***
Все те годы, что существовал цирк, артисты и музыканты жили бок о бок, как одна большая семья, но в каждой семье кто-то общается между собой больше, кто-то меньше, кто-то предпочитал вовсе сидеть отдельно ото всех. Небольшой цирковой оркестр, точнее то, что от него осталось, всегда был сам по себе. Да, музыканты все еще были частью этой немного странной семейки, но многие к циркачам относились с откровенной неприязнью — называли всех презрительно клоунами, шутили между собой над ними и сочиняли обидные каламбуры, считая себя будто бы на ступень выше, но никакой открытой ненависти, понятное дело, не было. Артисты к этому тщеславию относились весьма спокойно, полагая, что раз они этим людям так не нравились, то не было и смысла что-то кому-то зачем-то доказывать. Кому нужны лишние конфликты, верно? Особенно сейчас, при условии, что они все оказались на одном идущем ко дну корабле. Сейчас было не нужно знать и думать о том, кто был выше, кто ниже, кто умнее или глупее — сейчас все были на равных. На дне. На дворе была глубокая ночь. За тонкими тканевыми стенами шатра завывал ледяной ветер, и даже под цирковым навесом все кутались в самые теплые вещи, что только могли найти. Если подумать, то во время выступлений в такую погоду никто и не замечал холода, ведь каждый артист, выходивший в манеж со своим номером, чувствовал тепло одобрения и счастья, которое исходило от трибун. Оно было даже вполне себе реальным, не метафоричным, поэтому вместо теплых курток даже в самые дремучие холода были яркие костюмы как с иголочки. С годами это тепло куда-то испарялось, полные ряды зрителей сменились почти пустыми, и вот настал тот день, когда на смену теплу пришел мороз и когда не осталось никого. И цирка тоже не осталось. Осталась только зима. Зима над ними нависала зловещим сугробом, еще немного — и накроет с головой, и там же и задохнешься, если не будешь бороться. А хватит ли сил бороться? Был ли вообще теперь смысл? Ответа на эти вопросы уже никто не мог дать, ведь все, кто был в цирке, остались ни с чем. — Да, ты знаешь, мы сходим с этого поезда. — В каком смысле, сходите? То есть вы меня вот здесь и оставите? У одного из выходов из цирка что-то происходило. Несколько музыкантов, спешно упаковавших все немногочисленные вещи, куда-то засобирались, и одного из своей небольшой труппы явно с собой брать не собирались. — Сам понимаешь, сейчас такие времена настали… Каждый сам за себя, дружочек. — Мягким тоном начал один мужчина уже достаточно преклонного возраста, ставя чемодан на землю и потирая замерзающие руки. Он был голосом этого цирка: объявлял номера, приветствовал зрителей и прощался с ними, и все привыкли к этому поставленному голосу. В меру звучному, мелодичному и приятному, но сейчас он звучал до противного приторно и с плохо скрываемой издевкой. — Босс нам предложил уехать с ним в соседний городок, ну, знаешь, когда дело с цирком запахло жареным, хочет начать новый бизнес — податься в кабаре. И знаешь, трубач ему почему-то не нужен. Может, ты как-нибудь сам? — В каком смысле «сам»? Меня же одного не возьмут никуда! Один музыкант — это не туда и не сюда, — Протестовал трубач. Альтаир был единственным из всего оркестра, кто был в цирке с самого его основания. Тех, кто был с ним, либо выгоняли, либо заменяли знакомыми директора, и так получилось, что в итоге кроме трубача никого из старого состава и не осталось. И вот теперь Шеф пытается спасти от утопления себя и своих знакомых, попутно удерживая под водой всех остальных. Ведущий усмехается и переглядывается с остальными музыкантами, что уже собрали вещи. — А ты и не один. Вон, клоуны поди придумают чего-нибудь, с ними и оставайся. — Но мы же команда! — Послушай, что я тебе скажу, Альтаир, — Вальяжно и как-то по-отечески мужчина, в одежде которого могли уместиться одновременно два человека, кладет руку на плечи Кожахметова, повернувшись вместе с ним спиной к музыкантам. Из небольшого коридора было видно весь манеж как на ладони. Вон там, сверху где-то, были закреплены трапеции, вверх под самый купол шатра вели лестницы, а на небольшом мостике над занавесом, которое отделяло закулисье и вольеры от сцены, обычно стоял оркестр и ведущий. Такая знакомая постройка, и сложно было поверить, что все это скоро станет просто кучей мусора на свалке. — Это реальная жизнь. Не кино, где все обязательно все будет хорошо, потому что это нужно зрителю, и уж точно не сказочка, где добро побеждает зло. Это реальный мир, сынок, и в этом реальном мире не всё бывает так, как тебе хочется. Команда, не команда, сейчас это уже не важно — мы все безработные и бездомные бомжи, которые за лишние гроши продадут друг друга в ближайший бордель! На несколько долгих секунд в воздухе виснет гнетущее молчание, которое нарушали лишь свистящий ледяной ветер, отголоски переговоров артистов в манеже и заставляющие вздрагивать всех в округе выстрелы. — Сейчас каждый сам за себя. Хочешь жить — так умей хватать эту самую жизнь за все доступные тебе места, а не сетуй на то, что «мы команда». Музыканты дружной гурьбой собираются и по очереди выходят на мороз, а Альтаир, так и стоя неподвижно на одном месте, провожает каждого взглядом, а после — еще несколько секунд смотрит на развевающиеся из-за ветра занавески выхода, сжимая в руках свою старую и местами помятую трубу. За годы здесь он ни разу не чувствовал себя брошенным, ведь он всегда, как ему казалось, был окружен друзьями — с шефом он был в неплохих отношениях, с музыкантами тем более, а ведущий так и вовсе был ему как отец, да и с артистами, если уж честно, ему было тоже комфортно. Но сейчас… Сейчас было ощущение, словно в эту холодную зиму у него не осталось вовсе ничего. Трубач так и остается стоять в проходе у манежа, постоянно ежась от сквозного ветра и время от времени вздрагивая из-за выстрелов, которые в какой-то момент прекратились окончательно, и просто не решается пойти к остальным на арену. О слегка натянутых отношениях между музыкантами и артистами Альтаир помнил, и просто так эта атмосфера неприязни никуда не делась даже с уездом основной группы музыкантов.***
Для Димы удар был не настолько большой. Он был человеком, который обычно не привязывался к месту, как кот — всегда в новых краях в поисках еды и тепла. В цирк Вечеринин попал не так давно, может, год или полтора назад, так что потерять его было… Не страшно. По сути, даже терять было и нечего. Кроме, как оказалось, Альтаира, — его нового лучшего друга, товарища и единственного человека, с которым у Димы были хорошие отношения. Ведь раньше, во всяких подобных местах, не находилось людей, которые оказывались так близки Диме. Обычно Вечеринин оставался где-то в стороне, ни к кому не привязывался, потому что понимал, что работает он тут недолго, и если привяжется, то потом будет не очень приятно уходить. А с Альтаиром как-то срослось… Поэтому, только узнав новость о полнейшем крахе цирка, неумелый факир, выучившийся искусству по принципу методичек за неделю, поспешил разведывать о том, что же будет делать его друг. Он поедет домой? У него были деньги, чтобы ехать домой? Или он остается в этом городе? Или он уже нашел работу? Дима не мог знать. Но сцена, которую он видел перед тем, как поздороваться, заставила Диму не просто разозлиться… Вечеринин впал в тихую ярость. И придти в себя парень мог лишь тогда, когда оркестр скрылся где-то там, на улице. Дождался, подошел к Альтаиру и закрыл его глаза ладонями, встав где-то позади. — Угадай, кто? — Без смеха спрашивает факир, осторожно убирая свои руки, складывая те в карманах потрепанных брюк. — Эти мудаки с тобой ведут себя еще более… Как мудаки. Мудаки в квадрате, черт бы их побрал. Дима старался всегда придерживаться нейтральной стороны. Он не встревал в споры, никого не оправдывал, и просто… Работал. Он делал свою работу, получал деньги и жил. Но иногда такая несправедливость, как в оркестре, его сильно нервировала. Разве можно быть настолько отвратительным человеком? Особенно для того, кто в свое дело вкладывался душой? Как вообще можно говорить настолько омерзительные вещи человеку, как Альтаир?Суки.
— Добро пожаловать в мою жизнь. — Безрадостно комментирует трубач, оглянувшись на Диму. Факир был почти единственным из коллектива артистов, с кем Альтаир так хорошо спелся — и с остальными он был в неплохих отношениях, его вполне любили, относясь мягче, чем к остальной части музыкантов, и на то вполне были свои причины. Мало того, что половину из выступающих он знал уже добрый десяток лет — Ал был к тому же и довольно открытой души человеком. Наверное, поэтому он с Димой и подружился. За пределами шатра, если вслушаться в свист ветра, были слышны разговоры, смех, а потом и звук заводящегося мотора явно старой машины. Все. Оркестр уехал. — Чем собираешься заняться теперь? Больше нет плотного графика выступлений и постоянных переездов, — интересуется музыкант, присев на краешек борта манежа. Наверное, этот вопрос Кожахметов задавал именно потому, что не знал, что ему самому теперь делать. Куда деваться? У него из вещей — две пары брюк, рубашка, сотню раз перешитая жилетка и старая труба, а впереди, между прочим, зима. И цепляться за кого-то из оставшихся циркачей тоже не хотелось — неудобно как-то. Казалось, словно оставшиеся артисты были одной большой семьей, что, вероятно, так и было, а еще один невесть откуда взявшийся член этой семьи будет словно не к месту. Словно троюродный внучатый племянник кузины по бабушке Музыченко — вот примерно так себя сейчас чувствовал музыкант. — мы свободны, в каком-то смысле. Только вот свобода что-то вообще ни разу не радовала. Не сказать, что не появлялось желание или даже шальной мысли бросить этот цирк к чертям собачьим и уйти куда-то на серьезную работу, пробоваться в один оркестр, второй, третий, авось и возьмут где, но что-то подсказывало, что это просто не по-людски. Нельзя так просто бросать свой, по сути-то, родной дом. Только вот сейчас получилось, что дом их всех сам бросил. — Я… Не знаю. Наверное, соберу деньги, куплю билет на поезд, отправлюсь куда-нибудь, где заработаю на еще один билет… В принципе, как и раньше буду — кочевать. А вы что делать собираетесь? Дима осторожно подсаживается ближе, положив руку на колено своего друга. Сжимает, чуть поглаживает большим пальцем, поддерживая, и улыбается уголками губ. Ему не хотелось, чтобы Альтаир был расстроен из-за всего произошедшего. Музыканты оказались полнейшими гнидами, а ведь Кожахметов им доверял, верно? Альтаир просто не заслуживал подобного. Конечно, сам Дима был не очень-то приятным человеком время от времени, но он бы точно не поступил так с тем, с кем работал десять чертовых лет. Он Альтаиром проникся меньше, чем за год, а тут… Десять лет, это сколько от века?.. Альтаир лишь дергает плечами. Что ж, у Димы был какой-никакой план — сырой, простой как три копейки, но план же. А вот у трубача вообще не было не единой мысли, что ему делать. Шататься по кабакам и всем музыкальным заведениям в надежде, что куда-то да возьмут? Может, этот план и сработал бы раньше, месяца три-четыре назад, но не теперь. Сейчас он скорее отморозит себе руки и схватит пневмонию прежде, чем прибьется куда-то. — Тоже не знаю. — Вздыхает мужчина. — Наверное, буду играть на улицах, пока холода не ударили, — несколько секунд музыкант колеблется, а потом просто утыкается носом в чужое плечо. Ему было это нужно, и Дима был единственной поддержкой сейчас. — а что потом — одному Богу известно. — Что ж, такое себе… — Бормочет Дима, а потом чувствует, как тяжелая голова падает ему на плечо. Но он ничего не говорит, а просто осторожно пододвигается ближе, понимая, что Альтаиру это нужно было сейчас. — Но… Знаешь, мы бы могли держаться вместе. Все таки, в одиночку мы вряд ли выкарабкаемся из этой ситуации, а вдвоем, или с остальной группой — запросто! — Выдвигает мысль Вечеринин, немного медля, но кладя ладонь на затылок трубача, холодными пальцами зарываясь в темные волосы. — По крайней мере, вместе будет легче. Будет поддержка, знакомый коллектив… — Да, вместе будет легче. — Соглашается Альтаир, обняв себя руками за плечи. — Только я не особо-то знаком с основной командой, сам понимаешь. — Ничего. Будет повод познакомиться поближе. Мы все всё равно в одной лодке, так что терять уже нечего. — Дима поднимается на ноги и тянет Альтаира на себя, не давая тому даже продолжить диалог. — Чем больше рук, тем больше денег. И чем больше людей, тем больше средств согревать твои руки, которые будут мерзнуть на холоде. — Воодушевленно говорит Дима, взяв Кожахметова за ладони, пальцами скользя по грубой коже. Альтаир улыбается. Что ж, Дима был отчасти прав, да и попытаться стоило. Хуже уже точно не будет.***
Единственное, что радовало — сейчас не шел снег. Ветер уже несколько дней задувал так, словно кто-то там наверху старался сдуть этот клочок земли в Великобритании с лица планеты вместе со всеми его обитателями. Некоторые пристройки к основному шатру шатались из-за этого урагана, наклонялись, а одна небольшая палатка уже и вовсе сложилась и зацепилась за ближайшее дерево, не дававшее ей отправиться в путешествие по округе. Сейчас недалеко от этого самого дерева кучковались брошенные артисты, о чем-то разговаривая. В основном вспоминали, как было здорово раньше, и дискутировали на тему того, куда бы теперь можно было прибиться и где спрятаться, ведь просто так стоять на холоде было как минимум глупо. Суммарно у них восьмерых было около сорока фунтов: у кого-то не было денег вообще, у кого-то нашлась мелочь в кармане, у кого-то были хоть какие сбережения. На первый взгляд не так-то мало, верно? Но стоило вспомнить, что их тут не двое и даже не пятеро, а целый что ни на есть табор, и становилось как-то печально и грустно, ведь на эти деньги все вместе они никуда приткнуться не смогут. Помимо этого нужно было найти какую-то еду, а кому-то еще и одежду. Далеко не у всех здесь было что-то кроме обычных легких костюмов, и буквально всего у нескольких нашлись легкие курточки, которых уже сейчас было просто недостаточно, чтобы согреться. Ситуация складывалась не радужная. — С таким бюджетом и полным нулём запасов мы загнемся уже через дня два, нужно что-то придумывать. — Говорил Вадим, пока все по очереди предлагали свои варианты для дальнейшего плана по выживанию. Именно выживанию, потому что ситуацию, в которую они все попали сейчас, сложно было назвать как-то иначе. — У нас в вольере лежат две мертвые лошади. Мяснику местному сдать можно, тоже какие-никакие гроши ведь. Сашу, услышавшего такое предложение, буквально сразу пришлось придержать за плечи, чтобы он случайно никого в порыве негодования не покалечил. У него был трудный день, как, впрочем, и у остальных, и дрессировщик за последние несколько часов ни слова не проронил — выкурил почти половину пачки дешевых сигарет и выпил за компанию с остальными, прежде чем выйти на холод, но молчал. А вот сейчас уже молчать было невозможно. — Я тебе втащу сейчас. Мяснику сдать! — Возмутился Анисимов, фыркая и доставая из кармана еще одну сигарету. Этот человек курил не больше, чем все остальные артисты, но сейчас Кикир был на нервах, поэтому пачка, что была утром почти полная, сейчас была практически пустой — в ней одиноко болталось две оставшихся сигареты. — Лучше тебя ему, блять, на убой справим, не отличишь от свинины. Юра возмущенно пихает дрессировщика в плечо, Паша осуждающе на него косится, наконец отрывая зависший взгляд от пошатывающегося от ветра шатра, остальные же высказывают что-то короткое, ёмкое и неодобрительное. Вадик лишь закатывает глаза. Саша сам по себе был человеком резким и попросту сложным в общении, а сейчас тому явно было не очень-то весело. Ни дома, ни денег, так еще и с животными заставили самолично расправиться… Этот день для него явно стал адом, не иначе. Встревать в конфликт и отвечать агрессией на агрессию — значит однозначно тушить огонь бензином. И огонь этот будет не греть, а просто сжигать, того и гляди до драки дойдет. — А что ты предлагаешь? — Похороним. — Саша, ты совсем поехал. — Я сказал, что похороним — значит похороним. Они были такими же артистами, как и мы с вами. Сам бы попробовал перестрелять всех тут присутствующих - своих друзей, паскуда! - и Я бы посмотрел, как ты сдаешь туши артистов на мясо! — Успокойся, Анисимов. И ты, Вадим. Успокоились! — Рявкнул Музыченко. Спорить никто не решился. И прежде, чем неподалёку от шатра появилось пять небольших холмиков рыхлой земли, прошло несколько часов — все продрогли, устали и извозились в земле, но дело было сделано. А теперь предстояло идти куда-то, где они смогут остановиться и укрыться от первых снегопадов. — Так… Куда пойдем теперь? — Задает коронный вопрос Паша, зыркнув с недовольством на Сашу, а потом, опираясь на лопату, переводя взгляд на фокусника и, похоже, нового лидера этой клоунады. Юра был к тому же еще и единственным источником света — в его руках была старая керосиновая лампа, что все-таки хоть немного освещала ближайшие метров пять вокруг. Свет был совсем слабым, время от времени мигал, но в кромешной тьме ночи стоило радоваться и этому. Музыченко глубоко вздыхает, выпрямляясь, но сразу съеживаясь обратно из-за холода. — На вокзал. До него почти десяток километров ходу, к утру доберемся… Ближе ничего всё равно нет. — Ты просто сумасшедший, — выдает Кикир, то и дело вытирая свои руки о дряхлую кофту. — Поистине сумасшедший. — А ничего больше не остается. Мы похоронили твоих животных, Анисимов, потратили на это кучу времени, и мы бы могли придти раньше, но... Как видишь. А сейчас берите яйца в кулак и пошли. Девушки... Девушки, просто соберитесь духом, — в привычной для себя манере усмехается Юра, пальцами разглаживая свои усы. — дорога будет долгой. Артисты, брошенные на холод, кивают. Впереди и правда долгая, изнуряющая дорога, и лучше они начнут свой путь сейчас.***