Hassliebe

Не знаю, где грань между любовью и ненавистью. Эти два, казалось бы, очевидно полярных чувства в сущности своей равны. Они оба — абсолютны. Они погружают в себя, они срывают тебе голову, они жгучи и до умопомрачения импульсивны. Возможно, дело в коннотации… Ненависть — всегда негатив, отторжение, рожки и огонь. Любовь — всегда позитив, притяжение, конфетки/цветочки и водопад. Только какой же это позитив, если изо дня в день, из раза в раз, из минуты в минуты тебя шарахает, словно картонную коробку из-под салюта? Ты, сука, ежесекундно сидишь на пороховой бочке! Или это просто мне так повезло? Сидеть вот только не могу. Поэтому мечусь из стороны в стороны, ожидая копушу Тернового и скорую. И я в душе не *бу, кого я больше бы рад был сейчас видеть. Она лежит на светлом постельном белье и едва ли не сливается с ним. Не сильно похудевшая, но истощенная, объективно слабая. Я с трудом натянул на нее одежду, отгоняя от себя самые дурные мысли. Почему она такая холодная? Почему она не приходит в себя? Почему, черт возьми, она снова в это влезла?! Едва раздается противный писк звонка, я подлетаю к двери. — Господи, ну где тебя носит? — не пытаюсь скрыть раздражения. — А херли вы еще здесь? Где скорая? Олег, не раздеваясь, проносится в комнату и останавливается у ее тела. Боже… Булаткин, что ты несешь?! Хочу втащить себе леща за собственные же мысли. — Егор! — сталкиваюсь взглядом с ошарашенным брюнетом. — Ты вызвал врачей? — Естественно, блин, — почему он спрашивает такой бред? — Как мы будем отмазывать ее на этот раз? Парень презрительно застывает в моих глазах на несколько мгновений и тут же переводит взор на нее. Дотрагивается до ее лба и сжимает руку. Удивительно, что это реально всего лишь дружба. — Попридержи заявления. Ты еще ничего не знаешь. — Да прекрати! — господи, ну какой же ты тупой! Завожусь со скоростью «хуракана». — Терновой, все симптомы совпадают. Ее рвало, она потеряла сознание, зрачки, кожа — все. — Булаткин, — назло фамильярничает ведь, — ты однажды за это серьезно извинялся. Уверен, что хочешь повторения? Он словно окатывает меня ведром холодной воды. Смеряю его недовольным взглядом, но молчу. Только бы от скрежета моих зубов не полопались зеркала. Этот самоуверенный упырь прав. Обидно это признавать, но это так. Подобный опыт в копилке наших взаимоотношений имеется, но это однозначно не то, чем хотелось бы гордиться. — Я просто хочу, чтобы с ней все было нормально! — Тогда не делай поспешных выводов! — Бл*ть, а у тебя какие-то другие предположения есть? В такие моменты я просто до невыносимости хочу Олегу врезать. Он такой же упертый как и… как и… она! — Да *б твою мать, может, она вообще… — затыкается на считанные секунды, ища варианты, — беременна! Получаю жгучую ментальную пощечину. Бл*, лучше бы Олег вообще ничего не говорил, чем… По выражению лица собеседника несложно понять, что он и сам не ожидал от себя такой реплики. Да ну нет. Это ахинея! — Вы почему не открываете? — дергаюсь, как психически не стабильный, когда в комнате оказывается женщина в темно-синем медицинском костюме. — 145 квартира? У вас тут обморок? Пока я, обалдевший и потерянный, неуверенно отхожу в сторону, Терновой берет руль в свои руки. Он рассказывает все, о чем я поведал ему двадцать минут назад, словно записывал это ручкой блокнот. Врач уже опустилась на колени, проверила зрачки, измерила давлений и что-то вколола в вену. Она не подавала ни единого признака… здоровья, и на это страшно смотреть. А если… там не только она? Да соберись ты, тряпка! — Угрозы жизни я не вижу, состояние стабильно тяжелое, — включаюсь именно тогда, когда нужно. И у меня чуткое ощущение, что я это уже слышал. — Мы ее забираем. — Что? Куда?! В глазах медперсонала, а также во взгляде Олега непонимание и удивление. Ну, у последнего еще немного стыда. Бл*ть, я просто чертовскиза нее боюсь. Женщина смеряет меня недоверчивым призрением и снова обращается к моему другу: — Скажите, у нее были раньше отравления химическими или… наркотическими препаратами? Да ну что ж такое! Лучше бы беременность. — Да, — уверенно, без запинки говорит Олег. Просто у*бок! — Но об этом бы не распространяться… Зачем вообще в этом надо было признаваться? Сжимаю руку в кулак, но еле сдерживаюсь, чтобы не зарядить им в этого придурка! — Давайте сначала разберемся, что с вашей подругой, а потом решим. Вы едете с нами? Не сразу понимаю, что вопрос адресован мне. — Ч-что? — господи, Булаткин, ты сам себя уже пугаешь. — Молодой человек, возьмите себя в руки, — шатенка лет сорока слегка качает головой, недовольно хмыкает и холодно приказывает своему помощнику готовить носилки. — Не надо. Я сам. Слышу скептический, раздосадованный выдох Тернового, но безразлично кладу болт на его мнение. Закутываю свою кроху в плед и аккуратно беру на руки. Господи, сделай так, чтобы с ней все было в порядке. Я отдам ради этого все.

***

— Да что с тобой происходит?! — блондинка нервно отключает колонку и с вызовом обращается ко мне. — Мы за полтора часа не выучили ничего! Ты словно деревянный! Сука, началось. Не хочу ничего им говорить. Девушки смотрят на меня раздраженно и одновременно взволнованно, но мне нечем оправдаться. Я не могу перестать думать о ней, не могу выбрать все это дерьмище из головы. Она везде, она просто повсюду. Мы репетировали постановку к «Время не пришло» — это она. Пил карамельныйлатте утром — это она. Даже сейчас мы битый час пытаемся разучить новые движения, а в моих мыслях только она. Плюхаюсь на пуфик и закрываю глаза. Я просто за-дол-бал-ся. — Егор, что-то случилось? — чувствую тепло рядом, а затем — руку на плече. Случилось. Года четыре назад. Вчера я был уверен, что всему этому нужно положить конец. Я — на износ, она — никакая. К чему такие отношения, если нам вместе хуже, чем порознь. Я был абсолютно уверен, что наш разговор станет последним в рамках «нас». Более того — мы оба это чувствовали. Но стоило ей оказаться беспомощной, слабой и беззащитной, как я готов снять кожу с того, кто ее довел. Как это сделать с самим собой? — У Кутуза все серьезно, да? Теплый голос Кати эхом раздается в моей голове. «Кутуз». Ненавижу, когда ее так называют. — Уже разнесли? — игнорирую вопрос. Не знаю, что ответить. — Да нет, мне Олег рассказал. Балабол. — Тогда он должен был добавить, что них*я не понятно, как у нее, — не хочу грубить, но иначе не выходит. Поднимаюсь на ноги и по инерции хлопаю по карманам штанов — ищу телефон и ключи. Уже как пить дать очевидно, что на сегодня мы закончили. — Простите, девчонки, я не могу. Стараюсь игнорировать их жалостливые глаза. Девочки никогда не были друзьями Оле, но уважали мой выбор, поэтому автоматически за нее переживали. — К ней поедешь? — интонация Панган полна понимания и заботы. Приятно, черт возьми. Там тоже сейчас делать нечего. К ней все равно не пускают. — Да. Тупо не хочу объяснятся. Целую обеих в щеку и поспешно покидаю помещение. Врачи сказали, что на передоз не похоже — порция препарата будто бы была точно рассчитана. Какого патового вреда для здоровья быть не должно. Только какого черта она тогда не приходит в себя, никто не говорит. Возможно, дело в том, что подобная история в нашей жизни уже была… Но какая-то странная побочка, длившаяся с далекого 2017-го. Нихера, короче, не ясно! Заваливаюсь в гелик и, натягивая капюшон, снова ухожу в простор для мыслей. Как, блин, такое вообще возможно? Разве так бывает: когда ты хочешь и не хочешь быть с человеком одновременно? Я люблю ее. Она любит меня. Сейчас в этом нет ни единого сомнения, но… мучить ее я больше не хочу. И мучиться самому — тоже. Вздрагиваю от звука открытия двери и распахиваю глаза. — Херли ты тут делаешь? Напрягаюсь и натягиваюсь, как струна. Если эту мразь сюда притащило, то дело явно попахивает жареным. — Фу, какой ты грубый, — худыми пальцами отбрасывает темные волосы назад и смеряет меня стервозным взглядом. — Это твоя замухрышка привила тебе такие манеры? — Я не собачка, чтобы мне манеры прививать. Это нормально, что я хочу ударить женщину? — А так и не скажешь, — Короткова хищно улыбается и тут же холодеет. — Только хозяйка твоя слегла, да? С-с-с-с-сука. — Тебе-то какое дело? — едва сдерживаю поднимающееся раздражение. Осаждает лишь её совет «не опускайся до уровня провокаторов». — Прямое, — собеседница становится неожиданно ожесточенной, — если вы с твоей подружкой не догоняете, скажу прямо: я не дам вам быть вместе. Вы попили слишком много моей крови. Нервно сглатываю. Кем эта курица себя возомнила? Вершителем судеб? Напрягаюсь. Но только открываю рот, как… — Значит так, я повторяю тебе, раз пассия твоя не поняла: либо вы расстаетесь и ты продолжаешь петь свои сопливенькие песенки, либо вы оба нахрен никому не будете нужны уже через месяц, понял? Зубная эмаль просто летит к херам. Да какого х*я она вообще несет? Смотрю своим взбешенным взглядом в ее огромные карие беспощадные глаза и понимаю, как много там боли. Но даже это не позволяет ей делать то, что она делает! Вика открывает дверь и уже намеривается выйти, но я успеваю поймать в воздухе ее запястье. — Я тебя обидел — это правда, — девушка зависает в пространстве. — Оназдесь причем? Боль в ее очах заменяется отвращением и подлостью. Господи, каким же я был идиотом… Булаткин, ты живешь в этом мире четверть века, когда ты научишься разбираться в людях? — А она такая же, как и ты. Уничтожит всех. Бл*ть. Током бьют ее слова. Она уничтожит всех ради меня. — Но никто не виноват в том, что я люблю ее, а не… — еле сдерживаюсь. Слишком много говна происходит единовременно. — Вы оба виноваты в том, что вокруг вас люди страдают, — брюнетка выговаривает это четким, поставленным голосом. Я же нахожусь в какой-то прострации. — Только вот она уже поплатилась. Твой черед. С легкостью, несвойственной нашим беседам, она утонченно выпрыгивает из автомобиля и смачным ударом захлопывает дверь. И только тогда, когда вибрации хлопка доходят до моего восполенного ума, я понимаю, что… — Какие же вы ублюдки! Кулак с ожесточением бьет руль, от чего прохожие пугаются и вздрагивают. Черт. — Извините, — пожимаю плечами в ответ на восклицания пожилого мужчины и стремлюсь покинуть место преступления. Спешно опускаю окна «гелентвагена», дабы избавиться от омерзительного запаха духов этой куклы. — Ну, Булаткин, ты и придурок. Внутри ощущение, будто вся несправедливость мира собралась в моей душе.Почему с самого начала наших отношений на каждом углу нас ожидает какое-то препятствие? У меня такое чувство, что вообще не было более-менее спокойного периода: все время на пороховой бочке. Господи, а можно подумать, у тебя иначе было, дурак. Не, я них*я не понимаю. Короткова наговорила столько дерьма — в ее стиле, в принципе — а я вместо того, чтобы лететь к нейстремглав, пытаюсь собрать мозги в кучу и найти рациональное решение. Бл*ть, да какой рационализм?! Я повзрослел? Или попросту охладел? Оказавшись у ее палаты, торможу. Пеленой в глазах стоят не только слезы, но и последние несколько месяцев.Они напрочь изжили нас обоих. Я периодически творил неистовую херню, онареагировала на это еще более идиотски, я ревновал, психовал и слал все это в задницу. Ослепительный итог: она — в больнице, я — не могу работать, игнорирую людей и просто, кажется, схожу с ума. Говорят, любовь — это о счастье, окрыленности и легкости. Так может, лучше с нестерпимой болью, кровью и будущими шрамами оторвать от себя человека, нежели постоянно страдать? Сердцебиение заглушает все мысли. Знаете это крайне ужасающее состояние, когда подсознательно ты уже принял решение, но боишься его озвучить — даже самому себе? И откладываешь, и сомневаешься, но знаешь, что прав. Сука, Булаткин, ну, ты же мужчина. В конце концов, онавсегда именно это и ценила. Стучу в дверь и захожу внутрь. В реанимацию обычно не пускают, но дипломатические навыки Тернового давно поражают нас всех. Черт, надо бы извиниться перед ним. Столько раз, сколько он вытаскивал нас из жопы, никто никогда нами даже не интересовался. И почему-то именно Олег чаще всего от меня получает. В помещении душновато. Пищат какие-то аппараты, гудит аппарат ИВЛ, в воздухе витает страшный медицинский запах. Заставляю себя посмотреть на нее. Нет, дело не в отвращении, само собой. Просто видеть свою сильную, энергичную хоть и своенравную девочку абсолютно беззащитной — больно. Понимать, что таковой еесделал я и наши гребанные отношения — больно вдвойне. Ставлю белый железный стул рядом с ней, сажусь и зажимаю ее холодную ладонь в своей руке. Из вены торчит катетер, кожа бледная, даже какая-то серо-зеленая. — Боже, что же мы наделали… Бл*ть, чувствую себя героем какой-то мыльной оперы. И хочу отделаться от этого поганого ощущения, но не могу! Как объяснить, что я люблю ее — безумно! — но больше не хочу это продолжать? Я бы отдал за ее выздоровление сейчас все, что угодно, однако строить отношения дальше — катастрофа для нас обоих. Господи, да она уже лежит в клинике без сознания, перед кем я тут выстраиваю оправдания? Не отвожу взгляда от ее лица, надеясь заметить хотя бы одну прежнюю морщинку. Но сейчас оно абсолютно обездвижена. Она вообще сейчас больше похоже на фарфоровую куклу. Дверь открывается. — Ты-то что здесь забыл? Подрываюсь с места, от чего стул с шумом падает на пол. Замираю в движении, по инерции снова смотря на нее. Словно боюсь разбудить. Ноль реакции. — Успокойся. — Я не просил совета, — моей агрессии необходим выход. — Какого хера ты здесь делаешь? Игнорируя мой взгляд, шатен пытается обойти меня, но упирается в выставленную руку. Умом понимаю, что он здесь вообще не причем, но хочу повесить всю эту пытку на его ответственность. Жаль, что крайним тут следует считать только меня. — Слушай, она не чужой мне человек… — не выдерживаю и тут же хватаю его за ублюдский воротник. — Уже — чужой. Что еще? Соколовский ни в чем не виноват. Да и его голубые глаза сияют искренним беспокойством и желанием помочь. Только мысль о том, что она едва ли не стала его, сводит меня с ума. Даже сейчас, когда единственным вопросом стоит ее жизнь. Черт, как же стыдно. — Бл*ть, извини, — отпускаю его и падаю обратно на стул. — Я просто конченный псих. — Я бы тоже так реагировал, — Саша подходит ближе. — Как она? — Да неясно ничего. Но, кажется, мы знаем, кто это… — Оставь это мне, — в его тоне появляются железные нотки. В удивлении поворачиваю на него голову. Он продолжает лелеять ее нежным взглядом. Я ежусь, все еще борясь с внутренним собственником и чувством собственной уязвимости. Парень продолжает давно улетел мыслями в их прошлое. Неужели… даже после всего, что было? — Уверен? Там очень влиятельные люди… Длинная пауза. С каждым мгновением все больше и больше убеждаюсь в своем дебилизме. Весь тот апокалипсис, что она сделала, она совершила ради меня… Поэтому Соколовскому, возможно, сейчас больнее всех. — Я справлюсь, — ободряюще кладет мне руку на плечо. — Держи меня в курсе. По шагам понимаю, что он подходит к двери, но на мгновение останавливается. — И не волнуйся, вас больше никто не тронет. Мурашки беспомощности табуном ползут вверх по позвоночнику. Кажется, здесь только один бесчувственный идиот, не признающий самопожертвование за любовь. Хочу дать себе леща. Если бы тогда я не наговорил ерунды, сейчас она была в сознании. И, может быть, была бы моей. — Прости меня за слабость и за то, что я так странно и отчаянно*… Люблю. *Земфира — Мы разбиваемся