Hassliebe

на чьих-то ладонях не уместить зерна, на твоих ключицах держится чертов мир. хочу ли я говорить? — знаешь, едва., но вижу тебя — сразу прямой эфир. скорее нет, радиовещание из души, этакая эфемерность счастливых нас. так спокоен, зануден, коплю гроши, и вдруг ты — хохочущий дисбаланс. вот теперь эмоций сплошной расход. я: транжира, мужик-рубаха. раньше улыбнуться — как за грехи, а сейчас закатываюсь без страха. и живу, встречая как друга день, и пишу, будто под лопатками два крыла. даже спать теперь, жадно, паскудно, лень, потому что глупо так, без тебя. это временность, данность, адовый труд. я лежу теперь не на всю кровать. ты давай скорее, тебя здесь ждут. чтобы правильно, целостно засыпать. Подскакиваю на кровати из-за звука захлопывающейся двери и быстро прячу ноутбук под плед. Черт, я сохранить-то не забыла? Падаю на подушки и живо закрываю глаза, чтобы ни дай Бог не показать Терновому, что я не сплю в такой час. Этот шизанутый теперь заезжает ко мне после работы через день без исключений на протяжении 3 месяцев — то есть, с момента выписки. Беспокоится, что мне еще кто-нибудь что-нибудь подсыплет/подложит, а мы и не заметим. По началу, пока шло подпольное следствие Соколовского, лучше было реально дома посидеть, а сейчас… А сейчас Олег просто параноит! — Не успела, — по комнате разносится приятный баритон. Парень щелкает по включателю. Мягкий свет заставляет звездочки в моих глазах плясать еще хлестче. — Вылезай давай, кукушка. — Да ну как ты это понимаешь?! Сажусь на кровати, тянусь к другу лицом и получаю неаккуратный поцелуй в щеку. А таковым он получается исключительно из-за того, что брюнет в это время закатывал глаза. Ну, извините, пожалуйста! Кто виноват, что меня заперли тут в четырех стенах да еще и комендантский час в одиннадцать вечера установили?! Собственно говоря, эту претензию и высказываю. — Вот не заставляй меня повторять это в пятидесятый раз, Христа ради! — глаза Олега метают в мою сторону молнии, но я не успокаиваюсь. Недовольно надуваю губы. Черт возьми, да прекрасно я понимаю, зачем все это сделано. Обратиться в полицию по факту отравления наркотическими препаратами не получится: моя не супер гладкая прошлая репутация явно сыграет против меня. Поэтому дело отдали в руки Сани, который, надо признаться, сам его выхватил. На удивление. Собственно, никто не препятствовал, ибо заниматься этим — сущий геморрой. Хотя и понятно, в какую сторону капать. — А тебя не смущает, что во всем уже разобрались? Эта выдра даже принесла мне свои извинения, — показываю в воздухе кавычки и с удивлением понимаю, что молодого человека уже и след простыл. Он стоит на кухне и бесцеремонно шарит в холодильнике. — Ты кормить меня вообще собираешься? Чего?! Глупо было полагать, что мне кто-то будет отвечать. Вообще-то, даже врачи сказали мне не перебарщивать с нагрузками… Однако прошло уже три месяца! Мне что теперь до конца своих дней жить в таком режиме? Ладно хоть работа обязывает из дома выходить — иначе… — Повторяю: ты будешь меня кормить или нет? — О да, я ведь теперь та еще хозяюшка, — пихаю его в бок и достаю кастрюлю борща. — И кому такая только достанется? Маленький импульс, невольно сорвавшийся с уст Тернового, долетает точно в сердечко. Триггерит. Черт, а мне казалось, отпустило. — Вы так и не поговорили? — естественно, друг сразу же это чувствует. Ох, мы-то поговорили… The flashback.

Три месяца назад

Чьорт, пойти в магазин в столь ослабленном состоянии — так себе идейка. И еще этот русский менталитет! Вот почему я пришла с четким списком продуктов из двенадцати пунктов, а выхожу с огро-о-о-омным пакетом всего-всего-всего. Зачем мне, спрашивается, двухлитровая бутылка мятного сиропа? Я же вообще сладкое не люблю! На улице темно и достаточно комфортно. Пока тащу этот габаритный мешок, вспоминаю, что в прогрессивном, цивилизованном мире уже давно существуют различные службы доставки. Я вот вроде в больнице всего несколько недель пролежала, а по жизнеспособности ударило, будто… Резкий толчок внезапно выбивает меня из потока мыслей, а вместе с этим — пакет из моих рук. Я вздрагиваю, взвизгиваю и даже успеваю прикрыть глаза, как слышу заливистый уверенный смех. — Да ты обалдел, что ли?! — едва зрение фокусируется, тут же заезжаю парню в плечо. — Мне сердце теперь с пола отдирать! — А тебя родители в детстве не учили, что девочкам после полуночи лучше по закоулкам не шляться? Даже в полутьме замечаю огонек голубых очей. — Они учили меня с хамоватыми дяденьками не разговаривать. Усмехается. Я тоже. — Ты чего делаешь-то здесь? Медленно направляемся в сторону моего дома. Без десятикилограммовой авоськи продуктов щеголять по ночному району явно легче. Во всех смыслах. — Я решил, что нам уже пора поговорить, — прямо в лоб заявляет Булаткин, даже не стремясь меня подготовить. Ненавижу замечать, как исчезают нотки кокетства и свободы в его интонации. Но, увы, мы оба понимаем: тянуть дальше нельзя. Мы и так почти три недели делаем вид, что нас не заботит все происходящее. И произошедшее. И… Не сдерживаю тяжелый вздох. Ну, не могу я скрыть этого напряжения! Ногами шаркаю по опавшим листьям и перебираю все возможные исходы этой беседы. К сожалению, в голове лишь один. И явно не в нашу пользу. — В тот день, когда ты приехала, когда ты… когда тебя… — ему настолько неприятно признавать факт моего отравления, что он морщится, — ну, ты поняла. Короче, я был уверен, что во мне все уже умерло… Бестактно хмыкаю вслух. Надеюсь, шум ветра заглушил эмоцию возмущения, и Егор ее не заметил. — Но за все это время я столько всего передумал, что просто сошел с ума! Это прямо в точку. Настолько долго мы друг друга мучили, что в какой-то момент стали бессознательно друг друга ненавидеть. Но по какой-то причине в минуты кризиса, страха, — да чего уж там — ада, мне было категорически важно чувствовать его рядом. Это привычка? Или привязанность? Или меркантилизм? Или… или любовь? — Я не могу разобраться в этом один, Оль, — блондин останавливается у моего подъезда, щурится и мигом находит мои взволнованные карие глазенки. Ой, друг… тебе не понравится, что я тебе скажу. Хотя-я-я… Набираю в легкие воздуха. От копчика вверх по позвонку медленно пробегает электрический ток. Я впервые за этот вечер начинаю волноваться. — Ты знаешь, — от молчания в горле пересохло, и мне пришлось остановиться, чтобы прокашляться, — когда я приехала к тебе в тот вечер, я тоже знала, что это конец. Внимательно изучаю его лицо, стремясь выявить реакцию на мои слова. Но кроме ровного выражения и максимальной вовлеченности на нем ничего не написано. — А потом? — А потом ты фактически спас мне жизнь и… — Пожалуйста, только давай без этого пафоса, — недовольно кривит брови, отрицательно качая головой. Меня это немного задевает. — Не хочу, чтобы ты делала это из чувства благодарности. — Делала что? Вытягиваюсь мысленно, как струна. Че-то я уже сама не очень понимаю… — Вид, что ты ко мне не охладела. Выдерживать его взгляд сил не остается. Ведь это уже беспощадный кинжал в грудь. От ментального удара у меня моментально подступает комок к горлу и перехватывает дыхание. Мне хочется присесть, а в идеале — лечь. Но я продолжаю стоять, будто корнями ушла под землю, и сжимать зубы до скрежета. Знаете, от чего больнее всего? От того, что он прав. — Егор, я очень тебя люблю, — можно ли верить человеку, который, произнося такие слова, параллельно замечает, что у вас круто сочетаются кроссовки? Кутузова, бл*ть, соберись! Он усмехается и делает шаг назад. Сука! — Егор, — ловлю его ладонь и сжимаю ее обеими своими руками, — я правда, честно, абсолютно искренне тебя люблю. Если я сейчас снова шарахнусь в обморок, у меня случится дежавю. Где-то такое мы уже проходили. Шум крови в ушах делает пульсацию менее отчетливой, но не делает ее приятнее. — Только есть какое-то «но», да? — осмеливаюсь посмотреть на него вновь. Не вижу в глазах разбитые половинки сердцечка. Скорее стремление поскорее с этим разобраться и избавиться-таки от подвешенности. Кто бы знал, как тяжело мне даются следующие слова… — Но мы так часто друг другу делаем больно, что мне кажется… типа… эта любовь какая-то нездоровая. Запинаюсь. Начинаю оттягивать край и без того огромного худи дрожащими худыми пальцами. Вижу, что собеседник понимает, о чем я, но, как и я, не хочет в это верить. Именно поэтому мне придется добить его окончательно. И себя. Одним словом, добить нас. — Люди в здоровых отношениях не выходят замуж назло, не едут клубы, чтобы «позлить», и потом не приводят домой странных телок. Они не провоцируют, не изводят, не насилуют, — шмыгаю носом и рукавом смахиваю слезинку с щеки. Душа со скрежетом закручивается в спираль. — Нам хорошо должно быть вместе, а мы последние несколько месяцев ведь тупо страдаем! Не выдерживаю. Ноги подкашиваются, но я вовремя обнаруживаю лавочку, обхожу парня и мигом присаживаюсь на край. Глаза устали, а вдобавок еще и заслонены плотной, полупрозрачной пленкой. Вот же сука! Я обдумывала этот разговор гребанные три недели, а легче вообще не стало! Сейчас две Оли внутри меня просто готовятся к бою. И уровень трештока давно пройден: еще чуть-чуть и их придется разнимать. Боюсь только, взрывная речь рефери ни на толику их не остудит. Поскольку он сейчас стоит ко мне спиной и, закинув голову назад, вероятнее всего, проклинает день нашей встречи. И не зря. — Нах*й мы вообще сошлись летом? Вынул кинжал и изящно эту рану подсолил. Ладно, я утрирую. Какое, к черту, «изящно»? Вопрос явно риторический. Потому что если на него и есть ответ, то однозначно не в этой Вселенной. — Я спрошу в последний раз, — блондин в два шага оказывается радом со мной и присаживается на корточки. Это было бы очень романтично, если бы мы тут не расставались как бы. — Ты уверена? Эти два слова на миллисекунды останавливают мое сердце. Не понимаю, до чего пытаются докопаться его чистейшие голубые глаза. Но они так беспокойно бегают по моему лицу, что я в очередной раз утопаю в своих сомнениях. Кто-нибудь уже киньте спасательный круг. И прибейте меня им, мать вашу! — Давай просто останемся близкими людьми? Очевидно ведь, что вычеркнуть тебя из жизни мне точно не удастся. Выдавливаю из себя слабенькую улыбку, в трепетной надежде увидеть нечто подобное на его лице. Крид переводит взгляд куда-то в сторону и замолкает в бесконечной паузе. А я могу отсчитывать, как вся эта хрень отбирает годы моей жизни. Внутри меня перманентное ощущение коллапса. Это ведь не нормально?! Н-да, Кутузова, в целом, такую ахинею только ты и могла предложить. Ты же прекрасно понимаешь, что друзьями после разбитой любви не остаются! Кому нужно это сраное прикрытие в виде «дружбы», «дорогих людей» и «братско-сестренских отношений»?! — Это точно, — вздрагиваю от его неожиданно бодрого голоса. В недоумении пялюсь на Егора, — без твоих феерических приключений мои будни будут просто чересчур серыми. В уголках глаз наливаются слезы, а и не пытаюсь их сдержать. Не осознаю, что твориться внутри, но не хочу разбираться с этим сейчас. Просто подаюсь вперед, обнимаю парня и чувствую парфюм теперь уже просто «близкого человека». The end of flashback — Господи, что за чушь я только что выслушал? — Терновой разливает ароматный черный чай с имбирем по чашкам и откровенно стебется. — И что, как дела у твоего «близкого человечка»? Закатываю глаза и, вместо того, чтобы запустить ириской ему в лоб, отправляю ее в рот. Глюкоза мне я-я-явно не помешает. Вообще-то, вопрос-то неплохой. Жаль, ответа я на него не знаю. — Наша дружба оказалась еще провальнее, чем отношения. Собеседник искривляет бровь. — Не общаетесь? Отрицательно киваю. Ни звонка. Ни одного сообщения. Ни строчечки. Давным давно была песня, фраза которой здорово отражает существовавшее во мне: «Очень хочет, но не напишет». Только в моем случае, этот шаг еще и не имеет никакого значения. Прошло 3 месяца. Логично предположить, что если мы до сих пор не нашли минуты (или сил?) для созвона — мы просто не хотим. Перегорели. Забили. А вот отпустили ли? — А ты бы начала это все с чистого листа? — Олежка подозрительно щурит свои громадные карие очи. — Так не бывает. Просто красивый штамп. — Ну не нуди! — если этот выпендрежник не перестанет закатывать глаза, то скоро он свой мозг будет видеть чаще, чем меня. — Тупо представь. Если бы вы еще не встретились, ты бы познакомилась с ним вновь? Вспоминаю нашу первую встречу, потом легкий флирт на протяжении какого-то времени, затем волшебный Баку, первое совместное путешествие, знакомство с родителями, мечты о будущем… Сознательно обрываю череду ностальгии на хорошем. К чему снова эти сопли? — Ну, знаешь, если бы нам обоим стерли память, включая имена, косяки и профессии, то наверное…. Но сомневаюсь, что он захотел бы того же, — встаю со стула и ставлю посуду в раковину. — А теперь хватит об этом. — И правда. Что у нас по новому году? *Георгий Аланский