Volver (Возвращение)

Ливень, яростной дробью стучащий по стеклу, усугубляет моё и без того подавленное настроение. Хотя «подавленное» — мягко сказано. Я не просто подавлена, я чувствую себя так, словно из меня вытрясли душу, предварительно утыкав раскалёнными булавками сердце. Такое разбитое и угнетённое состояние, будто по мне промчалась целая конница и проехалась целая процессия повозок. В кроватке мирно спит и тихонечко сопит мой сын. Мой Филипп… Два года уже мальчику, а он никогда не видел своего отца. Конечно, для доблестного рыцаря и воина Филиппа де Селонже принцесса Мария Бургундская дороже, чем его собственные жена и сын, причём последний об отце только из моих рассказов перед сном знает! Боже, сколько же я не видела своего супруга! Сколько времени прошло после той самой ночи в Нанси, дома у Николь и Жоржа Маркес, когда я практически сбежала от мужа, пригрозив разводом… Как глупо я себя повела тогда! Надо было не самой убегать от Филиппа, завернувшись в одеяло, а как раз Филиппа в одном одеяле выгонять, перед этим выкинув из окна его вещи. Пусть бы позлился, собирая все свои пожитки, под окном! Но угроза аннулировать брак, как раз из-за того, что мой муж страстно горел желанием воевать за освобождение Бургундии и за принцессу Марию, так и осталась лишь угрозой. Прожив в Рабодьере не столь уж долгое время, я узнала, что жду ребёнка от любимого человека… Боже, как же я была тогда счастлива! «Теперь-то граф де Селонже точно за ум возьмётся! — думала я, торжествуя. — Или он живёт со мной и нашим сыном, или я его к ребёнку на километр не подпущу, если Филипп и дальше будет сражаться за то, чего уже нет. Мария Бургундская невеста Максимилиана Габсбургского, так что ни о какой независимости Бургундии она и не думала радеть». Мне вспомнилась та ночь в Нанси: пылкие поцелуи и объятия, пьянящие ласки, упоительное чувство близости и единства… Да, всё произошло в ту ночь… Мне надо было быть тактичнее, но что толку в поздних сожалениях? Я же не обладаю даром поворачивать время вспять. И вот король Франции Людовик XI присылает мне письмо, в котором сообщает, что он разыскал с помощью своих преданных людей моего мужа, что скоро мой супруг, мой Филипп, будет дома! Вроде бы я должна радоваться тому, что спустя столько лет разлуки, я наконец-то увижу своего мужа, которого столько оплакивала, считая погибшим на плахе… Но к чувству радости примешивались горечь, вина, стыд и раскаяние, страх… Как мне теперь смотреть мужу в глаза, когда у меня на руках спит моя маленькая дочка, закутанная в одеяльце, моя Лоренца-Мария, ни в чём неповинное последствие моей связи с Лоренцо Медичи? Пусть я неверная жена, прелюбодейка, адюльтерщица. Называйте меня, как угодно, но я не кукушка! Я мать, а Лоренца — мой ребёнок! Пусть я родила её не от законного супруга, пусть она незаконнорожденная, но я не могу от неё отказаться… Нет, как бы ни была тяжела моя вина, но мой ребёнок… Причём тут моя дочь?!.. Это я виновата, это я искала утешения в объятиях Лоренцо Медичи, чтобы забыться! Спрашивайте с меня, но не с моей дочери, которая не несёт ответственности за все мои ошибки, заблуждения, все мои грехи… Она невинное дитя… Нельзя наказывать дочь за грехи матери… Нельзя… Если так хочется, выкрикивайте обвинения и проклятия в мою сторону, бросьте в меня камень, коли сами без греха. Мне всё равно… Мне всё равно, клеймите меня распутницей, блудницей и дрянью, нареките новой Мессалиной, раз так хочется, только не трогайте мою дочь… Не заставляйте её расплачиваться за всё совершённое мной. Люди, ведь моя дочь ещё так мала! Ей рано знать печаль жизненных тягот. Пожалуйста, обращайте свои косые и осуждающие взгляды, полные презрения, в мою сторону, но не в её! Приникнув лбом к холодному оконному стеклу, я прижимала к себе свою дочь, напрягая зрение, и вглядывалась в темноту. Нет, я не буду врать Филиппу, хоть это и предлагали мне сделать Леонарда, Хатун, Этьен и Перонелла, вместе с Флораном. Лжи от меня мой супруг не услышит! Я буду с ним честной, пускай даже во вред себе. Не стану я кормить мужа враньём, будто по пути из Рима на меня напали бандиты и усмотрели в этом прекрасную возможность скрасить себе досуг, после чего я и забеременела. Или, к примеру, что меня похитили и удерживали в подвале, во время беспорядков во Флоренции, в связи с провалившимся заговором Пацци. Я не стану изворачиваться и всячески стремиться обелить себя. Я не отрекусь от своего ребёнка. Если муж не захочет жить со мной после всего, я пойму. Я пойму это по одному его движению, выражению глаз… Если Филипп не захочет больше жить со мной, я не стану его насильно возле себя удерживать. Я люблю его, но и дочь не могу оставить. Пусть в глазах Филиппа я буду тысячу раз изменницей, предательницей и прелюбодейкой, распутницей и гадюкой, но я не брошу Лоренцу. Пусть он со мной делает, что хочет. Я и не пикну. Пусть даёт волю справедливому гневу, кричит, бьёт посуду (или меня), пусть мне голову обреет и в монастырь отошлёт, да что угодно! Я не боюсь… Мне уже ничего не страшно. Мне всё равно… Мои невесёлые думы прервало недовольное конское ржание, доносящееся с улицы, со стороны конюшни. Я вздрогнула, вскинув голову. Лоренца тихонько заплакала. Чтобы её успокоить, я укачивала её, шептала ей на ушко умильный вздор и гладила по головке, покрытой пока что редкими тёмными волосиками. Касалась губами её маленького лобика и щёчек. — Моя маленькая, мама с тобой, только не плачь, — прошептала я эти слова скороговоркой ребёнку. — Всё будет хорошо, не плачь… — надо же, говорю своему ребёнку то, во что не верю сама. Но Лоренца притихла, перестав плакать. Наверно, моё волнение передаётся и ей. Поэтому она капризничала. Пелёнки у неё чистые, кормила я её пять минут назад. Да, это моя тревожность так на ребёнка действует. — Фьора, — порог моей спальни пересекла Хатун, — Фьора, приехал твой муж… Хоть моя верная подруга и старалась не терять самообладания, оставаться невозмутимой, но я видела, как ей это тяжело даётся. — Хатун, не тревожься, — успокаивала я татарку, хотя сама нуждалась в словах поддержки, — всё обойдётся. Не убьёт же меня Филипп, в самом-то деле… — Фьора, не искушай ты судьбу, — в чёрных глазах Хатун сверкали слёзы, — давай скажем мессиру Филиппу, что Лоренца не твоя дочь, а моя и Флорана. — Нет, Хатун, я не буду врать. Тогда я упаду в глазах мужа ещё ниже… Где Филипп? — Ох, Фьора, он в доме. Только вошёл, — качала головой Хатун, сдерживая всхлипы, — хотя бы дай мне её на руки. — Нет, уж лучше сразу во всём признаюсь, так будет легче, — я тяжко вздохнула, крепче прижав к себе задремавшую Лоренцу. — Ну, моя милая, пойдём, — поцеловав дочь в лобик, я вышла из спальни в сопровождении Хатун и спустилась вниз. Каждый шаг даётся мне с трудом, будто я каменею. Страх хлипкой дланью сжимает сердце. Напрасно я убеждаю себя в том, что я не боюсь и мне всё безразлично. Мой разум отказывается подчиняться. Я боялась не столько реакции мужа на мою измену и того, что на руках я держала её последствие, сколько того, что он покинет меня, на этот раз точно навсегда. Я уже чувствовала, как у меня холодеет кровь в жилах, как подкатывает ком к горлу… К счастью, Филипп меня пока не видел. Он был занят тем, что снимал с себя плащ и сапоги, стоя ко мне спиной и опираясь рукой о дверной косяк. Одет в серую рубашку, такого же цвета штаны и коричневую тунику, даже не прикрывающую его колени. Мокрые от дождя чёрные волосы всклочены. Мне вдруг захотелось крепко обнять своего супруга, запустить пальцы в его мокрые густые волосы, прикоснуться губами к его губам, синим от холода… Под светло-карими глазами тёмные круги, черты такого прекрасного и милого лица заострились, стали жёстче. Сам он похудел, цвет лица стал более бледным. Да, тяжело ему пришлось. Я могу только догадываться, глядя на мужа, сколько испытаний выпало на его долю… С Филиппом же были Этьен, Перонелла, Леонарда и Флоран. Не говоря ни слова, я подошла к бледной Леонарде и уткнулась лицом ей в плечо. — Господи, наконец-то я дома!.. — услышала я столь родной, низкий хрипловатый голос мужа, но от которого успела начать отвыкать. — Самому не верится… Что ж, я рад вас всех видеть, — Филипп был искренен, говоря эти слова, только ему было сложно выразить все свои эмоции. Пряча дочь от мужа, я следила за ним краем глаза. — С приездом Вас, граф, — промолвила Леонарда, поглаживая меня по спине. — Мы все рады Вашему возвращению… — А я сам-то как рад, — за ответом Филиппа последовала добрая усмешка. — Как же мне всё надоело… — Охотно верю, — отозвался Этьен, только я уловила в его голосе настороженность. — Добро пожаловать… — Спасибо, — тут Филипп обернулся и остановил свой взгляд на мне. — Фьора, а ты что в стороне стоишь и молчишь, как будто чужая? Знаешь, а ведь я очень скучал по тебе… «Господи, помоги мне быть сильной, не дай сломаться, только бы не разрыдаться при нём!» — думала я, до боли прикусив нижнюю губу и опустив голову вниз. — Фьора, что ты там держишь? — Филипп подошёл ко мне и, слегка сжав моё плечо, развернул к себе. Выражение радости сошло с его лица, огонь в глазах потух, крылья носа побелели, а губы что-то безмолвно шептали. — Филипп, я всё могу объяснить, я виновата перед тобой, а не малышка, — единственное, что мне удалось выдавить из себя. — Что?.. Как?! Фьора, какого чёрта?! — от гневного крика Филиппа проснулась и жалобно заплакала Лоренца, а я торопливо укачивала её, крепко прижимая к себе. — Филипп, прости, я виновата!.. и очень раскаиваюсь! Правда, прошу тебя, выслушай! — отпрянув от Леонарды, я метнулась в угол, вжимаясь в него спиной и по-прежнему крепко держа в руках плачущего ребёнка, крик которого стал истошным и резал слух. — Тише, маленькая, не плачь, мама с тобой, — шептала я, прерывающимся голосом от подступивших рыданий. — Не бойся. — Так это правда… — проговорил Филипп, беспокойно меря шагами комнату. — Всё, что о тебе говорили… Это ребёнок Лоренцо? Отвечай же! Медленно подняв голову, я испуганно смотрела на взбешённого мужа. — Да, это правда, — проговорила я сипло, — я не вижу смысла лгать, когда и так всё ясно… — Филипп, только не бейте её! — Флоран подскочил к моему мужу и потянул его за руку в свою сторону. — Донна Фьора совершила неблаговидный поступок, но она раскаивается, то была минутная слабость! Она любит только Вас! Да, Флоран, спасибо тебе за поддержку и сочувствие! Филипп прямо-таки поверил твоим словам, в мою безграничную любовь к нему, особенно с учётом того, что в моих руках маленькая дочка, доказательство моей измены, минутной слабости, как это назвал Флоран… — Твоё желание, Флоран, выгородить её понятно, вот только мне, Фьора, слабо верится в твою любовь… — Филипп усмехнулся грустно и со злобой одновременно. — Спасибо тебе, моя милая и прекрасная супруга, за твою верность мне, которую ты не раз доказывала… Я больше не могла это вынести! Эта злая насмешка надо мной, этот холодный и презрительный взгляд для меня был куда хуже самой грубой брани, самых жестоких побоев… Лучше бы Филипп крушил здесь всё, проклинал меня, оскорблял, но только не этот гнетущий и тяжёлый взгляд… Только не эти холодные слова! — Спасибо, Фьора, ещё раз, за то, что как могла, хранила мне верность… — подойдя ко мне, по-прежнему сидящей в углу и прижимающей к себе изрядно уставшую от своих криков Лоренцу, Филипп присел на корточки и погладил ребёнка по головке. Затем он встал. — Я буду спать на чердаке. Видеть тебя не хочу после всего, гадюка ты подколодная, а я думал, что тебе можно верить. — Филипп, прости, прости, — шептала я в горестном бессилии. — Я правда сожалею… — Фьора, молчи, лучше не попадайся мне на глаза, — бросил мне Филипп, поднимаясь на второй этаж. Всё ещё не веря в то, что всё закончилось, я поднялась с пола и ушла к себе в спальню, даже не утирая катившихся из глаз по щекам слёз. Покормив Лоренцу, я уложила её рядом с собой на кровати. Мой сын спал. Это даже хорошо. По крайней мере, он не слышал тех криков внизу… — Моя родная, — шептала я дочери, — не бойся, ты всегда будешь со мной. Я обещаю. На губах спящей Лоренцы появилась улыбка. Что ей снится? Что она там видит во сне? О чём она думает? — Фьора, ты как? — в спальню вошла Леонарда. — Нормально, — ответила я ей уклончиво. — Всё не так плохо, как я ожидала… — Боже мой, Фьора, я так испугалась… — пожилая дама приблизилась к кровати и села на край возле меня, поставив подсвечник на тумбочку. — Когда Филипп увидел у тебя на руках ребёнка… До этого момента он выглядел счастливым, но потом так изменился в лице… — Леонарда погладила меня по щеке. — Леонарда, как он там? — спросила я с тревогой и стыдом, присев рядом с бывшей наставницей и гувернанткой. — Очень плохо, Фьора. Сидит и мёрзнет на этом чердаке, в окно смотрит и есть отказывается… Говорит, что не голоден, и подавиться не хочет. — Господи, Леонарда, я ведь сама всё разрушила, сама всё испортила… — Встав с кровати, я порылась в шкафу, ища тёплое одеяло. Поиски увенчались успехом. — Знаешь, Леонарда, я всё-таки поднимусь на чердак. — Фьора, я не думаю, что это хорошая идея… — Леонарда встала с кровати, взяв меня за локоть. — Твоего мужа лучше оставить сейчас одного. — Но я не могу его оставить, Леонарда, ведь из-за меня это всё… Прошу тебя, побудь с малышкой, — сказав это, я вышла из спальни, закрыв за собой дверь. Поднимаясь на чердак, я не могла избавиться от знобящего душу ощущения, что муж и видеть меня не захочет. Но всё же я, держа в руках одеяло, несмело приблизилась к Филиппу, сидящему на полу по-турецки и читающему Платона при свете луны в прояснившемся ночном небе. — Зачем пришла? — спросил он меня угрюмо, не отрываясь от чтения. По моему телу пробежала дрожь, а сердце в груди мучительно сжалось. — Филипп, ты почему ничего не ешь? Ведь ты проделал такой долгий и трудный путь. — Спасибо, Фьора, но мне есть совсем не хочется. — Пожалуйста, пойдём… — Я коснулась его плеча, но он убрал мою руку. — Мне и на чердаке хорошо. — Филипп, но на чердаке ведь холодно! — воскликнула я с беспокойством за него. — Принесла тебе тёплое одеяло… — пока Филипп не успел ничего возразить, накинула одеяло ему на плечи. Он и хотел сказать мне что-то в своём резком тоне, чтобы задеть ещё больнее, но звук так и замер на его устах. — Спасибо, Фьора, — прошептал он после короткого раздумья, схватив мою ладонь и прижимая её к своей груди, но я, потрясённая таким его поведением, резко высвободила свою руку из его руки и убежала, бросив напоследок смятенный взгляд в его сторону. — Фьора, ты куда? — доносился мне вслед вопрос. — Вернись! Но я не вернулась. Я хотела только одного: спать! А лучше вообще не просыпаться! Но хватит мечтать. Я вернулась к себе в комнату и юркнула в кровать, кутаясь в одеяло. — Ну, что, Фьора? Не кричал он на тебя? — спрашивала Леонарда. — Ты ещё спроси, не поднимал ли он на меня руку, — обронила я устало. — Я ему одеяло отнесла, а то на чердаке очень холодно. — Фьора, как же ты и Филипп теперь жить-то будете? Ты понимаешь, что не будет между вами больше тех отношений, какие были до всего того, что произошло? — А разве что-то было, Леонарда? — отозвалась я грустно. — Остаётся надеяться, что от былого хоть немногое осталось, за что есть смысл бороться… Если есть шанс возродить былую любовь, я его не упущу… — Думаешь, сразу удастся вернуть любовь мужа? Ты хотя бы докажи мужу, что он может доверять тебе снова, несмотря ни на что… — Но надежда есть, Леонарда. Он не кричал на меня, не проклинал… Поблагодарил за одеяло, а потом взял мою руку в свою, прижимая к груди… Леонарда, я не верю, что мой муж потерян для меня… — И что ты будешь делать для возрождения былых чувств? — Завтра, Леонарда… Я подумаю, что мне делать, завтра… — откинувшись на подушки, я забылась долгим сном.