Жажда жизни

Солнце, казалось, не сдвинулось ни на палец, намертво пристав к высшей точке невидимой арки. Под его жгучим взглядом небо выцвело до оттенка не пропитавшегося краской льна, убогого и грязноватого, в облезлых перьях облаков. Жар высушивал кожу, выжимая последние капли влаги, пока на ощупь она не становилась точно шершавый пергамент, растрескавшийся на сгибах. Дышать было нечем; воздух удручающе ничем не пах. В озлобленном белесом свете нижний ярус столицы – тот его сектор, что ютился в отдалении от диаметрально расположенных ворот – походил на позабытый выкидыш восточных пустошей. Однажды притиснутый к стенам, столетиями подпиравшим исполосованные улицами склоны, а позже обнесенный новыми, этот район был блекл, пропыленно-сероват и выглядел куда более ветхим, чем древние, но ухоженные здания Цитадели. Куда ни глянешь – все осыпалось, рушилось и проседало, скрепленное непостижимым чудом и парой крепких словец местных умельцев. Двух- и трехэтажные домишки, сложенные из грубо отесанных блоков известняка и пористого песчаника, ближе к внутренним стенам обрастали многоуровневыми надстройками из дерева с множеством хлипких лесенок, узких террас и натужно скрипящих мостиков. Сколько пожаров их ни жгло, они сорняками всходили вновь, все более химерические, нависающие над узелками перекрестков и неровными улицами дырявым покрывалом тени. Здесь вновь обнаруживали себя запахи: преимущественно пота, гнильцы и прокисшего эля. Запустение окраинных кварталов сменялось муравьиным копошением: угрюмые люди сновали во всех направлениях, шипели друг на друга, соприкасаясь плечами, льнули к стенам, когда по щербатой брусчатке кто-то прокатывал перед собой ручную тачку. И вновь смыкали ряды, остервенело орудуя локтями, спеша неизвестно куда, неизвестно зачем, захваченные общей бесцельной суетливостью. Крестен избегал смотреть по сторонам. Повсюду взгляд скользил мимо бесформенных бурых пятен, пресного колышущегося месива рук и голов. Все эти люди, простые и понятные, походили для него на запыленные коробки, набитые рыхлой землей, песком и мелкими угловатыми камешками. Изморенные лица нищих, грубые разбойничьи физиономии, чьи-то грязные щеки, изрезанные отметинами пережитых болезней, чьи-то стеклянные глаза – в них не цепляло ничего: ни фейерверков всполохов и красок, ни сочной мякоти глубоких чувств. Порой он отмечал среди прохожих тусклые, но узнаваемые вспышки – возможно, путешественников в поисках особых впечатлений, азартных сумасбродов, Шратт знает кого еще, – но ни один не был достаточно ярок, чтобы перехватить его внимание. Тогда Крестен снова против воли думал о секунде, когда обжегся завлекающим сиянием Эрии Преттари – и смотрел под ноги еще упорней. В сравнении с другими она была броско изукрашенной шкатулкой, полной причудливых самоцветов, перламутровых ракушек и звездных камней. Зачем-то он представлял ее рядом, глянцевой змейкой скользящей между аморфными фигурами, обволакивающей целую улицу одуряющим ароматом своих духов, а затем кисло кривился и одергивал себя. Какая глупость. Крестен не помнил, когда его зрение окончательно исказилось, и он стал видеть в окружающих уже не людей – копилки образов на неуклюжих подпорках. Интуитивное понимание пришло еще в детстве: он ощупью, по косвенным признакам учился различать, кого можно было безбоязненно касаться, а от кого стоило прятать руки. Уже позже, обретя сознательность в применении своего «дара», он выработал личную систему шаблонов-ассоциаций, упрощавших ориентирование в пространстве чужих воспоминаний. Годы упражнений сделали свое дело: когда ему стало достаточно беглого взгляда, чтобы навесить на личность правильный ярлычок, возможность видеть иначе была утрачена. Так люди, в которых не на что было смотреть, постепенно превратились для него в сырые глиняные слепки наподобие алхимических големов, а другие… Других в глазах Крестена не объединяло почти ничего. В блеске своего великолепия, в заразительном ощущении наполненности они всегда были слишком разными: манящими и опасными, красивыми и резкими, самодостаточными и волнующими. И именно от таких разумней было держаться подальше: одно мимолетное прикосновение, легчайшее скольжение пальцев по чужой коже могло обрушить стену, отделявшую чтеца от мира, если он хоть на миг пожелал поддаться. Случайно выхваченное мгновение – яркое, желанное, чужое, – грозило выправить его под себя. Чья-то подсмотренная тайна норовила спутаться с ворохом собственных. В том, что теперь Крестен занимался ровно тем, чего избегал раньше, – целенаправленно вылавливал бабочек среди мух, – нетрудно было разглядеть злую иронию. Он думал об этом достаточно часто, чтобы мысль успела поистереться и утратить остроту. Он не считал ни времени, ни сколько петель навернул по дороге от галереи к трущобам Муравейника. Ему следовало поспешить, но ноги раз за разом сворачивали не там, непреклонно удаляя Крестена от нужного места. Он бродил, не попадая в ритм оживленных улиц, то и дело сметаемый с пути прохожих и слишком безразличный, чтобы огрызаться в ответ на многоярусную брань. В окружении других отбросов он чувствовал себя не хуже, чем они – такой же жалкий придавленный жучок, из последних сил перебиравший лапками. Разок какой-то чумазый оборванец, надумав воспользоваться толчеей ремесленного квартала, попытался срезать с его пояса кошелек, но получил увесистый подзатыльник и, щедро сыпанув проклятиями, ретировался. Затем рослая, широкоплечая девица разбила перед самыми его ногами кувшин с конопляным маслом и, тут же скуксившись, умылась крупными слезами. Свернув в первый попавшийся переулок, Крестен чудом избежал купания в грязной мыльной воде, выплеснутой безликой прачкой через окно, и отстраненно порадовался тому, что не попал под водопад испражнений. А когда за поворотом его перехватила совсем еще юная проститутка, он наконец смирился с неизбежным: хватит. Незаметно сунув в ладошку девчонки серебряную монету в размере ее пятидневной выручки, Крестен едва увернулся от попытки отблагодарить его поцелуем и решительно нырнул в людской поток. «Я теперь могу купить маме шаль… Спасибо, милостивый господин, спасибо», – взволнованный шепоток, носимый ветром в пустой голове, стих только когда он добрался до места назначения. Близость солидной привратной площади положительно сказывалась на состоянии магазина: круговорот деловитых приезжих охватывал несколько соседних улиц, обеспечивая обосновавшимся там торговцам стабильную выручку. Нужный Крестену человек скупал и сбывал с рук разного рода подержанные товары, включая всякую антикварную рухлядь, и только небольшое число постоянных клиентов было осведомлено о других источниках его прибыли. Источниках, при должном спросе, наглости и жадности способных обеспечить его средствами на полжизни вперед. Крестен толкнул дверь, не дав себе времени на лишние раздумья. Противно тренькнул мелкий колокольчик. В приятном желтоватом полумраке что-то зашуршало, послышался звук сдвигаемой мебели и приглушенные приветственные бормотания. – Проходите, проходите, чем могу по… – из-за массивного серванта, неизвестно зачем выставленного прямо у входа, выглянула круглая плешивая голова. Близоруко прищурившись и разглядев вошедшего, ее обладатель тут же просиял и засуетился. – Господин Крестен! Как давно вас не было видно… Уж думал, конкуренты нарисовались, а я ни слухом ни духом. Проходите, ну же, проходите! Сейчас я… подождите минутку, сейчас-сейчас! Крестен ступил внутрь, бегло оглядывая помещение. Тут же приметил узкие полоски южного льда, вшитые в стену над дверным проемом, и лишь затем осознал, что в магазине действительно было ощутимо прохладней, чем он ожидал. Торговец воистину не бедствовал: жароотталкивающие смолы, добываемые за Хрустальным морем, даже в таком незначительном количестве тянули на небольшое состояние. От приятного холодка, сочащегося сверху, выматывающая боль в висках слегка поутихла, и Крестен наконец сумел сосредоточиться на деле. – Так и не перебрался на средний ярус, Варен? – он косо усмехнулся, вскользь подмечая другие перемены в обстановке. Он и вправду непростительно долго не появлялся. – Каждый раз божишься. – Как видите, – сокрушенно вздохнул маленький человечек и протиснулся мимо, чтобы сменить дверную табличку на «обед». – Да и куда мне? Кто ж из здешних захочет товар туда таскать, прямо под нос Неуязвимым-то – этим же только повод дай кошелек новый пощупать. И доход не самый стабильный, сами понимаете. Хорошо, если кто-то из ваших хоть раз в месяц заглядывает, а в остальное время перебиваюсь, чем могу. А у меня ж доченька, ее бы на ноги поставить… Лукавил, конечно. Крестен нисколько не сомневался, что упомянутые «ваши» были гостями не более редкими, чем он сам, хотя количеством особых клиентов торгаша и их ритмом работы он никогда не интересовался. Если набиралось хотя бы пятеро, умножить на в среднем шесть приобретений за год с каждого… Даже с солидным процентом на лапу контрабандистам выходило в пару раз больше, чем выручка магазина за тот же период. С учетом этого разница между Вареном и состоятельным дельцом, обретавшимся ярусом выше, состояла лишь в том, что первому приходилось тщательно скрывать и отмывать свой достаток во избежание лишнего любопытства. – Доченька-то, к слову, замуж собралась, и не за лишь бы кого… – продолжил бубнить торговец, так и оставшись бестолково мяться на пороге. – Хорошая семья, только паренек сам больно ученый, но и она у меня не пальцем деланная… – Ближе к делу, – перебил его Крестен, невольно обдав холодком неприкрытого безразличия. – У меня нет времени. Варен обиженно поджал губы, засопел, но все же засеменил вглубь магазина. Пока он лихорадочно звенел связкой ключей перед задней дверью, Крестен остановился у облупленного зеркала в старинной резной раме. Зачесал назад темные волосы, провел пальцами по отросшей щетине, убедился в исчезновении кровоподтека на скуле, полученного несколькими днями ранее, и, уронив руку, поморщился. Он выглядел угловатым, осунувшимся, не смуглым, а словно притрушенным пеплом; впалые глаза смотрели остро и тяжело из-под угрюмо сдвинутых бровей. Крестен попытался расслабить лицо, придать ему безмятежный вид, но получил на выходе лишь неестественную гримасу. Попробовал улыбнуться – и отстраненно удивился тому, что мышцы лица повиновались. Как там она сказала – незадачливый конокрад? Пожалуй, сравнение было довольно щадящим: он бы на ее месте выразился иначе. Что побудило взбалмошную женщину, водившуюся со знатными господами, так безапелляционно заявить права на случайно встреченного бродягу и потянуть его в свой великосветский мирок? Что, любопытно, думал об этом опекавший ее лорд Бреаль – если его вообще поставили в известность? Она даже не поинтересовалась его именем. Едва ли импульсивность Эрии Преттари следовало принимать на свой счет – Крестен, впрочем, и не строил иллюзий. Не она была поймана на крючок – пока что только он сам, и на свой же собственный. Так просто, да?.. Задняя дверь скрипнула, отворяясь, и Варен поманил его внутрь, в захламленную комнатку, пропитанную запахом старого дерева и пыли. Переступив порог, Крестен подпер плечом тяжелый шкаф и принялся без интереса рассматривать другие антикварные предметы мебели, ждавшие своего часа вдали от глаз заурядных посетителей. Торговец, нарочито шумно пыхтя, силился сдвинуть с места высокую плетеную корзину, набитую каким-то хламом; затем – откинуть крышку расположенного под корзиной люка. Так и не дождавшись помощи, он посмурнел, бросил напрасное притворство и привычно управился сам. Затем, прихватив зажженную масляную лампу, первым сошел по лесенке в подвал. Здесь, в отличие от верхнего мира, ничего никогда не менялось: те же бочки, бутыли и ящики, те же сырые стены, покрытые зеленовато-бурыми пятнами плесени, росшими год от года. В свете огонька, резвящегося над фитилем, колышущимися сетями провисали по углам паутинки, а игольчатые тени щерились акульими пастями. Фигуры двух людей на ломких ножках-ходулях походили на каких-нибудь уродцев, брошенных на произвол судьбы проезжим цирком. Всучив Крестену лампу, Варен приблизился к одной из заставленных полок и снял с нее длинный невзрачный сундучок. Позвал его к столу в дальнем углу, с важным видом откинул крышку – и, отступив, дал рассмотреть предметы, разложенные по обитым бархатистой тканью выемкам. Из четырех углублений заняты были два. В неровном, рыскающем свете прозрачные сферы-ловцы, почти неотличимые одна от другой, казались обмакнутыми в масло, а отражение склоненной над ними головы напоминало силуэт раздутой тыквы. Под гладкой поверхностью искрились крохотные пузырьки – редкие в первой, сбившиеся облачками во второй. Крестен негромко хмыкнул: если левая была вполне сносного качества, то правая по вместительности могла удержать едва ли больше минуты. Очевидный брак, но для того, кто не знаком с премудростями... – Обе высшего сорта и рассчитаны на значительный объем информации, – будто прочитав его мысли, оттарабанил Варен заученную фразу, явно скормленную ему поставщиком. – Партия была небольшая, а цену заломили до небес. И не на пустом же месте, Крогрисом клянусь! Заглядывала около месяца назад одна из вашей охотничьей братии… Довольная ушла – не передать. Сияла вся, такая довольная. – Сияла, значит, – пробормотал Крестен, едва удержавшись от смешка. – Зажги еще одну лампу. Мне нужен свет. Если его тон и показался торгашу оскорбительным, тот не подал виду, но приказ выполнил неохотно. Взяв сферу-ловец из левого углубления, – со стороны Варена ему послышался тихий досадливый вздох, – Крестен выпрямился, задумчиво покатал ее между ладонями, а затем поднес к глазам. Вот она, переливающаяся бирюзовая сердцевинка, тускло мерцавшая под стеклом и походившая то ли на нежный полупрозрачный лепесток, свернутый в трубочку, то ли на застывшую спираль волны в россыпи пенных брызг-пузырьков. Находку можно было считать удачной: цвет был достаточно универсален, чтобы резонировать с практически любым переживанием светлой палитры, но больше всего любил свободу, восторг, вдохновение и надежду – именно то, на что стоило рассчитывать, охотясь на таких, как Эрия Преттари. Во второй, бракованной сфере при ближайшем рассмотрении оказался пленен сиреневый сгусток, напоминавший крохотный язычок пламени. Такие, Крестен знал, крепче всего держались за сердечные привязанности, – а любовь не передать одной украденной минутой. Даже часом не передать: сколько ни отнимай – всегда будет мало. Варен, похоже, прекрасно осознавал, что пузырчатая сфера на продажу не годилась, но до последнего надеялся, что покупатель совершит ошибку. Когда этого не произошло, он вновь протяжно, посвистывающе вздохнул, но не успел Крестен осведомиться о цене, как торговец внезапно выпалил: – Господин Крестен… не сочтите за наглость, – завладев вниманием покупателя, он тут же стушевался и опасливо понизил голос: – Вы не подумайте: на хлеб свой не жалуюсь, не бедую, да любопытство гложет – уважьте старого товарища. То, что вы в сферу ловите… воспоминания… оно же насовсем уходит, да? Не остается их больше?.. Крестен опустил руку, ощущая, как пустой ловец морозно пронзает ее до самого локтя. Полные никогда не бывали холодными. Повернулся к торгашу, улыбнулся, как мог: неоправданно зло. Прищурил темные глаза. – Зачем тебе знать, Варен? – тот съежился и уставился в пол, зачем-то пряча руки. – Совесть грызет? Так нет же. Значит, боишься? Варен молчал, тревожно переминаясь с ноги на ногу и явно жалея о своем неосмотрительном интересе. Крестен смотрел на него долгие, вязкие полминуты, смотрел рассредоточено и равнодушно, угадывая в неверном свете только уродливый слепок лица с небрежно обозначенными выпуклостями, щелями и ямками. – Незачем бояться, – тихий голос неприятно скрипнул, сорвавшись до хрипотцы. – Нечего у тебя брать. Да и у семьи твоей. Спи спокойно. Торговец вздрогнул, стиснул зубы, заиграв заплывшими жиром желваками, смешной в своей бессмысленной обиде. Хмуро бросил, так и не подняв глаз: – Четыреста туголов. – Варен, – Крестен заговорил осторожней, отрезвевший и раздосадованный прорезавшейся жесткостью. Получилось вкрадчиво и липко. – Ты же не хочешь ждать еще месяц, пока объявятся другие желающие. Триста пятьдесят. И мешочек найди. Тот лишь махнул рукой, затушил одну из ламп и взобрался по лестнице, мстительно вынудив гостя подниматься почти наощупь. Захлопнул люк с ненужным грохотом. Сам расправился с чудесным образом полегчавшей корзиной. Рассчитались в тишине, нарушаемой лишь похрустыванием мятых купюр и стуком монет об прилавок. Крестен и не подумал благодарить. – Чуть не забыл, – неохотно окликнул его Варен из-за стойки, когда Крестен, держа пальцы судорожно сцепленными вокруг мешочка, уже занес ногу над порогом. – Недавно – три, что ли, дня назад – заглядывала одна госпожа… Представилась вашей доброй подругой. Как ее там – леди Бланка? Спрашивала, как давно вы появлялись. Просила, если вдруг заглянете, передать, чтоб вы ее навестили – она планировала задержаться в столице еще дней на десять. Остановилась в «Серебряном соловье». Крестен неловко замер и поднес руку ко лбу, заслонив привыкшие к полумраку глаза от беспощадного солнца. Взялся другой ладонью за дверной косяк, коротко сжав пальцы. Вдохнул сухой, обжигающий ноздри воздух, и едва не закашлялся. Нестерпимо захотелось пить и уехать. – Спасибо, Варен, – проговорил он тихо спустя несколько секунд, не задумавшись, расслышит ли его торговец. – Доброго дня.