It cannot take you out It cannot make you feel A higher love Оно не сможет вас вытащить Не сможет заставить чувствовать Высшую любовь HUNTAR — Bitter
— Итак: вы уже готовы вести со мной беседу? — осведомляется зашедший в камеру мужчина, со стопкой бумаг в одной руке и снятым пальто, на котором ещё виднеются прозрачные крохотные снежинки только выпавшего снега. Значит, все ещё зима, — заключает у себя в голове Изуку, исподлобья наблюдая за вошедшим человеком. — Беседу? Может, вы хотите сказать: признание? — совершенно спокойно отвечает он, когда незнакомец утонченно присаживается на стул напротив непробиваемого стекла. — Я имел в виду то, что имел изначально, — произносит он, отодвигая вбок бумаги, и, сложив на столе руки, кладёт на них острый подбородок. Его низкий баритон излучает лишь умиротворенность и, как ни странно, теплоту по отношению к серийному убийце напротив. — Мы с вами просто поговорим. Обычная беседа, ничего особенного. — И даже не хотите читать то, что там написано? — Изуку слегка кивает на документы, но мужчина даже не глядит в ту сторону, сосредоточившись лишь на парне. — Мне нет нужды осведомлятся о ваших поступках. Мне хотелось бы узнать вас с совершенно другой стороны. — С другой стороны? — Мидория слегка приподнимает уголки губ. Тёмные залегшие мешки под глазами слегка дрогнули от такого жеста. — А вы, кстати, кто таков? Вы не похожи ни на надзирателей, ни на полицейских или героев. — Ох, простите, где же мои манеры? — спохватывается мужчина, выудив из кармана брюк своё удостоверение. — Меня зовут Цунеки Ян, и я назначен вашим психологом. — Психологом? — переспрашивает парень, изогнув одну бровь. Цунеки коротко кивает. — Именно. — В связи с чем такая неожиданность? — С тем, что вы уже как три дня находитесь под строжайшим наблюдением в тюрьме Тартар, пока суд занимается заключением вашего приговора. Но, к сожалению, за эти три дня вы не были в состоянии идти на контакт с правоохранительными органами, и они посчитали вас невменяемым и психически нездоровым. Вот поэтому здесь нахожусь я. — Хотите заполучить от меня максимум информации по Отряду Освободителей, пока меня не увели на казнь? — хрипло хихикнул Мидория. Цепи, сдерживающие каждое его движение, издали короткий, но громкий звук в этой гробовой тишине камеры. — Но, простите, ничем не смогу помочь. Я и так нахожусь на волоске от смерти, так зачем ещё мне говорить вам обо всём? — О нет, — вертит головой Цунеки, наклоняясь корпусом вперёд, так, что Изуку успевает разглядеть светлую кожу, острые скулы и тёмные, почти чёрные глаза, блещущие какой-то проникновенностью, живостью, и… сочувствием, возможно. Сочувствием к одному из самых опасных преступников страны. — Мне не интересны все те допросы, которые полиция требовала от вас вытянуть, не интересны ваши признания в преступлениях, которые, между прочим, у вас довольно приличное количество. Отнюдь, нет, мне это не нужно. Мне нужны вы. Тот, кто вы есть. Как обычный человек со всей его трагедией жизни. Изуку непонимающе хмурится, но после как-то грустно улыбается, опуская глаза к полу. — Вот оно что, — спустя пару минут шепчет он. — Хотите узнать, почему я все это делал? Как дошёл до такого? — Все верно. — А если я не хочу? Не желаю говорить об этом? — Я просто хочу вам помочь, — мягкий голос Яна, кажется, проникает в каждые клеточки организма, обволакивая странной тяжёлой дымкой. Но эта тяжесть не давит, а, наоборот, приносит некое спокойствие, словно так все и должно быть. — Вы же хотите разобраться в себе, верно? — продолжает Цунеки. Его голос все повышается, и Изуку чудится, что он слышит только его, этот голос, и больше ничего не может различить. Ни шагов надзирателя, ни тика часов в коридоре, ни звука электрической лампочки на потолке, даже стук своего сердца отходит на второй план. — Я помогу вам. А вы должны помочь мне. Вы согласны? Голова Изуку сама собой кивает, а мысли улетучиваются, и он приобретает чувство полудремы, когда глаза потихоньку закрываются, но слух до сих пор улавливает каждый звук и движение. — Вот и отлично, — говорит Цунеки. — Начнём с самого начала: какого было ваше детство? Можете не спешить и как следует обдумать этот вопрос, я вас не тороплю. — Мои родители… мы переехали в один неудачный район из-за долгов отца, — спустя долгие минуты медленно выговаривает Изуку. — В тот район, где грабежи, насилия, убийства и прочие преступления считались нормой. Герои обычно обходили то место стороной, считая, что, пока этот сброд не вылезает на другие улицы города и пока не мешает мирным гражданам, можно закрывать глаза на это беззаконие. — Парень поднимает голову, встречаясь с понимающим взглядом психолога, словно тот прошёл через все это сам и имеет представление о том, о чем говорит Изуку, однако это простая фальшь, маска сочувствия на лживом лице. — Когда-то я даже видел, как некоторые герои, да даже полицейские покупали дешёвый героин на этих улицах и нанимали доступных проституток в грязных барах. Может, поэтому герои не собирались останавливать все это. Ведь, если узнают, что добропорядочные герои злоупотребляют наркотиками в таком районе, шумихи не наберёшься. А теперь подумайте, какого там жить маленькому ребёнку? Отнюдь не хорошая компания для воспитания мальчишки. Но от жизни не сбежишь… Мать, как могла, пыталась вытащить нас оттуда. Ходила на несколько работ, пахала за двоих и успевала ещё заботиться о сыне. А отец… он был в отчаянии от сложившейся ситуации. Чтобы хоть как-то притупить свою боль, он начинал пить, хотя должен был изменить наш образ жизни и каким-то образом постараться оплатить все долги. Я понимаю: взрослые, сталкиваясь с такими проблемами, могут потерять себя, но посмотрите это со стороны четырёхлетнего ребёнка. Как он должен реагировать, как вести себя, когда отец, выпивший, заявляется в дом и начинает наезжать на мать, обвиняя её во всех грехах? Если сказать правду, то мне было страшно. Чертовски страшно жить там, среди этого сборища отбросов, рядом с постоянными ссорами родителей. Понятно, почему я пошёл по кривой дорожке. Другого выбора у меня не было. Изуку умолкает, чувствуя предательскую влагу в глазах. Проглатывая образовавшимся ком в горле, он замечает, как его психолог делает какие-то пометки в небольшой записной книжке. — И что же дальше? — Дальше? — переспрашивает Изуку, полностью погружаясь в себя и свои воспоминания. — А дальше я нашёл одного человека. Я не могу сказать его имя, но именно он научил меня, как выжить среди этого хаоса. Он научил меня быть сильным, но вовсе не телом. Для наивного мальчика он стал нечто вроде маяка, который освещает тебе путь, хотя путь этот не такой уж и светлый. Он говорил, что жизнь жестока, несправедлива и груба по отношению к слабакам. И поэтому я научился быть сильным по одному лишь правилу: уничтожай других, или уничтожат тебя. Если хочешь выжить, то не брезгуй в поступках и думай только о себе. Так я и поступал. И тогда ссоры родителей меня не пугали. Они… надоедали, раздражали. Эти громкие перепалки двух взрослых людей, а ведут себя как маленькие дети, и тогда мне стало обидно. Почему я, ещё ребёнок, чувствую ответственность горяздо ярче, чем они, и почему именно я называюсь ребёнком, а не родители? И мне это надоело. Мне было искренне жаль мать, а также очень нервировал отец. Когда мне было шесть, я работал на побегушках, разносил наркотики заказчикам, и получал маленький процент, но в то время это казалось такими огромными деньгами, что я был по-настоящему счастлив. Я хотел в тот день похвастаться перед мамой, показать, что я уже вырос и в состоянии зарабатывать сам, но… дома был только отец. Знаете, что он сделал? — надломленным голосом спрашивает Изуку, его тело лихорадочно дрожит, а глаза бегло скользят по пустой светлой комнате, пытаясь сдерживать нахлынувшие слезы. — Знаете? Он выхватил мятые банкноты из моих рук и пропил их. Даже не похвалил, не сказал, что так держать, молодец, ведь именно это я и хотел от него услышать. О том, что родители горды за меня. Вот поэтому я и убил отца. Он был моим первым, и даже спустя десять лет он появлялся у меня во снах, избивая маму у меня на глазах, а я не мог пошевелить и пальцем, кричал, но не слышал своего голоса. И поэтому мне не было его жаль. Я, наоборот, чувствовал… облегчение. Словно груз, что давил на плечи все эти годы, разом спал, позволяя вдохнуть живительного воздуха. Но, знаете что? Тяга к убийствам тоже в какой-то степени наркотик. Как конфета: попробуешь её один раз, и захочешь её все больше. Поэтому я и начал убивать. — Всему есть разумное объяснение, — тихо говорит Цунеки. — И мне безумно жаль вас. — Вы жалеете меня? Жалеете убийцу? — Я вижу в вас человека, — отвечает Ян, и эти слова точно кинжал попадают в грудную клетку, рассекая сердце на части одним чётким движением. — Я чувствую, что работа киллером вас сначала не особо привлекала. Что произошло? Какая у вас была точка невозврата? — Точка… невозврата? — задумывается Изуку. — Возможно, она была тогда, когда мне исполнилось семнадцать. Тогда я уже несколько лет убивал цели, которых мне закажут, но в те времена я ещё не был до конца уверен, что поступаю правильно. Хотя, да, это бесчеловечные поступки, но тогда мне казалось это не то, чтобы аморальным, а просто неудобным, не знаю… Но в семнадцать лет все координально изменилось. — Что случилось в то время? — Меня схватили в плен. На одном задании по зачистке я был слишком невнимателен, потому что нагрузка в учёбе давила на меня, да и плотный график не позволял поспать лишней минуты. Когда нужно было уходить оттуда, меня схватили парочка головорезов и знатно отрубила. Очнулся я уже в каком-то сыром подвале, связанный почти так же, как сейчас. А передо мной стоял мужчина, широкоплечий, грузный и хмурый, который смог бы раздавить беспричудного паренька одной левой. Я… я до сих пор помню, что со мной делали, — дрогнувшим голосом продолжал Изуку. Неожиданно на его лице расцветает устрашающая улыбка, хотя глаза так и выдают всю ту внутреннюю боль, о которой он пытается рассказать: — Они… они избивали меня, обливали ледяной водой, надругались, пытались причинить не только физическую, но и психическую боль. Один идиот даже взял кривой поржавевший нож и резал мне руки, выцарапывал какие-то узоры на моих плечах и спине, смеясь при этом как умалишенный. Другой прострелил мне бок, просто так, потому что ему было скучно, — Изуку дёргает плечом, с которого спадает тонкая майка, обнажая длинные, нервные и глубокие шрамы, сползающие вниз. — Я думал… думал что умру. Прямо там. В луже воды, своей же крови и грязи. Умру так жалко, и никто не поможет мне. Ни те, с кем я работал, ни даже герои, на которых я надеялся до последнего. Молился, чтобы хоть кто-то пришёл на помощь… но не пришёл никто. Словно все забыли про существование такого человека, как Изуку Мидория. Даже не помню, сколько находился там: день, месяц или ещё больше. Но в какой-то момент они меня оставили, просто не пришли, и я сидел. Сидел и ждал, с ужасом представляя, как услышу тяжёлый топот ног по лестнице, и тогда мне точно конец. Но силы с каждой минутой покидали меня, и даже наспех обработанные раны, забинтованные грязными тряпками не помогали остановить кровь. И тогда у меня появился шанс. Единственный шанс выйти оттуда живым. Из-за того, что от голодания я похудел на десяток килограмм, мои руки исхудали, и тогда я смог вытянуть их из наручников, освобождая остальное тело. А неподалёку лежал тот самый изогнутый старый нож. И тогда я подумал: а почему боль должен испытывать только я? Почему мои насильники не могут почувствовать адские муки, в которых находился я столько времени? Почему они смогут уйти безнаказанными? И тогда я поднял этот нож и еле-еле вышел из подвала, но неизвестно, почему он был открыт. Может, они знали, что я не смогу выбраться или просто не считали меня такой уж и угрозой. Правда, зря. На улице была ночь, поэтому мои похитители спокойно дремали на своих местах. И тогда я озверел. Я зарезал каждого, кто причинял боль. Каждого, что потешался и уничтожал меня. А тот, кто оставил мне эти уродливые шрамы, поплатился больше всех. Я оставил столько же порезов, сколько он сделал мне, но затем я вскрыл ему живот и выпотрошил его внутренности. Его кишки я обмотал вокруг горла и так сильно сжал, что его лицо посинело, а глаза выпячились словно рыбьи. Но мне не было страшно. Нет. Мне было до ужаса весело. Весело смотреть, как насильники умирали на моих глазах, как издавали последние вздохи и не верили, что какой-то полуживой беспричудный пацан смог их убить. Мне было весело и очень приятно чувствовать силу и власть над ними… И вы до сих пор считаете меня человеком? Скажите, уважаемый психолог Цунеки Ян: думаете ли вы, что я остался человеком? В комнате царит удушающая тишина. Цунеки нервно крутит в руке ручку, слишком сосредоточенно вглядываясь в яркие зелёные очи напротив, так и источающие безумием, сумасшествием и огромным человеческим отчаянием. Ян аккуратно отодвигает записи и, прокашливаясь, отвечает: — Действительно, ваша история очень тяжела для любого. И мне очень жаль, что это случилось с вами. Но, прошу, я умоляю вас найти хоть одну причину для того, чтобы жить дальше. Есть ли у вас дорогой человек? Тот, кого вы любите больше себя, больше своей жизни? Изуку на миг застывает, приоткрыв слегка рот. Но потом тихо хмыкает: — Если и есть, он не захочет видеться со мной таким. — Почему вы так считаете? — Почему? А вы как сами думаете? Я же убийца. Кто захочет водиться с убийцей? — Если этот человек принял вас, значит, он принял вас полностью, с каждыми вашими недостатками и достоинствами. Ответьте мне: будете ли вы жить только ради него? — В этом нет смысла. Я все равно в скором времени умру, все уже решено. — А что насчёт вашей матери? — Что? — спрашивает удивлённый Мидория. Его глаза расширились. — Что с ней? Она в порядке? — Я не знаю, имею ли право озвучивать вам эту информацию, но, думаю, это необходимо. Ваша мать находится в больнице, но её состояние стабильное, через пару дней она придёт в себя. Изуку издаёт облегчённый выдох. — Я буду приходить к вам каждый день, если позволите, — говорит Цунеки, вставая. — Вся озвученная вами информация будет крайне конфиденциальной, но не волнуйтесь, я потребовал выключить звук в камерах видео наблюдения, так что никто не сможет нас услышать. Если, конечно, вы сами не согласитесь озвучить вашу историю. — И да, — вдруг произносит он уже около приоткрытой двери, оборачиваясь головой на заключённого. — Каждую душу можно спасти. Если она сама готова измениться. Мидория Изуку: вы отнюдь не плохой человек. Помните это.***
I don't wanna face it all alone, I need a helping hand from You by my side Я не хочу смотреть всему этому прямо в лицо Мне нужна помощь от Тебя, когда ты на моей стороне
— Ох, наконец, соизволил появиться, — оповестил хриплый низкий голос, разрезая эхом пустое тёмное помещение. — Собственной персоной, да ещё и один. А ты точно бесстрашный парень. Юноша, тихо вошедший внутрь амбара, остановился, так, что свет от одной слабой лампочки не мог осветить его худую тёмную фигуру. Мужчина удовлетворённо гаркнул, сминая зубами почти докуренную сигарету. — Ну что, повеселился на славу? — громко спросил он, крепко сжав спинку стула рядом с собой, на котором тихо, неподвижно, словно неживой, сидел человек с опущенной головой. Парень напротив тихо зашипел. — Тебе отлично удалось попутать мне следы, я даже немного растерялся, пока не понял, что к чему. Думал, что сможешь одолеть меня, а? Работая на меня, ты смог разобраться в моих привычках, признаю. Но также я отлично знаю твои слабости, пацан. Тогиеши со злостью выплюнул бычок и, щёлкнув пальцем, подозвал к себе двух охранников, которые волокли за собой еле живое окровавленное тело и грубым образом кинули его на свет лампы, являя глазам обезображенное заплывшее мужское лицо, скрытое тёмными грязными паклами. Тогиеши присел рядом с ним и схватил за волосы, поднимая чужую ослабевшую голову вверх. — Думаешь, я не узнаю, какие тёрки ты затевал между этим ублюдком? — протянул он, впиваясь безумными глазами в скрытую фигуру. — О том, что ты подговорил его сделать, при том у меня за спиной. Но ничего, я не собирался покончить с ним. Это было бы слишком просто и великодушно с моей стороны. — И-изу-ку, — еле-еле прохрипел Шоги сломанной челюстью, близоруко пытаясь разглядеть, где находится Мидория. — П-прости. — Ха-а? Ты смотри, он ещё извиняется? А за что ты просишь прощения? Скажи же! Не за то ли, что смог отыскать местоположение его мамки и послать туда моих парней? Что именно ты послал ему записочку с угрозой расправы над его мамашей, если он не придёт сюда? Ты поэтому извиняешься? Видишь, Мидория, это сделал вовсе не я. Это сделал твой давний приятель, вот же ирония! — Отпусти его, — подал голос Мидория, выходя на свет с направленным дулом пистолета прямо в лоб Тогиеши. — Отпусти его и мою маму, сейчас же. — Чего? — раскатисто засмеялся Тогиеши, сильно впечатывая голову Шоги в пол, который явно потерял сознание, поскольку лежал, не шевелясь. — Ты хоть сам понимаешь, о чем базаришь, малой? С какого хрена я должен их отпускать? — Если хочешь жить, то тебе следует сделать то, что я сказал. — Как наивно, — усмехнулся Тогиеши, медленно подходя к матери Изуку и вставая у неё за спиной, чтобы Мидория не смог в крайнем случае выстрелить, ведь его рука и так начинает подрагивать. — Наивно полагать, что ты, этот выродок и твоя мамаша смогут уйти отсюда живыми. Что ты сделаешь, один, против меня и моих парней? Хоть ты и профессиональный убийца, каких мало, мы все равно сможем взять тебя числом. Так что не торопись бросаться словами и слушай меня. — Что ты сделал с мамой, Тогиеши? — А-а, с ней, — Тогиеши осторожно положил руку на голову женщины, наблюдая, как зелёные глаза убийственно прожигают в нем дыру. — С ней все хорошо. Пока. Я испробовал на ней новую партию моего товара. — Ты опоил её наркотиками? — удивлённо выдохнул Изуку, но потом сильнее нахмурился и сжал челюсть. — Ах ты… — Но, но, но, не так быстро, — цыкнул мужчина, предупреждающе вскинув указательный палец вверх. — Как порядочный человек, я предлагаю сделку. — Сделку? — Да, сделку. Ты распускаешь свой клуб неудачников, Освободители или как они там называются, а также отдаёшь мне все свои антипричудные пули и, так уж и быть, я верну тебе твою ничкемную мамашу, ну, и ещё этого идиота можешь забирать, — Тогиеши презрительно кивнул на Шоги. — он мне уже без надобности. — Что с его дочерью? — А мне почём знать? Мне нахрен не сдалась эта девчонка. Может, мои люди давно разобрались с ней. — Ну ты и ублюдок, Тогиеши, — яростно прошипел Мидория. — Даже не думай, что сможешь выйти отсюда живым. — Посмотрим, посмотрим, — хохотнул мужчина, закуривая новую сигарету. — У тебя есть десять секунд, чтобы выбрать, иначе я вскрою твоей мамке башку. Тогиеши достал из кармана пиджака пистолет и направил его в голову женщине. Мидория в панике и злобе забегал глазами, видимо, пытаясь придумать план спасения. — Десять, — начал отсчёт Тогиеши, ехидно ухмыльнувшись. — Девять… Из темноты к ним вышли люди в пиджаках, направляя пушки на Мидорию. — Восемь… Снаружи послышались выкрики, а затем быстрые и частые выстрелы. Все, находящиеся в ангаре, замерли и обернулись на звук. — Семь… Внутрь внезапно ворвалось десяток человек, стремительно бросившись в нападение. Мидория мигом узнал прибывших. — Что за… — выронив сигарету, Тогиеши не успел оглянуться, как получил пулю в лоб, и тучно упал на пол, с расширенными глазами наблюдая за подошедшим к нему зеленоволосым. — Я сказал, что ты не уйдёшь живым. Прощай, Тогиеши, — и затем Изуку провел череду выстрелов в медленно остывающее тело главаря банды Красных Пауков. — Изуку, дорогой, куда же ты пропал? — живо воскликнула Тога, подбегая к Мидории с окровавленными ножами в руках. — Мы получили от тебя сообщение со срочным вызовом. А если бы ты погиб? Ты обо мне подумал вообще? — Тога, нет времени припираться, — перебил её Изуку, спрятавшись за коробками и потянув на себя девушку. — Быстро уводи Шоги и мою мать отсюда, а потом сами исчезайте, поняла? — Но… — Выполняй, быстро! — Ладно, ладно, как скажешь, — обидно ответила Тога, одним движением разрезав верёвки на руках, а затем на ногах женщины. Но, резко крутанувшись назад, она с надеждой в голосе спросила: — Изуку, обещай, что пойдёшь за нами! Обещай, что с тобой ничего не случится! — Я постараюсь, — сухо ответил он, положив одного из Пауков. — Я тебе не верю! — Тога, прошу, уходите! — прикрикнул на неё Мидория, отчего Химико, встрепенувшись, подхватила женщину и поволокла её к запасному выходу, бросив в последний раз на Изуку взгляд. Набросившись на последнего, Изуку одним ловким движением пустил пулю ему прямо в солнечное сплетение, и тот замертво слег, вслед за своими товарищами. Переводя дух, но обводил помещение взглядом и потирал намокший от крови и пота лоб. Тогиеши так же продолжал лежать на полу, с неизменной сигаретой в зубах, и Изуку полностью удостоверился, что он мёртв. Хоть все и закончилось, Мидория чувствовал, что что-то идёт не так. Какое-то странное чувство гложет его внутри, но вот что именно, он понять не мог. В дрожащей руке остывал пистолет, со лба тонкой струйкой текла горячая кровь, очевидно, это его. Но, что-то вот вот должно произойти. Что-то такое… Что же? — Деку…***
— Нам нужно что-то делать! Через два дня его же грохнут! — орет в кабинете Тодороки Бакуго, где уже собрались все, которые были втянуты во всю эту ситуацию. — Ему нельзя помирать, мать твою! — А что ты от меня хочешь? — спокойно спрашивает Шото. — Суд уже подписал указ о направлении Пронзателя на казнь, даже я со своим влиянием не могу помешать этому решению. — Блять, серьёзно? Он же сам сказал, что, если умрёт, то умру и я. Так действует эта ебучая связь! — И ты действительно веришь в это? — выгибает бровь Тодороки, будто не принимая во внимание всю злость блондина, с которой он с лёгкостью может подорвать весь офис до небес. — Может, это простая ложь, способ заговорить тебе зубы? Почему тогда никто не слышал о таком действии связи соулмейтов? — Ты думаешь, сука, я знаю? Я думаю, что он говорил правду. — Или ты просто привязался к этому преступнику. — Че сказал, Двумордый? — Шото, я тоже думаю, что это правда, — вклинивается Урарака, задумчиво скрещивая руки. — Вот сам подумай: если эта информация была бы озвучена, то пошёл бы такой скандал среди людей, поэтому шумиху решили совсем не разводить, так, я думаю, было бы лучше. — А что, у Бакуго появился соулмейт? — спрашивает недавно услышавший их перепалку Каминари, на которого Кацуки бросил уничтожающий взгляд. — Просто помолчи, — шикает на него Киришима. — Это совсем не весело. — А что ты предлагаешь? — спрашивает Тодороки, шагая взад-вперёд по комнате. — Мы не можем просто так взять и похитить его из тюрьмы, не можем повлиять на суд или даже полицию. Если бы это был мелкий преступник, то дело можно было бы замять, но то, что Мидория является Пронзателем… такое ничем нельзя скрыть. Остаётся только одно. — Хочешь, чтобы я всем признался? — отвечает уже притихший Бакуго, устало опускаясь в кресло. — Побалакал на камеру, что убивать Пронзателя нельзя, он мой соулмейт, что-ли? Меня тут же выперут из героев, и за решётку ещё могут посадить, посчитав меня одним из сообщников. Нет, это тоже не вариант. — Ну, если твоя репутация дороже жизни, то можешь ничего никому не рассказывать. Просто сиди и жди, гадая, умрёшь или нет. — Шото, прекрати! — недовольно восклицает Очако. — Я считаю, что мы обязательно найдём выход из ситуации. — Может, сама предложишь если, конечно, у тебя есть план? Открыв рот, девушка без ответа его закрывает, стыдливо умолкая. — Может, мы попытаемся разъяснить все полиции? — подаёт голос Киришима. — Если мы будем убедительны, они смогут смягчить приговор и посадить его на пожизненное. — Нихуя, — коротко поясняет Бакуго, устало пригладив свои колючки. — Только бессмысленно болтаем, и все. Было плохой идеей прийти сюда. — Кацуки, ты куда? — с опаской спрашивает Очако, увидев, как блондин собирается на выход. — Только не говори, что задумал что-то плохое. — Ни о чем я таком не думал, угомонитесь уже. Просто хочу побыть в тишине. — Тогда, пожалуйста, будь осторожен. Несильно хлопнув дверью, Бакуго встаёт посреди коридора, бессмысленно глядя перед собой. В горле сухо. Нужно выпить. Выходя на морозную улицу, Кацуки неторопливо плетется по полупустому дневному городу, закинув голову к небу, с которого медленно падают белые снежинки, опадая на нос, щеки, ресницы и веки, холодно обжигая горячую кожу. Заворачивая за угол, где, как он знает, находится неплохой бар, краем уха он слышит, как кто-то произносит его имя. Повертев головой и напрягшись всем телом, Бакуго прищуривается и различает в конце переулка длинную фигуру, которая приближается к нему. — Че надо? — грубо спрашивает блондин незнакомца, различив внешность мужчины. Худощавая фигура в толстом пуховике, очки, косо лежащие на побитом и фиолетовом от синяков и ссадин лице, с заплывшим глазом и растрепанными тёмными волосами. — Ты ведь хочешь вызволить Мидорию из тюрьмы, верно? — подаёт голос мужчина. — Ты кто вообще? — Я тоже хочу спасти Изуку. Но мне нужна твоя помощь.