Вот интересно… Все эти идеалисты-экзистенциалисты, по типу Фромма, Сартра и так далее, признающие любовь, хоть на толику вообще соизмеряли чувства и разум? Если любовь — это способность отдавать тогда, когда сам максимально полон, то вероятен ли случай опустошения? Если я морально, эмоционально, ментально пуста, то я автоматически не имею возможности любить? И могу ли я приобрести ее? Может, это вообще врожденная какая-то привилегия, которой удостоены только особо праведные да некосячные кармы?
Естественно. Естественно, меня абсолютно не волнуют все эти философские изречения в данную, конкретную секунду. А знаете почему? Потому что, мать вашу, сейчас я, кажется, близка к тому, чтобы перестать в любовь верить.
Прижимаясь поясницей к холодной столешнице, хочу научиться проходить сквозь стены. Где моя платформа 9 и ¾, дабы взять так и перенестись в другое измерение. Лучше уж погибнуть от магии, чем потерять рассудок в этой отвратительной, истязающей тишине.
— Ничего не ответишь?
— Я не знаю, что сказать.
Это я и так вижу.
Молодой человек разворачивается и шумно садится на стул. Закрывает глаза рукой, потирая двумя пальцами виски. Устал. Я тоже чертовски, чертовски истощена.
Полагаю, эта внутренняя тяжесть у нас поделена на двоих. Только почему-то эта хренова ноша от того не стала легче. Однако ужас ситуации даже не в этом. Вообще-то, мне обидно, что человек, которого я вроде люблю, не находит слов, дабы описать мое недавнее расставание с «проблемным» бывшим. А я реально ничего не чувствую… Вернее, я не чувствую
ничего хорошего. Последние несколько месяцев морально уничтожили меня настолько, что даже наше мелькающее счастливое будущее с Егором нисколько не вселяет уверенности. Или уже просто невозможно отрицать: этого будущего
у нас нет?
— Ладно, — нервно рукой поправляю волосы, как бы сбрасывая лишние мысли, и решаю занять позицию а-ля «меня вообще не волнует». — Я бросила Соколовского, надо понимать, что делать дальше и…
— Прости меня.
Girl, you're making it hard for me.*
Прерываюсь, поскольку… что он сказал?
К горлу подкатывает ком, и мне моментально становится зябко. Голова с самого утра налита свинцом, а желудок сводит уже второй день. Собственно, это ведь неудивительно — стоит, наверное, уже поесть?
Ощущаю, наконец, повышение артериального давления. Больше никакой надежды у меня нет. Этот тон Булаткина невозможно с чем-либо спутать.
— Прости меня, Оль, пожалуйста, — Егор в два счета оказывается в метре от меня и берет в руки обе мои ладони.
Мне страшно.
Пока я пытаюсь отыскать многочисленные ответы на свои немногочисленные вопросы в его глазах, он даже не думает их поднимать. Сжимает мои пальцы, периодически скрипит зубами и виновато зажмуривается, но
больше на меня не смотрит.
Мне холодно. Прикусываю губу, дабы не заскулить раньше времени. Мы оба уже все понимаем, но по закону хорошего кино —
или жизни? — должны сказать обо всем вслух. Должны убить друг друга тем, что мучительно, искрометно и жестоко сжигает нас по раздельности.
— Ты о чем? — сука, Оль, да зачем ты это делаешь?!
Ты ведь в курсе, о чем он!
Ловлю пальцами подбородок парня и аккуратно поднимаю вверх, хоть как-то пытаясь привлечь его внимание. На долю секунды в глазах все расплывается от резкой тяжести в груди, но я не успеваю испугаться или растеряться. Тем более, потом мы пересекаемся взглядами, и я вообще начинаю жалеть о содеянном. В его синих, ярких, кристальных глазах обычно столько света, моря и воздуха, что смотреть в этот серый, плачущий океан — невозможно.
Мне больно.
Сглатываю комок слез. Не знаю, как иначе выразиться.
— Я люблю тебя, — то ли правду говорит, то ли меня убеждает. Или себя?
Должно ведь приятно быть. А внутри меня все уже смешано либо атрофировано. Мне жаль его, жаль себя, жаль ситуацию в целом. Всем всё уже очевидно, но немыслимо взять и оторвать от себя часть.
— Я тоже тебя люблю, — хочу помочь, но как всегда делаю больнее. — Но продолжать это больше невыносимо.
Егор застывает у меня во взгляде. Кажется, он удивлен. А может и нет… Я вообще уже ни-че-го не понимаю, черт бы вас побрал.
Такое ощущение, что кто-то сейчас уверенно, жестоко и бескомпромиссно вырывает мне сердце.
Мне стыдно видеть столько боли в его глазах. Он не уверен в том, правильно ли мы поступаем — да и я не уверена! — но, сука, вся эта история настолько нас испепелила, что осталось только развеять останки по ветру.
— Ты… — его взгляд сумасшедше не стабилен.
— Да, Егор, я тоже это понимаю.
Сбиваюсь с мысли. Это странно, но я не могу найти глаза Егора и закрепиться в них. Состояние какое-то потеряно-лихорадочное. Парень что-то мне говорит: я отчетливо вижу, как его пухлые губы внятно выговаривают что-то неприятное, но не могу собрать внимание в кучу. В ушах то ли гул, то ли звон. Что-то внутри меня будто бы пытается достучаться до него, до меня, до нас обоих. Но это «что-то» никто не слышит…
Мне плохо. Внутри меня уже откровенно колбасит, а блондин продолжает гневно на меня наезжать. Наверняка, по делу, но…
Егор, пожалуйста, закрой рот и обрати на меня внимание.
Нам это сейчас не нужно.
Немного прихожу в себя и тут же отмечаю, что Булаткин активно жестикулирует. Тут же мне в виски бьет электрический импульс — да такой силы, что я истерички вздрагиваю. Сердечный ритм в разы замедлен. Я и не замечала, что уже несколько минут отчаянно пытаюсь ловить воздух ртом.
— Оль, ты в порядке?
О, ну хоть сейчас.
Господи, если бы мои родители видели все это, они были бы в шоке. Ведь довести себя до такого состояния — это нужно постараться. И дело-то ведь не столько в том, что я сбросила несколько килограммов и маюсь с обострившимся гастритом. Я ментально истощена.
Выразить боль словами несложно. Сложно отразить отчаяние — когда не видишь никаких вариантов, когда зацикливаешься на пустяке, когда ходишь по кругу и не можешь его прервать! Когда понимаешь глубинным сознанием, что давно свернула со своего пути и уже знатно заблудилась в дремучих, незнакомых лесах, откуда можешь попросту не выбраться. Когда совершаешь ошибку сознательно. Когда руководствуешься гордостью. Когда бежишь от проблем. Когда закапываешь себя
сам.
Почему в детстве нам никто не говорил, что любовь — это больно?
Не могу ему ответить чисто физически.
Меня знобит. Но при этом у меня горят щеки и наэлектризованы пальцы рук. Я чувствую и не чувствую себя одновременно. Очередной припадок моего пустого желудка отражается дикой болью в животе. Затем следует мой глухой стон, хрип и темнота.
***
— Ну, давай же, твою мать, давай!
Лицо горит от неистовых хлестких ударов.
Пытаюсь поднять веки, но искусственный белый свет слишком сильно бьет мне в глаза.
— Слава Богу…
В голове тугой туман, все слишком расплывчато и чугунно. Чувствую только, как прохладные капли соскальзывают с прядок моих волос и бегут по позвоночнику вниз. Я что, без одежды?
— Ты слышишь меня?
Слабо киваю и занимаю вертикальное положение. Ощущение, будто бы я села в лужу. Причем, в прямом и переносном. Почему вокруг так мокро?
— Ты, бл*ть, совсем конченная? Какого хера ты вытворяешь?
Что, простите?
Охереваю. Но вместо ответа просто щурюсь от его резкого и громкого тона. Каждый возглас раздается жуткой вибрацией.
— Булаткин, ты можешь так не орать? — слегка поворачиваю голову и своей репликой еще больше вывожу бешеного парня из себя.
— Ты вообще думаешь головой, *банутая?
Не понимаю в чем дело. Конечности еле ощутимы, а я до конца все еще не понимаю: голая я или нет. И где я вообще?
Очень хочу сгореть со стыда, но здесь слишком влажно. Не могу даже думать о том, почему Егор так разъярен и так груб, ибо состояние настолько паршивое, что…
— Я решил, что ты… Эй-эй-эй, не отключайся, слышишь? Не оставляй меня…
Пус-то-та.
Хлопок. Снова получаю звонкую пощечину. Распахиваю глаза и опять вижу перед собой яростно-обеспокоенный взгляд певца. Вот же черт…
— Тихо-тихо, лежи.
Мой порыв сесть жестко обрывается. Мне настолько хреново, что я не могу сопротивляться. Тошнотворное ощущение внутри, тяжелая голова и желание умереть. Примерно так я всю жизнь представляла себе передозировку наркотиками. Ну, как «представляла»…
— Ну нахер, — слышу строгий голос парня. — Я звоню в скорую.
— Нет, стой, Егор, — своей стальной рукой умудряюсь схватить его за ладонь. — Все нормально, честно.
— Нормально? Нормально, бл*ть?!
— Егор, пожалуйста…
Десять секунд нашего пронзительного пересечения взглядов. Я чувствую мурашки.
Не знаю, что такого было в моих глазах, но молодой человек в момент затыкается и молча ставит меня на ноги, попутно оборачивая в полотенце. Вашу мать, намне нет ни клочка одежды! Ну, шикарно! А что вообще случилось?
— Почему я…
— Тихо, — обрывает блондин, подхватывая мою поникшую тушку на руки.
Недоуменный вдох дается с трудом. Хер ли он делает? Хочу возмутиться, но реально осознаю, что просто не имею на это сил. Всем телом ощущаю пульсацию его сердца и наше тяжелое дыхание. Сдерживает желание прибить меня на месте, но… из-за чего? Я бы спросила, будь энергии на это чуточку больше.
Кладет меня на кровать в комнате и… уходит.
— Это что, бл*ть, такое было? — вслух шепчу я и провожу рукой по влажным волосам.
Закрываю глаза, стоит лишь моей голове коснуться подушки. Через секунду же раздираю их и понимаю, что все немногое содержимое внутри меня сейчас окажется на белоснежном постельном белье.
Вскакиваю на ноги раньше, чем успеваю обдумать эту, очевидно, бредовую идею. Голова кружится, сознание снова какое-то мутное.
— *банный в рот, тебя на минуту нельзя оставить?
Н-да, созерцание грамотной, богатой речи, посмотрите-ка.
Откуда у меня желание острить?
Парень оказывается рядом в одну секунду. И в эту же секунду голубое махровое полотенце эпично соскальзывает с моего слабого тела. И в эту же самую секунду теплые пальцы Егора обхватывают мою исхудавшую талию. И почему-то током меня шарахает тоже
в эту самую секунду.
Боюсь поднимать на него взгляд, но по-другому просто не получается. Его голубые очи светятся агрессией и объективным негодованием. Я совершенно точно чувствую его страх за меня и от этого начинаю трястись. Даже после всего того, что мы сделали друг другу, он за меня волнуется. И он
снова рядом.
— Прости, — слабо выговариваю и смущаюсь. Реально смущаюсь.
— Чокнутая.
Усмехаюсь. Из его уст это звучит даже в качестве комплимента.
На романтику Крид точно сегодня не настроен. Да и сама ситуация далека от классического сюжета голливудовской мелодрамы. Я закрываю рот рукой, но, к счастью, сдерживаю неприятный позыв.
Егор проверил, что я уверенно держусь на ногах и быстро нагнулся за распластавшимся на полу полотенцем. А я тем временем просто без слов стою с опущенными вдоль тела руками и не могу пошевелиться. Самое парадоксальное, что я даже не испытываю чувства неловкости.
Так, будто бы я перед близким человеком.
— Ложись, — мягче проговаривает молодой человек, убирая покрывало с заправленной постели.
Слушаюсь и повинуюсь. Вновь оказываюсь под теплым одеялом, натягиваю его до подбородка, словно в детстве, и где-то в глубине души даже жду чай с малиновым вареньем. Как бы не так. Я опять проваливаюсь в небытие…
***
Голова — заряженный снаряд. Стоит лишь кому-нибудь его случайно задеть, как он с шумом, треском и последствиями разлетится на тысячи осколков.
— А она нас сейчас слышит?
Хочу разлепить веки, но не могу. Чувствую провода в носу и сильно сжимающую мне руку повязку. Помимо периодических невнятных реплик, различаю противное пиканье аппаратов и отчетливый больничный запах. Кутузова, старайся дышать спокойнее.
— Да быть этого не может! — громко восклицает знакомый бас, но тут же прерывается тонким женским голосом.
— Состояние мы стабилизировали, угрозы жизни нет, — на мгновение суть теряется. — …и сами понимаете, мы будем вынуждены сообщить в…
— Послушайте, давайте обсудим этот вопрос у вас в кабинете.
По отдаляющимся шагам понимаю, что часть людей комнату покинула. Осталось узнать, кто остался.
С горем на пополам раскрываю глаза и вижу Булаткина, сидящего возле меня.Уперся локтями в колени и сцепил руки на затылке. Почему-то мне дико не хочется его тревожить, но… свой хрип сдержать не выходит.
Егор тут же реагирует на звук. В его глазах такой страх и ужас, что лучше бы я этого не видела. Он запускает свою руку мне в волосы и озабоченно произносит:
— Малыш, ты как?
Я еще ни на йоту не понимаю, что происходит, но уже готова прибить себя за такое его состояние.
— Я… — голос мертвеца, не иначе. — Мне… пить очень хочется.
Блондин без лишних слов наливает из прозрачнейшего графина воду в такой же стеклянный стакан и подносит к моим губам. Господи, как беспомощная. Делаю всего насколько глотков, но сразу дышу, будто бы кросс бежала. Что случилось, черт возьми?
— Егор, что со…
— Тебя начало рвать после концерта, потом ты потеряла сознание, — Крид крепко сжимает мою ладонь, но в голосе появляются нотки агрессии. — Совсем ничего не помнишь?
— Н-нет…
Старательно копошусь в памяти, стараясь выявить хоть какие-то намеки на воспоминания. Единственное, чего добиваюсь, — очередной приступ мигрени.
— Неудивительно, впрочем, учитывая дозу.
Молодой человек резко отдергивает мою руку и отворачивается к окну. Через безупречную щетину на скулах замечаю выглядывающие желваки. Бл*ть, ребята, дело плохо. Только в чем оно — дело-то?
— Пояснишь? — запускаю руку в волосы, все больше и больше приходя в себя.
— А чего тебе пояснить? — Егор подскакивает на ноги и даже несколько метров расстояния не мешают ему надо мной повиснуть. — Как в твоей крови оказалась лошадиная доля диэтиламида?
Диэти… деате… чего?
Интересно, а с какой попытки он выговорил это слово?
Наскребываю кулечек сил, чтобы скривить бровь. На ответную защитную реплику по типу: «Какого хера ты разговариваешь со мной как с прокаженной», — их уже не хватает. Зато хватает причин, чтобы внутри меня разгорелся костер из страха, необоснованной вины и жуткого — жутчайшего — непонимания.
— Малыш, я не…
— Не понимаешь? Очень удивительно!
Да вашу ж мать… Что там такого у меня в крови, что этот псих так взбесился? Нет, Егор не самый спокойный человек, конечно, но орать на меня в больнице через пять минут после моего «пробуждения»? Даже для него — перебор.
— Ты мне лучше объясни, где были мозги, когда ты «расслабиться» решила? — певец театрально показал в воздухе кавычки и моментально поймал в воздухе соскользнувший с плеч халат.
Перманентное гудение в голове усилилось, а еще снова подошла тошнота. Я бы подумала об обиде, но, кажется, у меня есть проблемки посущественнее…
— И я где был, придурок.
Это реплика скорее предназначалась ему самому, нежели мне. Парень снова встал спиной ко мне, и повисла тишина. Ровно на три секунды.
— Булаткин, ты ох*ел, что ли так орать?
На пороге появился встрепанный, возбужденный и нервный друг. Тушите свет, господа, сейчас они отключат мне все аппараты и оставят подыхать. Этот дуэт в гневе способен победить любую армию мира.
— Извините, — буркнул тот, даже не шелохнувшись.
— Ну привет, юная наркоманка, — с печально-саркастической полу-ухмылкой Терновой приземлился на другую сторону кровати.
— Ты реально, бл*ть, находишь это смешным? — глаза блондина невозможно описать. — Она чуть коньки не отбросила, ты вообще вдупляешь?!
— Я сказал тебе, закройся, — относительно спокойно отозвался Олег, бросив на него «говорящий» взгляд. Этот взгляд твердил, что долгая, громкая, запоминающаяся беседа должна проходить не в стенах гос.учреждения.
— Слышь ты…
— Стоп! — полумертвым тоном выговорила я, все еще надеясь, что мне послышалось. — Что ты сейчас сказал?
Смотрю на брюнета, прямо-таки чувствуя, как меня с головой накрывает шок. По всей ситуации, что элегантно складывается в пазл, понимаю — не ослышалась.
— У тебя в крови нашли ЛСД. Я кучу денег вгрохал врачам, чтобы дело не пошло дальше…
Пока Егор и Олег завязали разговор — благо, в адекватном звуковом диапазоне — я тихонечко сходила с ума. Какой ЛСД? Какой наркотик? Это розыгрыш какой-то?
То-о-олько открываю рот, дабы выдать эту глупость, как автоматически захлопываюсь обратно. Был бы это розыгрыш, у Крида не появились бы седые волосы.
— Погодите… но я ничего не помню… — истерически перевожу взгляд с одного на второго. Вижу, как градус страха в каждом из них стремительно увеличивается. — Совсем ничего не помню.
*XXXTENTACION — Changes
Детка, ты заставляешь меня страдать
