Целуй

Цзян Чэн мрачно смотрит в воду, как по ней расходятся круги от снующих по поверхности насекомых, как рыбы водят хороводы у самых его ног и хочется вспомнить детство и бросится ловить их голыми руками. Поймать рыбу на самом деле несложно, нужна только скорость и сноровка, вот удержать скользкую, трепещущую тушку, что так и норовит ударить хвостом, выскользнуть из хватки, какой бы цепкой она ни была, и спрятаться где-нибудь в водорослях во много крат проблематичнее. Цзян Чэн вздыхает, трёт переносицу. Теперь ему хочется рыбы. Мужчина вздыхает вновь, убирает с лица налипшие волосы. Приступ неконтролируемой злости, что терзал его последние несколько часов, если и не прошёл полностью, то точно утих до состояния лёгкого, усталого раздражения. С ним случается, не так часто, но регулярно: ненависть просто не находит мирного выхода, переполняет, затуманивает разум, перехватывает контроль. Его срывы всегда безобразны, он говорит, а иногда и делает, не думая. Особенно мерзко ему после, когда гнев проходит, а люди, близкие и дорогие, напуганы и обижены. В этот раз досталось Не Хуайсану. Цзян Чэн даже не может вспомнить почему, но тогда причина наверняка представлялась непростительной. Цзян Чэн снова вздыхает, загоняя гордость как можно дальше. Сейчас главное, чтобы его самого простили. Найти Не Хуайсана оказывается несложно: он так и остался сидеть в беседке, где Цзян Чэн его и оставил. Мужчина, немного нервно покручивая в руках веер и не прекращая ни на секунду, поднимает голову, прямо смотрит Цзян Чэну в глаза: –Цзян-сюн? Голос у него ровный, сам же Цзян Чэн этим похвастаться вряд ли сможет; он просто поднимает руку, призывая к молчанию. Не Хуайсан внимательно смотрит, как Цзян Чэн усаживается рядом, прикрывает глаза, словно борясь с самим собой, берёт его руку, незанятую веером, в свои и немного сжимает. На этом он не останавливается, осторожно целует его пальцы, прижимается лбом к руке. –Прости. Голос его звучит глухо, но искренне, слово идёт из глубины. Не Хуайсан улыбается. Он не был сильно обижен или зол, но только сейчас чувствует, как тонкая паутинка тоски, что сковывала, мешая дышать, наконец начинает таять. Хорошо.