Полиамор

Чонгук возвращается с широкой улыбкой и объятиями до хруста в позвоночнике. Он улыбается, смеётся рядом так, словно ничего не было — словно Чимин не сходил с ума без ответа на его сообщения и звонки, словно Чонгук и они вдвоём в порядке. Словно Чимин не начал как пару недель отчётность своей в него влюблённости (он боится называть это большим). И тогда Чонгук говорит, что у него есть новость, а Чимин чувствует настолько явную тревогу и едва ли не панику внутри, что буквально заставляет себя натянуть на лицо улыбку до щёлочек вместо глаз и задорно, так, словно всё окей, спросить: — Мне уже бояться? — с дрожью в душе и стойкой усмешкой в голосе. Словно всё и правда в порядке. — Я много думал и пришёл к такому выводу, которым хочу поделиться, если ты не против, — Чонгук заглядывает в его глаза и не касается руками — лишь хлопает по плечу как бро, и Чимин искренне надеется, что прямо сейчас от его манипуляций у Чимина не дернулся глаз и не скосило улыбку. Ведь он счастлив, искренне — его друг вернулся. Они снова в порядке. Они друзья. — Так скажи же? — режет он нарочито мягко и словно подбадривающе, а Чонгук смеётся и прыгает куда-то вперёд — где нуны, менеджеры, стафф, дэнс-команда. Он идёт спиной к стенке с заваленными в углу рядом коробками с мусором и лукаво улыбается, качая головой. — Вечером, хён. И на этом «хён» Чимин заливисто смеётся, чувствуя влагу на ресницах, и поспешно ретируется в туалет, не забыв прихватить с собой сумку, забитую таблетками, которые сейчас кажутся чем-то вроде глотка воздуха. Или плацебо, что чувствуется им. «Хён»... Так глупо, но Чимин до сих пор помнит слова Чонгука ещё в начале их «дружбы» о том, что он назовёт его хёном без сарказма лишь тогда, когда придёт пора закончить их отношения friends with benefits, коими представали они с Чимином, по всей видимости. Господи, как же смешно. Чимин влетает в кабинку и грохает дверью так сильно, что будь кто внутри — точно подпрыгнули бы. Но Чимину плевать. Его лицо озаряет кривой оскал, что должен был выглядеть улыбкой, и Чимин смотрит на себя в зеркало на двери кабинки туалета, смотрит в свои красные белки, свою шершавую кожу, свои отвратительно пухлые губы и эти его щёки, натянутые в «улыбке», равно как у Пеннивайса — он смотрит и смотрит, видя, как по скулам скатываются слёзы, и тогда из сумки выпадает лента лекарств от врача с точным указанием «не переусердствовать» и «принимать строго по графику», но Чимин лишь хрипло смеётся и отрывает два контейнера — на два дня, — и глотает, запивая водой из бутылки, по очереди шесть штук. Чтобы или полегчало, наконец, или отрубило на конец. Из груди вырывается смех, и Чимин смотрит на себя — не отрывается. Напротив него сидит на толчке изляпанный жизнью, изрезанный самим собой молодой парень, что учится в самом престижном университете страны, работает с самой успешной в мире группой, задыхается от нездоровой любви к двум парням, один из которых любит того же, кого и Чимин — Чимин сам не понимает, что его не устраивает и почему так нестерпимо хреново. Мать вчера спрашивала, когда он познакомит её с девушкой, о которой так улыбается его сердце и болит душа; и Чимин режется об самого себя, потому что нет никакой девушки. Есть два мужчины, парня, человека, а матери — даже ей — это не понравится, и он потеряет её. Если на себя уже сломано и плевать, то какого черта он будет лишать и её иллюзий матери о благополучии ее сына. Благополучие. Ох, он весьма достаточен по благам этой жизни. Только вот от них все внутренности всмятку, и это даже смешно. Он почти в порядке. И Чимин смеётся вновь, падая с крышки унитаза на кафельный пол; его лекарства выпадают из сумки и откатываются куда-то к двери и выходу из туалета. — Чим-Чим? «Господи, только не ты. Не подходи, пожалуйста. Пожалуйста!» — проносится в голове за мгновение равное распахнувшейся двери и встреченному в залитом светом туалете взгляду кошачьих глаз с разными веками. И Чимин смеётся, без сил заткнуть себе рот, словно он Джокер и у него просто такая болезнь, а в целом он в порядке. Но что-то не в порядке! Глаза цвета карамельного шоколада, яркие и с отблеском от ламп позади Чимина и над уровнем толчка, расширяются до отображения ужаса на лице, и их владелец тут же падает на колени, хватая Чимина за руки и дергая на себя. Его загребают в объятия так стремительно, утыкая его носом в чужое плечо, что Чимин даже сообразить толком ничего не успевает, хрипя от смеха и задыхаясь от заливающихся в рот слёз. Только несколько минут спустя до него доходит, что это его собственные, а Тэхён тихо шепчет ему в самое ухо, что он рядом, и считает секунды: одна, две, три, привлекая к счёту и Чимина, заметно выдыхающего на каждом ударе пальцем по его спине и тихому: двадцать два... тридцать восемь... пятьдесят девять... И Чимин выпускает очередной всхлип с последними глотками кислорода, глубоко набирая лёгкие полным запаха Тэхёна воздухом, что пропитан чачжанмёном, лавандовым кремом для рук и клубничным запахом тэхёновой любимой свечи. Он крепко держится за чужие плечи — такие тонкие, но настолько широкие, безопасные и сильные, что вызывают дрожь. И Чимин лишь больше прижимается мокрым от слёз лицом к аляпистой рубашке Тэхёна, мысленно усмехаясь, что иногда, всё же, бывает хорошо не быть девушкой. И тут же бьёт себя внутренне по лицу, потому что косметикой пользуется даже он. Просто сегодня отчего-то забылось. — Чим, расскажешь, что случилось? — тихо просит Тэхён, поглаживая его по спине, и Чимин искренне хочет сказать, что ничего, честно, ничего, но не может, а потому просто кивает, сжимая напоследок чужую рубашку на плечах, и шепчет: — Нервный срыв? — словно предполагает, но Тэхён не докапывается; лишь тихо вздыхает и не отпускает из объятий. — Ты обещал показать свои рисунки, помнишь? — он переводит тему, это понятно, но. И Чимин вновь мысленно усмехается: как бы не выдать горькое «На всех моих рисунках ты и Чонгук», но если о втором Тэхён ещё и примет — кажется, всё уже понял, то насчёт первого есть сомнения. Но Чимин кивает. Он покажет. Все их покажет.

.

Чимин отрабатывает прогон с улыбкой и истеричным смехом, что каждый в помещении воспринимает заливистым, улыбаясь в ответ, и отдаётся движениям так, словно сегодня его последний день в жизни, его последний выход, и даже Чонгук не замечает ничего, всё разговаривая и общаясь с кем угодно кроме Чимина, старающегося даже не думать в его сторону, но — ха! — как же нелепо и смешно пытаться. Тэхён всё время рядом. Он говорит с ним о погоде (покрытом серыми облаками небе), о собачках и об «Ужине с убийством» — фильме, что посоветовал кто-то из фанатов, и что оказался весьма забавным. Тэхён всё говорит и говорит, даже не ожидая ответа, но Чимин их даёт. Просто потому, что каждое слово Тэхёна бесценно для него не менее разрушающих действий Чонгука. Поблагодарив каждого работника, Чимин хочет подойти к Чонгуку и договориться с ним, что вечером он будет ждать на их месте, но видит пришедшее на телефон сообщение в каток — даже не лично.

Хён, я не смогу этим вечером. У меня планы \(О•о)~* Надеюсь, ты за меня потом порадуешься Как все поймёшь ^^

И Чимин вновь смеётся так громко, что носом бьёт по клавиатуре до короткого «Оки-доки ^^», и убирает телефон так далеко в сумку, что пусть бы он и вовсе потерялся. Чонгук не пишет смайлики. Он не называет хёном. И он точно не отменяет планы, не объясняя толком причину. И это действительно повод посмеяться. — Идём? — мягко спрашивает Тэхён, касаясь его плеча ладонью, и Чимин кивает. Идём.