Истинно лишь то милосердие,
снизошедшее до умения понимать и прощать.
Солнечные лучи плясали на полированной поверхности деревянного стола.
Свет в кухне был без надобности, особенно в столь тёплый и погожий летний день. Мимо по небу — это мог увидеть любой, кому бы случилось выглянуть в окно, — плыли облака, принимающие порой странные и причудливые формы.
Молодая белокурая женщина, одетая в белый топ, накинутый поверх него белый гипюровый кардиган, и такого же цвета длинную юбку, месила тесто для будущей пиццы.
С прелестной кулинаркой находились два мальчика.
Старший — светловолосый и голубоглазый — читал «Робинзона Крузо», и лицо его не выражало ничего, кроме смертельной скуки. Младший — черноволосый и кареглазый — сидел за столом, изредка с любопытством глядя на женщину, и после вновь принимаясь что-то старательно выводить ручкой в тетради.
— Мам, ну можно мне уже идти к де Пейракам? Я хотел с Онориной к речке выбраться, на пикник… — старший ребёнок вопросительно поглядел на маму, надеясь добиться от неё разрешения погулять — вместо чтения книги, казавшейся ему не столь интересной, как прогулки с дочкой соседей по даче.
— Джон Фрэнсис Винтер, — миледи временно прекратила своё занятие, — ты никуда не пойдёшь, пока не дочитаешь положенные в день пять глав. Не моя вина, что ты умолчал о заданной литературе на лето, а узнать мне это случайно довелось у Онорины де Пейрак.
— Анна, скажите… — Рауль отложил в сторону ручку.
— Что такое, Рауль? — с мягкой улыбкой на губах отозвалась Анна.
— Считать я умею, алфавит местный выучил, писать умею тоже… Неужели так нужно все эти буквы построчно прописывать? У меня пальцы уже болят… Ещё это дурацкое упражнение…
— Болят пальцы — отдохни минут десять, потом доделаешь, — говорила Анна, смазывая противень жиром. — Но буквы тебе эти учиться аккуратно писать придётся. Упражнение по русскому само себя не сделает. Не ленись, мой хороший, — смягчилась графиня, «колдуя» над идеально ровным кругом теста, — тебе это пригодится в следующем году, когда пойдёшь в школу.
— Но мой папа, как и я, попаданец! — пылко возразил виконт, но в голосе его чувствовались нотки досады. — Почему вы его не заставляете всем этим заниматься так часто, как меня?
— Скоро приедет Татьяна Алексеевна, у нас будет открывающее портал из Зафэндомья кольцо. Твой папа сперва хочет забрать к нам своих друзей из фэндома, вместе с Констанс, вот тогда я за них всех основательно возьмусь.
— Это уже другое дело, а то вечно я и Джон отдуваемся! — приободрённый, Рауль продолжил старательно выводить ручкой в тетради прописные буквы.
В полном молчании прошли три часа, — за которые была готова пицца — теперь остывающая на большом блюде и дразнящая ноздри запахом свежей выпечки, прочитаны пятнадцать глав и выполнены задания в тетради.
— Мам, а граф скоро из магазина придёт? — спросил Джонни, краем глаза поглядывая на дымящуюся пиццу.
— Я его в самый ближайший магазин сходить попросила, что-то он задержался, но, надеюсь, скоро придёт, — был ответ Анны, разрезающей пиццу и раскладывающей её по четырём тарелкам. — Подождём Оливье ещё немного, а то нехорошо получится — без него всю пиццу «приговорить».
— Действительно, — согласился Рауль, водя вилкой по тарелке.
— Рауль, не балуйся, — мягко напомнила она виконту о приличиях, взяв у него вилку и положив рядом с его тарелкой.
— Анна, ну скоро придёт папа? — Рауль в нетерпении смотрел то на молодую женщину, то на дымящийся в его тарелке кусок пиццы и стакан чая с молоком — рядом.
— Да, мам, — откликнулся Джонни, — когда граф вернётся? Может быть, ты ему на мобильный позвонишь?
— Нечего каждые пять минут дёргать Оливье, — резонно заметила Анна, и, подойдя к детям, ласково потрепала рукой их волосы. — Он скоро придёт.
И, словно подтверждая сказанные ею слова, в дверь кто-то постучал.
— Это, наверно, папа!
— О, граф вернулся!
Джон и Рауль, — которым и принадлежали последние радостные восклицания, — подскочили со своих стульев и хотели уже метнуться к входной двери, наперегонки, кто быстрее. Но Анна жестом остановила их.
— Сидите, я сама открою, — обронила она, выбегая из кухни, минув гостиную, и, оказавшись в прихожей открыла входную дверь, пропуская в дом супруга.
— Молотого кофе не было, так что взял растворимый. Сдачи ещё на фрукты хватило.
Поставив пакеты на пол, граф вытер о половик сланцы, разулся и вымыл в ванной руки. Анна тут же унесла пакеты на кухню, принявшись раскладывать в холодильнике молочные продукты, рыбу и мясо, а также овощи и фрукты.
— Как у вас дела? — бодро спросил Оливье, войдя в кухню.
— Нормально, только меня к де Пейракам не пустили, — хмуро буркнул Джон, отпив пару глотков чая с молоком из своего стакана.
— Потому что кое-кто не читал литературу на лето, — дополнила Анна, усаживаясь за стол. — Оливье, садитесь, пообедайте, я пиццу испекла.
Не заставляя себя долго упрашивать, граф сел за стол, с удовольствием вдыхая запах свежей выпечки и пряных трав.
— Вы и готовить умеете, мадам? — изумление мушкетёра было поистине неподдельным.
— Конечно. Татьяна Алексеевна меня многому научила; даже подготовила к поступлению в местный универ на экономический факультет, где я выучилась. Господи, откуда в ней столько терпения?..
— А учиться здесь легко? — тут же задал Оливье волнующий его вопрос.
— Когда стараешься, то учиться вовсе несложно, — был её обнадёживающий ответ, вселивший в графа оптимизм. — Я ведь в Зафэндомье с Джонни уже шесть лет прожила.
— Теперь я меньше переживаю. А ты как себя вёл, Рауль? — обратился он уже к сыну.
— Хорошо он себя вёл, Оливье, — ответила за мальчика графиня, — хлопот нисколько не доставляет и слушается.
— А ещё Анна меня к школе готовит на будущий год! — воскликнул с гордостью Рауль. — Джон мне тоже помогает, пап. Я уже не только алфавит зафэндомный выучил, но и писать на этом языке умею.
— Ты молодец, Рауль, — похвалила Анна мальчика.
— И учителя у меня хорошие, — добавил виконт с гордостью не меньшей, чем он хвастался своими достижениями.
— Про учителей ты правильно сказал, — заметил Атос.
— Вы бы лучше так пиццу ели, как болтаете, — с доброй иронией усмехнулась миледи, уплетая свой кусок пиццы и запивая его чаем с молоком. — Остынет же к тому времени, когда вы наговоритесь, а я старалась.
В полной тишине мужчина, женщина и двое мальчиков с аппетитом ели пиццу, воздавая должные и щедрые похвалы белокурому шеф-повару — Анне. Все были объяты разными эмоциями, понимая всю невозможность сегодняшней мирной совместной трапезы в каноне, но испытывая радость её возможности за гранью канона.
Джонни делился своими планами с Раулем насчёт завтрашнего дня — отправиться купаться в озере с соседкой Онориной де Пейрак, — обещая также взять с собой и его, если отпустят родители.
Анна и Оливье не решались проронить ни слова, точно лёд сковал уста, и лишь изредка они обменивались улыбками и взглядами. Оба чувствовали себя неловко, малость стеснённо, не веря в реальность всего происходящего с ними. Но почему-то обоим было тепло и спокойно на душе, будто не разделяли их в каноне предательство и жестокость с враждой. Анна доверяла своему супругу и не ждала от него удара в спину или ещё какого-либо зла, Оливье доверял ей и не ждал подлости от неё.
Иногда мелькала случайная мысль, что участие Анны в судьбе мушкетёра и его сына — лишь притворство, но он гневно отметал её от себя как постыдную.
Но, поразмыслив и вникнув глубже, Атос приходил к довольно любопытным для него выводам:
«Я и Рауль — два попаданца из XVII века, без образования Зафэндомья и денег с документами, следовательно, Анне финансово невыгодно носиться со мной и Раулем. Я здесь пока что не столь хорошо ориентируюсь и мне с сыном негде жить, кроме как в доме некой Татьяны Алексеевны, помогающей попаданцам освоиться. Анна предложила мне и моему сыну крышу над головой, ничего не требуя взамен, кроме помощи по дому, значит, в её словах и поступках нет скрытых корыстных мотивов, и она, правда, хочет помочь? Тогда, получается, я напрасно стараюсь разглядеть в ней фальшь, которой на самом деле нет?»
Анна же, напротив, предпочитала поменьше обременять себя размышлениями о скрытых мотивах мужа, если таковые действительно были, не забивая свою голову.
Не проявляет враждебности, доброжелателен и вежлив, по дому и с детьми помогает — и то ладно. В подруги и любовницы она ему не напрашивается — всего лишь помогает прижиться в XXI веке, облегчая задачу своей благодетельнице.
Не было к Оливье у неё больше вражды и ненависти, но вот Рауль…
Анна и сама не поняла, как привязалась к мальчику за несколько дней, что супруг и Рауль прожили в доме Татьяны Алексеевны.
Такой маленький, не знавший материнской ласки, тихий и покладистый, Рауль хоть и был полной противоположностью Джонни в его годы, но миледи не делала различий между ним и своим ребёнком, относясь к обоим детям с одинаковой разумной строгостью и лаской. Рауль, чувствуя к себе доброту и тепло, всей душой тянулся к этой прекрасной молодой женщине, в мыслях своих окрестив её
«La belle Dame misericordieux — прекрасной милосердной дамой».
Примерно такой же был характер взаимной привязанности друг к другу Джонни и графа де Ла Фер.
— Спасибо, мам, пицца — просто объедение! — выразил матери свой восторг Джон, встав из-за стола и поставив тарелку в мойку. — Можно, я Онорине возьму немного отнести? Угостить?
— Конечно, можно, милый, — разрешила Анна, попивая напиток, — мог бы и не спрашивать. От меня де Пейракам привет передавай и скажи Анжелике, что она может уже забрать свой семейный альбом — он готов.
— Да, мама. Рауль, со мной пойдёшь? — обращён был его вопрос к виконту.
— Конечно! — воскликнул он радостно. — А то ты о ней мне столько рассказывал, все уши прожужжал… Интересно же, кто такая Онорина де Пейрак.
— Благодарю, Анна, пицца очень вкусная, — Оливье встал со своего стула и поставил в раковину оставшиеся пустые тарелки.
— Да, — согласился с отцом виконт, добавив к пустым тарелкам и кружки, — так хрустит ещё здорово. Спасибо, Анна, — поблагодарил Рауль ту, к которой у него сразу зародилась симпатия.
— Я рада, что вам понравилось, старалась же. — Анна улыбнулась и прикрыла глаза.
Оливье, включив воду и вылив на губку моющее средство, взял на себя то, что Анна так ненавидит — мытьё посуды.
— Оливье, зачем? — Анна хотела оттеснить мужа от раковины, но граф не собирался уступать.
— Вы готовили — я мою посуду. Думаю, это вполне справедливо, — сказал как отрезал мужчина. — Отдыхайте, мадам.
— Спасибо, любезный супруг. Мне приятна ваша помощь, которая приходится очень кстати, — благодарная улыбка осветила и без того красивое моложавое лицо бывшей агентессы.
— Да и потом, мадам, я же целый месяц обещал мыть за вас посуду. Месяц ещё не истёк, до двадцать первого сентября ещё дожить надо, — напомнил Атос жене, смирившейся с тем, что супруг не подпустит её к раковине, хоть это и было Анне даже в радость.
Графиня тем временем упаковала пиццу в герметичные контейнеры и отдала в руки сыну.
— Пап, а можно мне с Джоном пойти? — Рауль дёргал папу за полы его майки. — Пап, можно?
— Иди, Рауль, — разрешил граф, уже закончив мыть посуду, теперь вытирая её полотенцем и ставя в шкафчик на места.
— Наверно, я тоже пойду с мальчишками, — Анна похлопала по плечу Джона, потом Рауля, — заодно Анж альбом отнесу, над которым работала.
— А я пока фильмы скачаю. Не имеете же ничего против, мадам, если я ваш ноутбук надолго позаимствую? — спросил Оливье жену.
— Да пользуйтесь на здоровье, граф, — благодушно махнула рукой Анна.
***
Вскоре Атос, после ухода Анны и детей, остался один.
Устроившись с ноутбуком жены на диване в гостиной, Оливье щёлкнул значок браузера «Google» и зашёл в торрент, поставив на закачку сериалы «Игра престолов» и «Рим».
Пока же они скачивались, мушкетёр принялся бродить по форумам, посвящённым его родному фэндому. Первое время Атос был приятно удивлён тем, что создателям одного из форумов не лень искать и перепроверять на достоверность разного рода информацию.
Заглянув во многие темы, граф де Ла Фер в очередной раз убедился, что создатели форума относятся к сбору матчасти с ревностной серьёзностью, а эти качества в людях он всегда уважал и ценил. С особым интересом он прочитал материалы об исторических лицах XVI—XVII веков, о медицине и оружии, о быте и моде, не переставая удивляться точности сведений.
Заметив в разделе «Творчество участников» фанфики, граф из любопытства решился прочитать. В первом фанфике королевский мушкетёр с удивлением для себя обнаружил, что повешение было лишь инсценировкой, на самом деле он сбежал из Берри вместе с Анной.
Во втором фанфике граф сам отвёл её в лесную чащу, сказав друзьям и Винтеру с палачом, что самолично хочет завершить своё семейное дело — казнив жену… и отпустил, чувствуя, что во второй раз убить по-прежнему любимую женщину у него рука не поднимется. Большим открытием для него явилось то, что у него с Анной есть дочь, с которой она бежала в другую страну, заставив перед этим солгать Рошфора графу де Ла Фер о своей собственной насильственной смерти. Фанфик не был дописан, поэтому Оливье не знал, как поведёт себя, встретив супругу живой и невредимой, что непременно должно случиться.
Но, когда Оливье дочитал остальные главы, пролистав страничку ниже, его взор привлёк один развёрнутый отзыв:
«Врёт граф. Не было у сеньоров полномочий вершить суд на своей земле, на свой лад. Во-первых, все случаи, подлежащие смертной казни, выведены из юрисдикции сеньорального суда и подлежали суду королевскому, называясь „Королевский случай“. См. Кутюмы Бовези, вещь хрестоматийная, XIII век. Граф мог лишь председательствовать в суде и получать пошлины, но он не мог судить и уж тем более выносить приговоры, а также приводить их в исполнение самолично. У него не было полномочий палача. В те времена людей, занимающихся подобным ремеслом, сторонились как прокажённых. На рынке, если палачу угодно было купить продуктов, он брал с собой специальную палочку — указывал ею, что ему нужно, потому что люди брезговали передавать что-то палачу из рук в руки. Хотя часто им продукты отпускали просто так, предпочитая не брать денег, которые уплачены за пролитую кровь. Судьёй же может быть только человек с высшим юридическим образованием. Граф де Ла Фер юрфак в беррийском универе заканчивал? А университеты там хорошие… Согласно элементарной аксиоме, никто не может быть судьёй в своём деле. Всё равно, что я сына приговорю к исправительной колонии за неуспеваемость в ВУЗе. Ну, граф же у нас чтец и жнец, и на дуде игрец, как говорится. Один за всех. Сам себе что-то домыслил, сам осудил и приговор вынес, сам в исполнение привёл, и фиолетово, что для дворян считалось позорным опуститься до ремесла палача. Ещё бы, легко судить обвиняемую, когда она в отключке и не может дать показаний в свою защиту».
Оливье считывал текст с монитора ноутбука, но мужчину всего трясло, будто кто вылил на него ведро ледяной воды.
«Так что граф сам беглый преступник, а ещё смеет в чём-то жену обвинять. Ничем не отличается от палача, заклеймившего Анну — без всякого на то права и без приговора суда, по личным мотивам (желая отомстить), когда ей было четырнадцать. Якобы, это „воздаяние“ за совращение невинного аки агнец — братца. Ну, умора! Монастырская послушница, воспитываемая в монастыре — не воровском притоне или борделе, не имеющая перед глазами наглядной модели взаимоотношений между полами, — и вдруг мужика на десять лет старше себя в постель затащила, а бедолага за ней — как козлик на верёвочке, что-то там бессвязно блеет, но эта злобная бестия его мольбам не вняла!
Да и то, что священник предпочёл перепродать украденное, а не заработать эти деньги или не занять у брата, многое о нём может сказать…
Видать, не шибко наш святоша — детьми совращаемый — в своей вере твёрд, если его так легко сбить с пути истинного. Захотел бы — перевёлся в мужской монастырь, где юные отроковицы его от служения богу отвлекать не будут, хотя не факт — найдутся отроки, содомию никто и ничто не исключает. И, в случае разоблачения связи священника и какого-нибудь отрока, вспыхнул бы скандал, как при папстве Бенедикта XVI, когда всплыли случаи растления двенадцатилетних мальчиков святыми отцами католической церкви. Хотя, откуда мне знать, эти мальчики и девочки такие распутные…
*сарказм*
Что особенно смешно, любой из самых фантастических перлов Дюма, — причём юридический с повешением — самый жаркий из всех, — выдаётся за истину последней инстанции только потому, что так автор сказал. А всякие адепты и адептки любой перл в канон возводят. И никого не смущает, что кутюмам Бовези к тому времени было уже четыре столетия. Видно, сам Дюма при написании матчастью себя не утруждал, как и не парился по этому поводу его консультант Огюст Маке.
Титульный титульному не судья, поскольку, пока развода нет, Анна остаётся графиней и женой своего мужа, имеющего над ней имущественное и сексуальное право — но никак не судебное. Ниже привожу ссылки, которые очень могут помочь Вам в написании. Желаю удачи, а фанфик очень красочный и атмосферный. Читать было одно удовольствие».
С трудом преодолев дрожь в руках, Атос перешёл по ссылкам и на изучение содержания каждой потратил около часа, благо их было всего три.
Чем глубже граф изучал материалы, тем сильнее невидимая стальная рука сжимала горло и слёзы сами собой застилали глаза, и Оливье всё вокруг него виделось расплывчато сквозь их пелену. Исчезни у него почва из-под ног, он и в половину не ощутил бы себя разбитым, уничтоженным и потерянным, как сейчас.
«Создатель хотел придать моему образу больше трагической романтики и привлекательности в глазах сердобольного и впечатлительно-сострадательного женского населения… хотел окружить меня ореолом страдальца, тогда как я убийца и палач!» — страшнее раскалённого в огне железа Оливье жгла эта новая для него мысль и собственная совесть.
Молодой мужчина — до скончания веков обречённый на участь «фапабельного и страдающего красавчика из канона» для толп восторженных фанаток с бурлящими гормонами, — раз сто успел проклясть самого себя и то чёртово дерево, повешение, июльскую охоту…
Он не понимал, как мог Создатель трилогии пренебречь матчастью и допустить столь грубый юридический ляп, повлекший для него и Анны лишь череду горечи, боли и страданий.
«Мне надо было поговорить с ней тогда, я должен был это сделать и постараться хотя бы понять!.. Палач не имел права отмечать её лилией, которой клеймили государственных преступников и изменников короне, а я едва не убил Анну за то, в чём не было её вины! Я ведь даже не попытался узнать правду… Верёвку на шею — вот и всё разбирательство!» — чем больше Оливье узнавал о том, что было в информации по ссылкам, тем больше омрачалось его лицо, а нервная дрожь возобладала над телом. Руки его тряслись как у пьяницы с пятидесятилетним стажем, губы дрожали.
Закрыв крышку ноута, Оливье отшвырнул устройство от себя к подушкам, будто ядовитую змею, бессильно упал на диван и устремил в потолок лишённый какой бы то ни было искорки жизни, взгляд. Всё, что испытывал мужчина сейчас, было ощущение холодной и скользкой пустоты в животе и груди, будто сковало всё его существо вечным льдом, и кровь в жилах Оливье стыла. Не хотелось ничего.
С того самого часа, как вышла в свет книга, а потом и появился фэндом в двадцать первом веке, Оливье нравилось купаться в лучах обожания поклонников и считать себя безукоризненным, но случайно открывшаяся жестокая действительность разрушила в прах его прежние иллюзии и не оставила от них даже обломков.
«Преступник, негодяй, убийца, — в мыслях клеймил он этими словами самого себя, —
а столько веков люди, напрочь лишённые зачатков критического мышления, возводили меня в ранг святых и благородных страдальцев! Наверно, Анна окончательно повредилась рассудком, раз после всего не бросила меня на улице, хотя она вполне могла бы проникнуться только к одному Раулю, ведь у неё самой ребёнок… Не удивлюсь, если она терпит моё присутствие только лишь потому, что ей не хочется травмировать моего сына, а меня дух не переносит. Да, какой же беспринципной и подлой гадиной стремятся выставить Анну, тогда как вдали от канона она очень добрый и открытый, искренний человек, к тому же бескорыстный!»
Пропитываясь насквозь ядом ненависти и презрения к самому себе, Оливье отрешённо глядел в потолок сквозь полу разомкнутые веки, в мыслях своих сожалея о невозможности раствориться в воздухе до последней частицы или исчезнуть. Начавшая затягиваться старая рана принялась кровоточить с новой силой, и графу нравилось растравлять свою рану, нравилось взращивать в душе ненависть и жгучее презрение к себе, вскрывать старые нарывы.
Неизвестно, сколько бы ещё глубоко подавленный бывший мушкетёр лежал на диване, предаваясь чёрной меланхолии, не приди домой от де Пейраков Анна и Джонни с Раулем.
— Оливье, мы дома! — оповестил мужчину о том, что он дома не один, звонкий голос графини. — Что-то подозрительно тихо, — пробормотала Анна, закрыв на ключ входную дверь и разувшись. Дети последовали её примеру и проскользнули в гостиную, куда прошла за ними сама Анна. — Хэй, я к кому обращаюсь? — немного капризно Анна надула губы, уперев руки в бёдра.
— Папа, папа! — Рауль, присев рядом с отцом, погладил его по руке. — Что-то плохое случилось? — участливо спросил мальчик, но отец всего лишь закрыл глаза и покачал головой.
— Граф, что-то вы хандрите, — заметил растерянно Джон, присев рядом с графом, но по другую от Рауля сторону.
Но Оливье будто оглох и онемел, не говоря ни слова, и даже не замечая, какое тревожно-непонимающее выражение приобрело лицо его жены, подошедшей к дивану и опустившейся на пол.
— Оливье, мне странно видеть это. С вами всё хорошо? — но ответом на вопрос Анне был кивок головы супруга. — Вы не заболели, часом? — тыльной стороной ладони она ощупала его лоб и щёки. Не ограничившись этим, женщина проверила и его пульс. — Пульс в норме, температуры у вас нет, скорее вы холодны как лёд. Граф, если вы дурно чувствуете себя, не стесняйтесь об этом сказать — у меня в аптечке многое найдётся, врача вам вызовем…
— Не надо врача, миледи, — вырвались у него еле слышные отрешённые слова, — врач мне не нужен, да и не поможет, ибо страдает не тело — мой недуг иного рода…
Помрачневшая, Анна лишь ценой усилий сохранила привычное хладнокровие.
— Дети, оставьте меня и Оливье одних, идите, у себя в комнате поиграйте, — велела она им ласково, но не без родительской властности, мягко улыбнувшись, и Рауль с Джонни покинули гостиную, поднявшись к себе в комнату. — А теперь, граф, когда никто не может нас подслушать, — миледи указала кивком головы в сторону лестницы, — поведайте мне о вашем недуге, как вы сказали, иного рода.
Оливье вяло встал с дивана, поднял жену с пола за плечи и усадил на то место, где лежал сам, и вручил ей ноутбук, выведя его из «спящего режима».
— Граф, неужели вам левые маскулисты все мозги проели? Говорила я, не лезьте вы к ним в их антиженские паблики, посвящённые «бабскому мировому заговору и борьбе за права угнетённых мужчин». Совсем свою психику не бережёте, — с мягкой укоризной выговаривала ему Анна, слегка улыбнувшись.
— Был я в этих пабликах, миледи, но не это меня тяготит. Слишком ничтожен повод для переживаний — поехавшие маскулятки, мечтающие о многочисленных привилегиях, но не желающие брать на себя ответственность. Уж лучше к феминисткам, коих они так поносить горазды…
— Стоп-стоп! — прервала его миледи резким восклицанием, столь ясно свидетельствовавшим о её шоке. — Вы были в фэм-пабликах?
— Да, Анна, и там мне понравилось больше. Не поверите, нашёл там вас, «Миледъ». — От Оливье не укрылось, как покраснела и смутилась Анна, успевшая понять, что муж спалил её ник в социальных сетях. — По крайней мере, столь ненавидимые всякими «альтернативно одарёнными» феминистки придерживаются достойной и гуманной идеологии, что каждый человек имеет право на защиту своих законных интересов и уважение — как к нему, так и к его личности, — независимо от пола и возраста с расой и социальным положением. Даже статьи в этих пабликах читал. В отличие от МД-шников, только способных всех и всё отходами поливать, феминистки хоть что-то делают для изменения ситуации к лучшему: поддерживают направленные против жестокостей петиции и сами их создают, посылают деньги попавшим в сложную ситуацию, помогают жертвам насилия…
— Но что же вас вогнало в такую тоску? — не понимала молодая женщина. — Опять нарвались на своих оголтелых фанаток с избирательной моралью и гибкими принципами, возомнившими себя «фэндомными санитарами и носителями Слова Канонного», насаждающими окружающим свой канон — взятый из головы?
— Я уже почти научился не обращать внимания. Больно много чести для учащих честности и неподкупности взяточников — образно говоря, вместе со сьюшкоплодячками. Что-то аффтарессы не стремятся сами брать пример со своих нежных и трепетных как фиалки воплощений, которые они мне в койку подсовывают, пребывая в святой и непоколебимой уверенности, что я бы мог увлечься раболепствующей картонкой. Про их обрывочные знания матчасти я вообще молчу… Миледи, мне порой хочется выколоть вилкой свои глаза.
— Так вам снова досаждают мастурбирующие на ваш светлый образ фанатки?
— Миледи, что за вульгарность?! — вспыхнул мужчина, уловивший в новом для него слове далеко не целомудренный оттенок. Да какой там оттенок — оттенище…
— Всего лишь называю вещи своими именами, — ничуть не смутилась графиня попыткой мужа её воспитывать. — Снова отъяоили с вашими друзьями, испохабив вашу дружбу? Пэйринговали с Раулем или Джонни?
— Снова мимо, Анна, — с грустной ухмылкой безапелляционно объявил граф.
— Оливье, хватит уже со мной в «тепло-холодно» играть! — заговорило в миледи раздражение. — Говорите начистоту, вам же проще, — добавила она кротко.
— Даже не знаю, — Оливье нервно мерил шагами гостиную, обхватив голову руками, лишь с его побелевших губ срывались адресованные ему самому проклятия.
— Граф де Ла Фер, по-человечески мне нельзя сказать, что случилось? — лишь усилием воли молодая женщина поборола в себе нервозность.
— Случилось, мадам, — Оливье вдруг резко выхватил ноутбук жены из её рук и перешёл на вкладку с фанфиком, где как раз и узрел столь жестоко развеявший его иллюзии отзыв. — Случилось. Такое случилось, из-за чего я себя ненавижу! — едва не выронив ноутбук, но поймав его благодаря скорости реакции, Атос счёл вполне благоразумным отдать устройство законной владелице, не сводящей с него потрясённого взгляда — столь пристального, что у мужчины зародились сомнения, не подозревает ли графиня отсутствие у него рассудка?
Между тем, Анна спокойненько уткнулась в монитор своего ноутбука и бегло просмотрела отзыв вместе с тремя вкладками. Оливье, не прерывая вдумчивого молчания жены, медленно расхаживал по комнате, изредка возводя глаза к потолку, но это не помогало ему успокоиться.
— Прочитала я всё, что вас довело до такого состояния, — закрыв крышку ноутбука, Анна положила устройство на журнальный столик. — Я тоже была на этом форуме, где позже зарегистрировалась с Татьяной Алексеевной, так что ваше неприятное открытие — для меня год как не свежая новость.
— Нет, Анна, вы ничего не понимаете и даже не пытаетесь это сделать, ничего! — молодая женщина не успела и словом возразить, как внезапно Оливье бессильно упал перед ней на колени и обнял её ноги, уткнувшись лицом в юбку, и пальцами судорожно сжимая складки.
— Э-э-э… — немного растерявшись при виде такой реакции своего мужа и подопечного, Анна несильно встряхнула его за плечо, но мужчина только ещё крепче обнял её ноги и глубже спрятал лицо в сборках ткани, шепча сиплое:
«Прости, прости, я виноват… Прости!».
— Оливье, что с вами? — встревожилась она, мягко проведя рукой по его волосам.
Но вместо ответа муж удостоил Анну лишь глухими бессвязными мольбами о прощении и прерывистыми всхлипами.
— Я так перед вами виноват, так наказан своей совестью, — шептал Оливье как в бреду, прикладываясь губами к её колену и утирая глаза тканью белой юбки, — но и этого не достаточно! Я должен был тогда сам вас привести в чувства и допросить, должен был собрать доказательства — опровергающие или подтверждающие ваши слова, только потом следовало бы выносить решения и наказывать виновных…
— Оливье, только не надо, пожалуйста, успокойтесь! — попытки Анны отстранить от себя графа, достойного быть увековеченным на холсте кающимся грешником, успехом не увенчались. — Прошу вас, встаньте с колен… — упрашивала она его, совершенно ничего не понимая. — Граф, если вам нездоровится, лучше прилягте.
— Нет, Анна, я-то как раз в здравом рассудке! Раскаяние моё искреннее, а вовсе не поза, и соразмерно с моим стыдом… моим позором! Я столько зла причинил вам в каноне, а вы приютили меня и Рауля в двадцать первом веке, хотя веских причин протягивать мне руку у вас нет…
— Господи, Оливье, да что вы заладили… — Анна покачала головой, поглаживая спину графа, не поднимавшего лица от её юбки, пропитавшейся его слезами, что лились непрерывным потоком. Плечи мужчины дрожали, из груди вырывались душившие его рыдания.
— Граф, да поднимитесь же с колен! — потеряла миледи уже всякую выдержку. — Полы я мыла вчера, — добавила она, как бы извиняясь перед ним за свою невольную резкость. — Я молю вас, хватит.
— А я сказал — не хватит! — с жаром и дерзостью воскликнул мушкетёр, обратив на жену своё лицо со следами слёз. Глаза его покраснели и опухли, но горевший в них огонь решимости и непримиримости уже исключал всякое противодействие его словам и поступкам. — Вы не заставите меня подняться с колен, с этого пола… По-хорошему, я должен стоять на городской площади, там, в пыли и грязи… у ваших ног! Я так хочу!
Мёртвая тишина, не нарушаемая ни единым звуком, воцарилась в гостиной, туманом довлея над мужчиной и женщиной. Совершенно растерянная и потрясённая, Анна не могла вымолвить ни слова, чувствуя, как робко муж прикасается губами к её правой руке и прижимает к своей щеке.
Впервые Анна не ощутила в себе желания язвить и отпускать саркастично-ядовитые комментарии. Что-то в нынешнем Оливье не могло не затронуть потаённых струн её души. Ей не хотелось издеваться над ним, высмеивать его переживания и чувства, его слабость перед ней. Она видела перед собой глубоко кающегося грешника с босыми ногами, в майке и шортах, которому не хватало только грубого рубища на теле и верёвки на шее. По-прежнему цепляясь за её ноги, он с трудом поборол комок слёз в горле и закричал:
— Я хочу, чтобы все стали свидетелями моего преступления, позора и раскаяния!
— Оливье, ради всего святого для вас, угомонитесь! — Анна попыталась поднять мужа от пола, но ей не хватало сил справиться с его нежеланием встать на ноги, и она лишь села обратно на диван. — Дети могут услышать, что подумают… — в полной растерянности прибегла она к этому доводу, исчерпав все свои средства.
— Так пусть слышат, как я прошу прощения за всё совершённое у своей жены! Анна, я осудил и приговорил вас без всякого на то права и разбирательства; предал и отвернулся, когда вы больше всего нуждались в понимании и поддержке; унизил, заставил страдать и сделал всё, чтобы уничтожить — лишь за то, что вы не соответствовали моим представлениям о вас как об иконе, и за то, что стали моим истинным зеркалом. Движимый демонами гордыни, совершал я все эти поступки, недостойные даже последней падали. Но когда я оказался с ребёнком на руках в незнакомой мне эпохе, без денег и документов, без образования и хоть какой-то специальности, именно вы протянули мне и Раулю руку помощи. Вы приютили нас, не требуя платы за еду и кров!
— Граф, не обольщайтесь на мой счёт. Лично вас я пустила к себе пожить только потому, что мне осточертело самой мыть посуду. А Рауль… Во-первых, он очень добр и мил. Во-вторых, у меня самой ребёнок, чуть старше него. В третьих, я не хочу, чтобы малой загремел в приют. Так что, граф, по отношению к вам бескорыстия в моих поступках нет — только соображения фэндомной солидарности и желание облегчить задачу Татьяне Алексеевне, которую я люблю как родную мать. Живёте вы тут лишь временно, пока не получите хорошую специальность и не найдёте работу, ну и жилье не снимете. Попроси вы меня, я бы взяла к себе Рауля, на сколько угодно, но вас я вовсе не обязана кормить и содержать до гроба. Ваша помощь мне по дому и с детьми не оценима, но я не смогу вечно тащить на себе всё и всех — не железная. У меня ведь свой бизнес, ведение которого отнимает немало сил.
— Я всё понимаю, мадам, вы правы. Только я никогда и не думал о том, чтобы сесть вам на шею и ноги свесить, мне противен паразитизм, тем более на женщине. Увы, помощь по дому и с детьми — пока большее, чем могу отблагодарить, но всё равно меньшее, что нужно сделать. Я получу специальность, устроюсь на работу и смогу помогать вам куда лучше, чем сейчас.
— Граф, я не требую от вас ничего, что находилось бы за пределами ваших возможностей. Вы только учитесь, помогайте мне и не ленитесь, ибо я не терплю лишь тунеядства. То же самое касается ваших друзей в фэндоме. Я буду вам всем помогать, только не злоупотребляйте.
— Вот, как бы вы ни старались казаться хуже, меня вам теперь не обмануть! Сколько же лет я порочил ваш образ, упиваясь самообманом… тогда как вы столько перенесли, ваша жизнь всегда была терниста… И я возненавидел и проклял себя.
— Нет, Оливье, не говорите так!
— Дайте мне закончить… мысли в голове и без того путаются. Я не знаю, что мне делать с собой. Может быть, не загляни я случайно на тот форум, так бы и прожил всю жизнь, уверенный в своей непогрешимости и безупречности. Я причинил вам слишком много зла и вырыл между нами пропасть, которой уже никогда не суждено зарасти. Но вы, Анна, такая добрая и справедливая, скажите же, что прощаете меня или не отнимайте надежды со временем заслужить ваше прощение…
— Нет, это невыносимо, прекратите сейчас же! — у Анны не осталось сил далее слушать, как грустно супруг взывает к ней о её прощении усталым и униженным голосом у её ног. — Оливье, прошу вас, мне мучительно видеть кого бы то ни было унижающимся предо мной!
— Нет унижения в осознании вины, как и в искреннем раскаянии! — возразил Оливье со всей пылкостью, крепче прижав к груди руку женщины, но Анна резко вырвала её у своего мужа.
— Замолчите! Замолчите же! Хватит, Оливье, довольно с меня вашего самобичевания, которое мне всё равно ни к чему! Не надо косплэить тут графа Арно де Монсальви — перед его женой Катрин! Во-первых, во мне нет присущего Катрин мазохизма. Во-вторых, вы — не Арно де Монсальви, хотя вас роднит привычка рубить с плеча. В-третьих, Зафэндомье — не роман «Катрин». Ваши акты самоунижения мне не нужны — кто канонное помянет, тому глаз вон, а то и оба, — мне достаточно видеть, что раскаяние ваше велико и чистосердечно. Простила я вас уже давно.
— А вот я Создателя и самого себя никогда не прощу! — выкрикнул мушкетёр, взвившись, и резко вскочив на ноги. — Я научу его уважительному обращению с матчастью, — Атос лихорадочным взором окинул комнату в поисках потенциального оружия, — хватит уже Историю с Обоснуем насиловать! — как запертый в тесной клетке разъярённый тигр, Оливье метался по комнате, а супруга ошарашенно смотрела прямо перед собой.
— Всё, Анна, терпение моё лопнуло, это Создателю я на тормозах не спущу!
— Оливье, опомнитесь, будьте же благоразумны! — отчаянно взмолилась Анна, сложив руки в замок. — Что вы собираетесь сделать: месье Дюма из могилы поднять?
— А хоть бы и так! — отозвался с мстительной радостью граф де Ла Фер.
— Оливье, мэтр в гробу и без вас вращается, дайте ему надежду на успокоение! Не мешайте месье Дюма мирно лежать в гробу, он ведь никого не трогает! Оставьте усопшего в покое…
— Нет, мадам, — Атос замер посреди комнаты, озарённый внезапно посетившей его голову идеей, — я сделаю лучше: отправлюсь в XIX век и научу Создателя не пренебрегать историческими и юридическими реалиями. Всё, Анна, довольно с нас «перловки»! — ликующее воодушевление излучал собой мужчина, как штурмовавшие Версаль восставшие парижане.
— Неужели на дуэль нашего Создателя вызовете? — с робким беспокойством полюбопытствовала Анна, но тут же прикусила себе язык, поняв по злорадно-хитрой ухмылке мужа, на что ему сама же и намекнула. — Ой… Оливье, мой пример являет собой то, как месть разрушает душу, разъедает её подобно ржавчине. Понять мне это помогла Татьяна Алексеевна, она научила меня не жить только обидой и злобой с ненавистью, — у Анны не было уверенности, что её доводы убедят вспыльчивого и поспешного супруга, но ничто не мешало ей питать надежду смягчить его ярость.
— Я не собираюсь мстить Создателю — только объясню ему, почему нельзя пренебрегать матчастью.
— Оливье, прошу вас, присядьте рядом со мной.
Граф исполнил её просьбу, не заставляя просить себя дважды.
— Сейчас просто внимательно выслушайте меня. — Молодая женщина крепко схватила мужа за руку, опасаясь, как бы он не наделал глупостей в запале, о которых потом будет горько сожалеть. — Это не выход — шпагой махать да из пистолета палить, даже не разобравшись. Вы возмущены явным пренебрежением покойного Александра Дюма к матчасти, но не видна ли вам только верхушка айсберга?
— Немного недопонял, к чему вы это?
— Вы уверены, что Дюма сеял в трилогии ляпы именно от незнания, а вовсе не намеренно?
— Да что там разбирать! — Атос вскинул голову и хмыкнул. — Увы, не знающий матчасти ЙАшка — наш Создатель.
— А за такие слова я и в лоб кому-то могу заехать, — обронила миледи, как бы между прочим. — Лес рубят — щепки летят, слышали, наверно. Трижды увы, граф де Ла Фер, не умеете вы отличать ЙА от тролля.
— Вы про каких троллей, мадам? — недоуменно смотрел на свою жену Оливье, нахмурив брови. — Как те зелёные, непроходимо тупые и огромные из первого фильма о Гарри Поттере?
— Попали мимо, Оливье. В интернете троллями называют провокаторов и любителей над кем-нибудь подшутить. Например, я сама захожу в паблики к анорексичкам и соблазняю их рецептами сладкой домашней выпечки, добавляя это им на стену, и прекрасно зная про их любовь к похуданию. Меня можно причислить к троллям. Иногда балуюсь этим от скуки.
— Зачем?
— Это весело — видеть, как собеседник от тебя эмоционально зависим, что ты способен вызвать у него баттхёрт — неприятные эмоции. Бывают такие тролли, которые выложат нечто очень колкое и язвительное, что послужит поводом к дискуссии на повышенных тонах, а сами отстраняются. Люди ломают копья друг с другом, а зачинщик спокойненько поедает поп-корн и упоённо наблюдает за сражением. Я думаю, наш Создатель при жизни был великим, высококлассным и мега-тонким элитным троллем своего времени. Так что мушкетёрская трилогия — именно пример художественной высокотролльной литературы, и ляпы мэтр Дюма в ней сеял неслучайно.
— Вы правда так думаете?
— Да. Мы, французы, народ весёлый, вот и месье Дюма захотел повеселиться, подшутить над своими читателями. Проверить, есть ли такие люди, которые внимательно вчитываются в то, что они читают, а не возводят в истину последней инстанции любое авторское слово. Это не столько роман-фельетон, сколько роман-троллинг. Лакмусовый индикатор, выявляющий способность читателя анализировать и думать своей головой — не авторской. Мэтр Дюма цели добился: вокруг его романа до сих пор не утихают дебаты, а он в восторге. Тест на отсутствие или наличие у людей критического мышления удался на славу. Создатель нарочно нагородил всякой безобоснуйной околесицы, чтобы посмотреть, сколько народу поведётся на эту наживку. Больше столетия прошло со дня забавной шутки Александра Дюма, но никто так и не вникнул в её смысл, продолжая принимать на веру любое слово автора только потому, что он так сказал и написал. Подумать только: множество людей по всему земному шару, где только есть книги, совершенно не вдаются в смысл того, что они читают…
— Миледи, — прервал размышления жены утихомирившийся Атос, — так это правда?
— Что — правда? — отозвалась она, очнувшись от своих дум.
— Правда, что Создатель своим романом троллил читателей, а те ему до сих пор верят слепо и безоглядно?
— Я не настаиваю на этой версии, как единственно верной, однако не исключаю её возможности. Лучше всех ответ на этот вопрос может дать только Создатель.
— Получается, месье Дюма — маэстро троллинга, правда, в XIX веке?
— Я бы даже сказала, что он в троллинге значительно опередил своё время.
— Выходит, я снова осудил кого-то слишком поспешно, как и вас в своё время?
— Выходит, что так, Оливье. Вы бы только себя видели — Создателя он призвать к ответу за безобоснуйщину собрался, — беззлобно поддела мужа Анна и по-дружески хлопнула по спине, а он крепко обнял её и склонил голову к её плечу. — Знаете, муж мой, привычка обо всём судить поспешно и не вникать — ваш роковой порок в каноне. Не будь его, из вас бы вышел персонаж, ставящий во главе угла справедливость и милосердие. Мне радостно видеть, что теперь вы это понимаете. Что в каноне, то в каноне, да, Оливье?
— Вы правы, Анна. Канонное — канону, нечего прошлое тащить в новую жизнь.
— Оливье, могу я попросить вас об одной-единственной малости, но всё же очень важной для меня?
— Буду рад, мадам…
— До той роковой охоты я была для вас ангелом, после стала демоном. Сейчас вы лепите из меня образ святой мученицы, а я не такая. Пожалуйста, граф, не надо снова втискивать меня в рамки. Мне нет нужды в лаврах, так можно я буду просто человеком — со своими достоинствами и недостатками, а не живым портретом Девы Марии?
— Да, вы правы. Я снова начал видеть в вас ожившую икону, но избавлюсь от этого восприятия, как бы ни было трудно.
— Спасибо за понимание, граф, большое спасибо. — Анна перевела дух, почувствовав, как одной её тревогой стало меньше. — Оливье, ещё хочу спросить…
— О чём же?
— У меня есть диплом экономиста и юриста. Есть ли смысл получать третью специальность психолога, раз уж вы всё равно увидели во мне свободные уши?
— А это уже вам решать, но я идею одобряю, ибо ум и образованность ещё никому не мешали. Сможете совмещать семью, дом и бизнес с образованием — не отказывайте себе в желаемом. Я же могу ведение дома полностью взять на себя, как и уход за детьми — ничего предосудительного в этом для мужчины нет. Стыдно подразделять работу только на мужскую и женскую. Вклад вносят оба.
— Спасибо за поддержку, но пока я не планирую в третий раз ломать зубы о гранит науки. Предоставлю это вам и вашим друзьям.
