее, громче, когда Кацуки подходит все ближе к приоткрытой двери, но вдруг все мигом затихает. Затаив от страха дыхание, блондин останавливается, в неуверенности протягивая к ручке дрогнувшую ладонь. Деку здесь. Он чувствует это. Напрягшись всем телом и собрав себя в руки, Кацуки резко распахивает дверь, выставив наручи перед собой. На ладонях подрываются агрессивные взрывы, готовые атаковать в любую секунду. Но что-то ломается внутри Кацуки в этот миг. Что-то существенное и непонятное, отчего блондин ошарашенно расширяет глаза, окоченев и приковав себя к месту. Он словно снова попадает в тот сон. Где перед ним стоит силуэт, облитый алой кровью, с горящими и обескураженными, шокированными зелёными глазами, двумя фонарями выделяющимися в темноте помещения. С опущенным пистолетом в дрожащей руке и трясущимися ногами, готовые вот-вот сломаться, как тоненькая хворостинка. Кацуки думает, что умер в этот же миг. И хриплым голосом, будто не своим вовсе, произносит: — Деку…