Идеальные отношения

Ему казалось, что с того дня, как он пришел в комнату с желтыми стенами, прошло не меньше года. Так сильно все изменилось с того душного, с нависшими грозовыми облаками дня, когда он неуклюже стоял в углу, наблюдая за тем, как Гермиона Грейнджер-Уизли поправляет подушки на кровати ее дочери. Она сама вызвалась проводить его в тот день, когда он решился аппарировать в Мунго и подняться на пятый этаж. Пока он ковылял до ничем не выделявшейся двери в конце коридора, она стояла у стены, нетерпеливо постукивая носком туфли по полу. Даже в жаркий летний день она была одета в брючный костюм, и, несмотря на недавние роды, была такой же худой, как и обычно. — Скорпиус, — Гермиона вздрогнула, когда он подошел. Они все вели себя так, будто он был призраком, и, как правило, отводили глаза после того, как здоровались. Они — это Гарри Поттер и каждый волшебник старше двадцати одного, которого он видел за последний месяц. Но героиня войны решительно протянула ему ладонь, глядя в упор. — Как добрался? — Хорошо, — он прокашлялся, чувствуя, что голос начинает дрожать, а ручка двери расплываться, — благодарю. — Отлично, — в следующую секунду ее рука уже легла на зловеще поблескивающую латунь, нажимая на нее и заставляя дверь открыться. У него зашумело в ушах, и звон становился все сильнее по мере увеличения дверного проема. Гермиона повернулась к нему спиной, и ее тут же поглотило пространство палаты, удушающе действующее своей вязкой пустотой. Скорпиус с трудом заставил себя держать глаза открытыми, следуя за волшебницей в до смерти пугающую его комнату. Он чувствовал, как от испуга кровь отлила от щек, а горло сдавили невидимые руки. — Что-то ты бледен, — голос Гермионы вернул его в реальность. Скорпиус выдохнул, чересчур громко, оказавшись внутри. Ничего. Комната с любопытством смотрела на него своими желтыми стенами и плотно зашторенными окнами. Саму кровать ограждала небольшая ширма, сквозь которую были видны разве что ножки. — Я в порядке, — выдавил Скорпиус, потому что миссис Уизли все еще стояла, хладнокровно уставившись на него. Она выглядела почти опасной. Примерно, как на фотографиях в газетах, совсем не похожа на ту, что была у них в Мэноре на вечеринке. Короткой реплики оказалось достаточно: спустя два шага штора, защищавшая его от встречи с неизбежностью, была довольно резко одернута. Он задохнулся. Беспомощно оглядел комнату и зацепился за взглядом за единственного находящегося в ней человека. Наверное, поэтому Гермиона захотела сопровождать его первый раз. Она же самая умная волшебница своего поколения и все такое. На первый взгляд с Роуз все было в порядке. Она выглядела так, будто спала. Но стоило присмотреться, и на глаза попадались бесконечные, тянущиеся из ее тела трубки, наполненные мерцающим содержимым. — В магловской медицине это называется кома, — раздался чуть более теплый, чем раньше, голос Гермионы Грейнджер — так отложилось в его голове со времен учебников. — С помощью этих трубок ее организм получает питательные вещества — это усовершенствованный с помощью магии способ. У нее сильное сотрясение. Гематома в головном мозге. — И это… — Нет, — она подошла ближе, отвернувшись от него и и поправляя загнувшийся уголок одеяла. — Вероятность того, что будет задето что-то важное, слишком велика. Иногда люди могут очнуться сами, — Скорпиус видел только спину Гермионы, но он знал, что сейчас она плачет. Дело было не в одеяле — она просто не хотела делать этого при нем. Сегодня он подумал, что, кажется, в тот день она ощущала превосходство. Первому входить в эту дверь, чувствуя, как за твоей спиной у человека все сжимается при одной только мысли о том, что там, значило быть ближе к ней. Это было его собственной теорией, отдававшей одержимостью, но непременно срабатывавшей. Будь то медсестра, перед которой он открывал дверь, сама Гермиона Грейнджер или Альбус Поттер. Он, кажется, даже не пытался скрыть свой страх. Характерный скрип уже раздался, а он все стоял, не решаясь сделать и шага. Подавив ухмылку, так и норовившую искривить его рот, Скорпиус с деланным равнодушием оглядел застывшего Поттера в дверях. — Ты идешь? — его голос вывел Ала из оцепенения, и он поспешно закивал, шагнув в дверной проем с такой поспешной небрежностью, что Скорпиус невольно ощутил прилив раздражения. Словно для Альбуса не существовало негласного протокола, которому следовал каждый, приходящий сюда впервые. Он почти по-варварски ворвался в пространство желтых стен, нисколько не пугаясь их содержимого. В этот раз ширма, ограждающая кровать, стояла у стены, и даже шторы, обычно плотно закрывающие окна, находились на значительном расстоянии друг от друга. Закатные лучи солнца освещали уголок кровати, и на какое-то время Скорпиус вновь не смог совладать с магией желтых стен. Он уставился в них, медленно отсчитывая до десяти, как он делал всегда, прежде чем встретиться с ней. Альбус нарушал все мыслимые и немыслимые правила, созданные Скорпиусом за время его продолжительных визитов в эту комнату. Он громко выдохнул и сделал несколько шагов по направлению к изголовью кровати: — Что с ней? — его вопрос звенел детской наивностью так, что Скорпиуса передернуло. Ее чуть не убил твой брат, вот что. — Кома, — даже его пальцы слегка немеют, когда Альбус дотрагивается до одеяла. Он заставляет себя медленно сглотнуть, затем — глубокий вдох. Он не должен выдать себя. — Ты, наверное, знаешь, что это? — Да, я примерно представляю, — его руки наконец складываются за спиной. Отлично. Не трогай ее. — И… как давно ты здесь? Он отворачивается и смотрит в окно. У Скорпиуса смешанные чувства на этот счет: с одной стороны, он рад, что Роуз больше не находится под небрежным и оскорбительным от того вниманием Альбуса, с другой — ему хочется кричать ему в лицо о том, что он должен чувствовать себя иначе. Пятиминутный визит выглядит законченным. Сейчас, стоя у этой кровати, словно у алтаря, Скорпиус не может осквернять ее попытками заставить Ала на все взглянуть иначе, а он в свою очередь и не думает поддаваться. Они стоят, образуя странный треугольник вместе с той, кто, кажется, не досталась в итоге никому. Он смотрит на спину Альбуса: из-под воротника куртки выглядывает свитер команды. Скорпиус вдавливает ногти в ладонь, несбывшиеся мечты сворачиваются в животе режущим комком, и он, сделав очередной вздох, заставляет себя посмотреть на кровать. Если бы… Если бы. Два слова, которые, по сути, не несут за собой никакой полезной информации, которую можно было бы хоть как-то применить к реальной жизни, но сколько в них мучительной сладости. У каждого здесь свое «если бы». Раньше его «если бы» вилось вокруг его болезни, истощающей тело, отсчитывающей его дни ударами незримого маятника, дни его отца и их семьи. Сейчас — всего одна чертова деталь. Они должны были остаться в гостиной. Просто остаться там. Альбус поворачивается к нему, держа руки в карманах джинсов (он теперь почти все время носит магловскую одежду), и несколько раз открывает и закрывает рот. Затем он поднимает ладони и подносит к их голове, взъерошивает волосы с обеих сторон и резко опускает руки обратно вниз. — Знаешь, я, сейчас, кажется, должен поблагодарить тебя, — Скорпиус передергивается от того, как резко звучит привычная громкость голоса в этой палате. — Если бы не ты, я бы лежал рядом, — он кивает в сторону кровати. — Или даже не лежал… В общем, — Ал подходит к нему, и Скорпиус с ужасом наблюдает за тем, как его руки накрывают его плечи. Он вдруг на секунду чувствует все нервными окончаниями Альбуса, и ткань пиджака напоминает по ощущениям могильный камень. Он невольно потягивает носом и понимает, что его новый парфюм отдает нотками затхлой корицы. У Ала невозможно горячие ладони. Он и сам излучает какое-то… тепло. Его глаза смотрят оживленно. В них чувствуется сила. И жизнь. Скорпиус мысленно оглядывает себя со стороны: он теперь носит только костюмы и только черные, рубашки заменяет на джемпера в тон, превращаясь в ходячего душеприказчика. Он как-то видел фотографии своего отца на шестом курсе, и тогда он одевался так же. Альбус все еще держит руки на его плечах, хотя, кажется, прошло секунд двадцать или около того. Наконец, он слегка похлопывает его и опускает их, поджав губы в понимающую полуулыбку. Отступает на шаг назад, оглядывая его с ног до головы, открывает рот, чтобы что-то сказать, но затем качает головой. — Солнце почти село, — выдавливает Скорпиус. За окном и правда красное марево вперемешку с перистыми, размазанными по горизонту облаками, создающими привычный сентябрьский пейзаж, который встречал их в Хогвартсе во время вечерней тренировки. На мгновение Скорпиус испытывает острое желание простить Ала, сделать шаг вперед и позволить себе обнять его, впитать немного тепла, буквально источаемого его телом, пойти в бар и поговорить по-настоящему. Поговорить о том, что собираются сделать с его братом. И он делает первое движение, параллельно с обостряющимся вниманием Альбуса, но затем происходит что-то невероятное. Одна из трубок с грохотом падает на пол, оглашая коробку из желтых стен раскатистым шумом. Они переглядываются, и Ал порывается было поднять ее, но затем все его тело застывает и он, словно вспомнив о чем-то, отшатывается назад. — Я… я лучше не буду, — говорит он, отводя взгляд от недоумевающего Скорпиуса. — Знаешь, я лучше оставлю вас двоих, — он выходит из комнаты так быстро, что на мгновение Скорпиус верит в то, что она не имеет и над ним никакой власти. Но затем он смотрит на белоснежный хлопок, на мерцающую лужицу на полу, на треснувшую трубку, и на тонкую, с голубыми прожилками руку, которая впервые за несколько месяцев сдвинулась на несколько сантиметров сама. Скорпиус садится на корточки рядом с кроватью, понимая, что сейчас эту комнату заполнят колдомедики и его попросят уйти. Последние несколько секунд он изучает ее лицо, ее бледное, почти святящееся изнутри лицо, трещинки на губах, заживающие шрамы у висков. Ее чудесные волосы растрепались по подушке и алеют на белоснежном фоне наволочки. — Знаешь, Скорпиус, — Гермиона Грейнджер поворачивается, глядя на его плечо. Мокрые дорожки на ее щеках заставляют его поежиться. — Чего я боюсь больше всего? Не того, что она не очнется — она очнется, это лишь вопрос времени, — она достает платок из нагрудного кармана — кажется, это традиционно мужская черта, носить там платки, но Скорпиус заставляет себя сосредоточиться, — я боюсь, что она не вспомнит нас. Что она забудет то, кто она такая, и тогда… Разве колдомедики не научились работать с потерей памяти? — Почему-то я верю в то, что ты должен знать об этом, — влажные следы исчезают с щек. Она вновь смотрит прямо в глаза. — Гарри… Он согласился помочь. Он согласился, чтобы Джеймсу изменили память, вживили другие воспоминания. И тогда… тогда есть возможность, что мы сможем повторить эту ночь. Повторить ее и узнать, что за заклинание он использовал. — А что… что будет с Джеймсом, если не выйдет? И если выйдет? — Нашему обществу давно нужны изменения в системе обеспечения правопорядка, — она сказала это так, словно отвечала на вопрос в интервью. Скорпиус смотрел на нее, не веря своим ушам. Они собираются менять воспоминания преступников? Делать из них в буквальном смысле новых людей? А что, если однажды утром новый человек проснется и все вспомнит? Нет, Гермиона Грейнджер не могла просто позволить гипотезе функционировать как аксиоме. — Это процесс длиною в жизнь, не так ли? — тихо спросил Скорпиус, глядя в сторону кровати, которую миссис Уизли заслонила своей спиной. Словно не разрешая ему посмотреть на нее до тех пор, пока он не даст свое согласие. — Вы используете Джеймса для того, чтобы удостовериться, что все будет в порядке до конца. — В какой-то степени это даже видится гуманным, не так ли? — она приподняла бровь в точности, как его отец.

***

В Лондоне наступил сезон дождей, так что Алу приходилось все свободное время проводить внутри зданий. Как правило, это был либо бар, где они все реже и реже встречались с Джеком из-за его набирающих обороты отношений с Мэделин, либо тренажерный зал на последнем этаже одного из небоскребов, куда его тоже звал Джек. Так что, когда в окно его Лондонской квартиры влетело письмо с гербовой печатью, он даже не думал, прежде чем его открывать. После похода в Мунго он зарекся когда-либо повторять это. То, как Малфой стоит там и дрожит от каждого ветерка, шевелящего концы простыни кровати, неживое тело Роуз, долбанные желтые стены — все это лишь окончательно убедило его в желании сменить фамилию на что-то заурядное и сбежать куда подальше. Но самое отвратительное было не в давящем и нежеланном чувстве вины, а в том, что даже стоя там, у ее кровати, смутно осознавая, что в случае если Роуз вдруг повезет и она очнется, то Скорпиус в этот же день будет стоять на коленях у ее кровати, а у нее, между прочим, нет ни одной причины отказать парню, который с ума сходит по ней. Или, допустим, она забудет. Тогда что? Как его представят? Твой брат, Альбус. Познакомься, Роуз. Это было даже хуже, потому что ему было важно, чтобы она помнила. Хотя бы крупицы, но все же — мысль о том, что когда-то она может проснуться и передумать заставляла его расправлять плечи. Да, он долбанный психопат и, кажется, никогда не откажется от идеи быть с ней. Даже если только в своей голове. Так что Ал решил, что он будет просто стоять в стороне и смотреть. Может, когда-то Малфой станет идиотом и разрешит ему приходить к ним в особняк и оставаться на ужин. Или играть с их детьми. Или просто смотреть на нее как на картину в галерее. А может, Малфой станет идиотом настолько, что откажется от нее. Но он был уверен на девяносто девять процентов, что это случится разве что в его мечтах, а пока… Пока что он стоял на крыльце одного из фешенебельных магловских ресторанов в западном Лондоне, ожидая Забини, который предложил ему поужинать и поболтать. Если бы это было летом, он бы даже не потрудился написать письмо с отказом, но сейчас октябрь, он до жути промок, устал от постоянных выматывающих тренировок и тупого одиночества по вечерам. А еще это был повод заглянуть вместе с Джеком и его подружкой в Harrods, где он потратил треть своего оклада за месяц на новые джинсы и свитер. Зато он наконец понял причину его одержимости Мэделин: она была классной. Не в его вкусе, конечно, но все же рядом с ней было приятно находиться. У нее были короткие, примерно до плеч темные волосы, медового оттенка кожа и куча татуировок. Она училась в магловском университете, изучая английскую литературу и много шутила о том, что это, по сути, бесполезное занятие. Ал не рискнул спрашивать, зачем она продолжает свое образование, если видит его очевидные недостатки, и это оказалось верным решением, потому что позже Джек объяснил ему, что Мэделин одержима этим предметом и это ее изощренный сарказм. Ал чувствовал, что его все больше и больше поглощает магловская жизнь как возможность изменить свою идентичность. К тому же, порой ему казалось, что их мобильные телефоны могут не меньше, чем волшебные палочки. Он все еще пользовался магией для уборки, но кофе предпочитал готовить себе сам, стоя у плиты и постукивая пальцами по столешнице, в ожидании того, как вода в турке закипит. Даже для самих маглов этот способ был старомодным, но он завораживал его своей сосредоточенностью. В те семь минут, что уходили на приготовление утреннего эспрессо, он успевал уставиться в одну точку и расслабить свой разум настолько, чтобы провести время в другой реальности. Затем, когда кипящая вода шипела и брызгалась на его обнаженные руки, он технично запирал запрещенные мысли на ментальный замок и возвращался в хмурое утро магловского Лондона. Опоздание Забини было опасно тем, что, пока Ал ждал, ему было нечем себя занять. Он не мог прогуляться — на улице зарядил ливень, а у него не было зонта. Привлекать внимание маглов сухой одеждой посреди дождя было сомнительной идеей. Метрдотель блуждал в зале, поэтому сесть за их столик было невозможно, свой телефон он тоже оставил дома, так что соблазн провалиться в воспоминания был слишком велик. К счастью, в смеси тумана и дождя наконец показались очертания такси, остановившейся неподалеку от здания, в котором находился ресторан. Ал закатил глаза, наблюдая за Забини, одетым в последнюю коллекцию Nott Design, и оттого выглядевшим долбаным клоуном посреди маглов. Ему даже пришло в голову пошутить насчет того, что Герберт, вероятно, американец, но он почему-то передумал. — Привет, — Забини расплылся в сияющей улыбке. — Спасибо, что согласился поужинать с нами, — прежде, чем Ал успел осознать произошедшее и ретироваться, из-за бархатного плеча Герберта выплыла миниатюрная блондинка, одетая в женскую версию одеяния Забини. Чудесно. Ужин с фриками. Альбус и блондинка не успели обменяться делаными любезностями, потому что метрдотель жестом подозвал их компанию. Они прошли в глубь зала, собирая мимолетные взгляды на кончиках искрящейся ткани брюк Забини и его спутницы, но в остальном всем было все равно. Опустившись на деревянные стулья (Ал вспомнил, что средний чек ресторана переваливает за две сотни фунтов), Герберт тут же заказал бутылку какого-то вина, крайне быстро проговорив название, а девушка беззастенчиво достала помаду и принялась щедро красить ей губы. — Это Арианна Леви, новый корреспондент «Пророка». Они меняют концепцию издания, и Арианну пригласили специально из Парижа по такому случаю. — Герберт сложил руки в замок перед собой, и Ал еле сдержался от того, чтобы не сказать «э-э». — Арианна, это Альбус Северус Поттер. — Я знаю, — ее французский акцент был таким же, как у любого сидящего в этом ресторане. — Все знают Гарри Поттера, Забини. Или, может быть, ты упустил тот момент, когда он спас вашу страну от гибели? Ал хмыкнул, глядя за ее плечо. — Поттер, — она повернулась к нему всем телом, и теперь, в мерцании свечей, ее лицо было почти красивым. Ал пригляделся к ее чертам повнимательнее: сколько ей на вид? Двадцать пять? — Я здесь, потому что считаю ужасным упущением — позволить единственному сыну Гарри Поттера каждый день готовить ужин при помощи магловской духовки. Скажи, ты уже начал сам мыть посуду? — Э-э, — он все же не сдержался, — нет, и я не… Единственный сын, — Герберт быстро выпил вино из бокала, только что наполненного официантом. — У меня есть старший брат, Джеймс, и с ним сейчас… — Для такого специалиста, как я, Поттер, подобные случаи только вносят дополнительный интерес, — ее глаза сверкнули, и она наклонилась ближе, сокращая дистанцию между ними. Ал невольно отодвинулся. — Я хочу сделать тебя героем твоего поколения. Хочу, чтобы твое имя стало брендом. Мое предложение таково: я становлюсь твоим агентом, конечно, строго конфиденциально, а ты делаешь все, как я говорю. Опережая твой вопрос, объясню: без меня ты можешь рассчитывать разве что на воскресные визиты к родителям, ни о какой магической социальной жизни речи быть не может. Ужин из супермаркета и поход по магазинам с магловской подругой твоего единственного приятеля как досуг на всю оставшуюся жизнь, — Арианна разве что не отсалютовала бокалом в конце своей речи. Когда-то ему уже обещали нечто подобное в обмен на то, чтобы он все делал так, как скажут. — Кажется, преследовать людей и их частную жизнь — незаконно, а? — Ал огляделся в поиске официанта, намереваясь заплатить за вино и уйти из этого места, но все сотрудники словно испарились. Арианна поймала его взгляд и ухмыльнулась. Он вздохнул. Перевел взгляд на Забини. Интересно, как давно они расстались с Лили и как долго он спит с этой Леви? — Как дела, Герберт? Чего так вырядился? — Вообще-то, Альбус, — и эта его новая привычка называть его полным именем, — я теперь один из ключевых сотрудников в Nott Design, так что этот костюм — дань корпоративной этике. А тебе бы не мешало переодеться, честно говоря. Мне кажется, что я заметил на тебе джинсы. — Правда? — Ал откинулся на неудобную спинку, скрещивая руки на груди. — И как тебе работать на Малфоев? Быть двуличным придурком — тоже часть их корпоративной этики? Хотя, подожди-ка: ты и твоя семья всегда делали это, не так ли. Герберт рассмеялся. — Альбус, серьезно, мы уже не в школе. Арианна сидит здесь только потому, что я чувствую беспокойство о тебе и твоей жизни. Я обеспокоен тем, как ты распоряжаешься ей. «Торнадос» подержат тебя пару сезонов, заработают на шумихе вокруг твоего имени и избавятся, когда она всем надоест. У них гнилая пиар-стратегия. И что тогда? Купишь дом в Челси и женишься на девушке, которая никогда в жизни не слышала слово «квиддитч»? — А ты, значит, чувствуешь вину за то, что моя жизнь сложилась так, учитывая твою роль во всем этом? — Забини напрягся, в то время как блондинка превратилась в огромную пару ушей. Серьезно, казалось, будто она сейчас выпрыгнет из своего тела, лишь бы узнать хоть каплю подробностей. Ал приподнял брови, указывая взглядом на реакцию спутницы Герберта, и ему даже не нужно было смотреть, чтобы понимать, насколько Забини в шоке от того, как просто он облажался. И кто из них ходил к психотерапевту? Альбус решил не задерживаться здесь больше, так что, бросив пятьдесят фунтов за свое не выпитое вино, он нарочито вежливо распрощался с каждым из присутствующих. Зная, что Забини наверняка попытается последовать за ним, Ал решил проблему донельзя просто: вызвал магловское такси. Он захлопнул дверь автомобиля прямо перед просочившимся в салон намерением Герберта разнести его голову в щепки своей нудной оправдательной речью. Он гулял по городу два часа, пытаясь хоть как-то выветрить кипевшую ярость и негодование. Возможно, ему стоило поговорить с Забини, конкретнее обозначить то, что ему вовсе необязательно слушать своего отца после того, как его сумасшедший брат использовал на нем заклятие. Наверняка Блейз Забини просто с ума сошел от возможности залезть сыну в голову и расставить там все на свой вкус. А теперь слишком поздно — Герберт сошел с ума. Мэделин как-то сказала, пока они выбирали рубашки в отделе распродажи: — Ты похож на плотно зашнурованный ботинок, — Ал вздрогнул, а Джек округлил глаза в преувеличенном удивлении. — Нет, я серьезно, ты словно сдавил все сосуды и конечность буквально немеет от внутреннего напряжения. Ты не замечал, что твоя жизнь изменилась за последнее время? Ты всегда был таким молчаливым? — ее деловитый тон подарил его всполыхнувшему сознанию несколько вспышек-воспоминаний, в основном осколков из губ, волос, запахов, касаний пальцами. — Мэди, детка, — Джек поспешно вытащил одну из рубашек. — Как тебе? Мэделин одобрительно кивнула, и они отошли в сторону примерочных, оставив Ала рядом с большим зеркалом. Он повернул голову, сталкиваясь со своим отражением. Медленно, последовательно он начал восстанавливать образ Альбуса-до в голове. Полгода назад: минус пару сантиметров, закатанные рукава рубашек, небрежно уложенные волосы, круги под глазами от поздних разговоров с Гербертом, едкая шутка после слов приветствия, ухмылка при виде симпатичной девушки, нелюбовь к тыквенному соку, ссоры с учителями. Строить грандиозные планы, огромная вечеринка в честь дня рождения, пышные приемы с родителями, крутой контракт, прозрачные намеки на членство в сборной. Чуть больше года назад: равнодушие к магловской жизни, запретный интерес к Роуз, смешанные чувства по поводу их поцелуя, это неправильно, но это то, что он хочет повторить. Утро, когда шел дождь и он предложил ей косяк. Ее волосы пахнут ветивером, это очень пряный, почти мужской запах, но ему хочется придвинуться ближе. Широко распахнутые глаза. Потрескавшиеся губы. Капельки воды на ребрах, липкие от крема колени. — Ал? Ты же не против, что я зову тебя так, а то твое имя слишком даже для коренного жителя Сассекса, — Мэделин рассмеялась, глядя на него. Наверняка он выглядит так, будто его застали за мастурбацией. — Я тут подумала, что хочу познакомить тебя кое с кем. В следующую пятницу. Джек сказал, что вы будете свободны, так что, если ты не против, то дай знать до выходных, ладно? Образ Роуз проваливается сквозь пол. Он пытается поймать ее, схватить за руки, но каждое слово Мэделин увеличивает разверзывающуюся пропасть. — Ладно, — отвечает за него Джек писклявым голоском. Сидя в такси по пути домой, Ал прокручивал фразу Мэделин снова и снова. Затем пытался представить, как Роуз очнулась и благодаря репутации, кропотливо созданной при помощи Арианны, он сможет встретить ее на улице без предписания явиться в суд за нарушение запрета о приближении. Или это работает только у маглов? Но воображение подкидывало иной, более реальный вариант: Роуз никогда не очнется, и Малфой, проведя лет пять с не диагностированной клинической депрессией возле ее кровати, либо умрет следом, либо женится на какой-нибудь аристократке из Болгарии, которая по-английски знает только «да». Мысль о том, чтобы когда-то вернуться в те времена во Франции, становилась не реальнее сна. В конце концов, он должен хотя бы попытаться жить дальше. Без всего этого.