***
Город оживал. Но не так, как это было в прошлые времена, когда люди потоками стремились по улицам, когда пели дети - нет, теперь Город сам, как некогда живое существо, постепенно расправлял легкие. - Смотри, сын мой, замечательный, кровный, как пориста земля. Как громко она дышит. Оспина говорит это и расцветает, как дикая твирь, и ее щербатое лицо застывает в гримасе счастья. Артемий прислушивается. И ведь правда. Город дышал. Огромные боги-авроксы наступали на домишки, покосившиеся от миазм болезни, и давили их, как гнилые зубы. Наклоняли могучие головы и выкорчевывали путы людские, мешающие жизни бить ключом. Артемий посмотрел на лестницу в Многогранник и увидел, как оттуда Тая машет ручкой широколобым быкам. Ласка считала пальцы тех, за кем теперь ей предстоит ухаживать. Самозванка ковыряла кусочек присохшей к ноге земли. Они уже жили в ладу с Укладом. Уклад будет жить. И больше ничего не будет на свете, кроме Уклада. Все забудь, кровный, Уклад все сделает за тебя, не надо думать, не надо страдать, не надо больше никого спасать, все, что нужно было, спасено.... - Слыш, дядь гаруспик, - его потянули за рукав. Это был Спичка, - что мы будем делать теперь? Земля урчала в его ушах. Из Собора доносились песни степнячек. Воздух был плотный и пряный, словно разлитый твирин. - А теперь, - Артемий кашлянул, словно вспоминая, как говорить, - мы будем жить счастливо.***
Они шли так долго, что Ноткин, наконец, даже перестал чувствовать свою больную ногу. Боль от его хромоты попросту разлилась по всем конечностям, и теперь только страх не позволял ему упасть и тут же сгинуть в темной почве. Второй мальчишка крепко его поддерживал, хоть и сам был бледен, словно смерть. Он тоже потерял что-то важное там, наверное, как и Ноткин, кусочек души. - Хан. Это не твое имя, но тебя так звали, - вдруг вспомнил мальчишка, произнеся себе под нос. - Что? - вскинул голову Хан и посмотрел поодаль, в заросли травы, - кто-то еще уцелел.***
Тая так порешила: больше не будет никто ссориться, никто больше не будет голодным и злым. Все обязаны стать счастливыми. Одонги станут их ногами, мясники - руками, а невесты - органами чувств. Необходимо касаться, ощущать, чтобы соединять. - Но что будет их держать вместе? Остальные органы - это кто? - спросил Артемий. Тая Тычик смотрела на него глазами тысячелетней мудрой Земли. Он снова вспомнил слова покойного Старшины, неверного мужа гнилых кровей. Он - лишь ноготь на теле Уклада. - Смотри, вот уже ребра вырастают, - радостно, с материнской нежностью произнесла Тая, указывая на костяные выросты Сердечника. - Я всегда думал, что ребра, раз уж на то пошло, будут расти из Ребра. - Там будет наш хребет, - Тая Тычик едва заметно нахмурилась, - а почему ты думаешь до сих пор? Тебе в твоей голове не тесно? И правда. Было немного тесновато. Артемий задумчиво почесал затылок. - А где твои сестрички-то? Где Ласка, где эта юродивая? - Тебе к ним еще рано,- сдвинула бровки девочка, - лучше расскажи мне сказку про рыцаря и его розу еще раз. Она потребовала взять ее на руки и обхватила поросшее щетиной лицо Артемия так, чтобы тот не мог повернуть головы от нее. Справа от него Самозванка полнила дома людские, любые следы человеческие, чудотворным гноем, чтобы очистить место и залечить. Слева Ласка укладывала мертвых голова к голове, ровными рядами, чтобы те, сцепившись, выдержали тягу. Стали хрящевой тканью, которая затем закостенеет. И, пока Мишка в своем стареньком фургончике дожидалась приемного отца, Город уже отращивал свои новые ребра.***
Они нашли девчушку, всю раскрасневшуюся от слез. Она плохо разбирала дорогу и была вся слабая, немощная. С такой будет тяжело перейти степное море, но не оставлять же помирать. - В древности взрослые, - начал Хан, придерживая девчушку с одной стороны, - вот так и решали, кто из них самый сильный и самый достойный. Они отправляли свой молодняк переждать ночь в логове зверей и того, кто возвращался с добытой шкурой, прочили в главные. Но шутка в том, что на самом деле... так они избавлялись от всех слабых, всех калечных и неугодных. - Думаешь, это и произошло? И чью же шкуру нам надо принести? - со слабым смешком уточнил Ноткин. - Нет, я думаю, что мы как раз те, кто был отправлен умирать. - Ноткин, - девчушка подняла голову и посмотрела на него своими подслеповато-серыми глазами, - разве у тебя не было кота? Степь смотрела на них тысячами глаз. И ждала.***
Первой после ребер стала проростать печень. Печень вообще всегда отрастает первой. Затем, когда ту продели сети сосудов из Жилки, выросла Почка. Под надежной тенью ребер Сердечника уже формировались предсердия и желудочки. Улицы превратились в приносящие и выносящие сосуды, а переулочки - в венулы и капилляры. Изрыгнув с помощью Чумы весь гной, что был Городом, Удуург стал воскресать. Прелая кровь, что была под Многогранником, затвердела и стала тканью соединяющей, что привила растущий плод Башни к себе. Артемий терял счет времени, наблюдая эти перемены. У него осталась работа, не требующая ни страданий, ни великой ответственности. Было, правда, одно дело: обучить пасынка. Спичка был хорош в этом. Острый глаз наловчился замечать очертания Линий, пальцы воришки находили пульс быстрее, чем Артемий мог предположить. Вскоре раскрывание тел он в большинстве стал поручать ученику. Росла, цвета твирь кровавая, мудрая, жестокая. Уклад был един. Твириновые девы иссекались на травы сочные, пряные, шепчущие. Те, кто не мог танцевать, либо ложились под авроксов, чтобы из лона их выходили полубоги, разрывая чрево их надвое, либо ложились, чтобы стать мясом и вином для Уклада. Уклад был мудр. Он замыкался в себе и кормил сам себя, никто не уходил просто так. Вдруг одна из твириновых, вся какая-то неловко перемазанная-измазанная, ухватила его за руку. За руку ли? - Лютик, это ты? - слабо прошептала она, и диалект ее был не степной. - Лютик, Лютик.... ну и понаставили же тебе рогов. Следовало бы отрубить ей руку, чтобы не касалась, но руки Артемия сами собой вознеслись к его непривычно тяжелому черепу. - Лютик, Лютик, как же говорить-то ты будешь с такой звериной мордой... Артемий сжал свои костяные наросты на голове и заревел.