— Юр, че делать-то будем? — Паша сильнее кутается в свое старое потрепанное пальтишко, искоса поглядывая на Музыченко в тусклом свете керосиновой лампы. Проспали они до самого вечера — на улице снова темнело и было холодно, а пронизывающий до самых костей ветер заставлял ежится, дрожать и просто молиться, чтобы это была не последняя ночь, которую он видит. — У нас ни денег, ни еды толком, ни даже каких-то более-менее теплых вещей… Того и гляди загнемся прямо в этом гробу на рельсах один за другим.
Бывший акробат говорит тихо, невольно оглянувшись на последних словах на Кикира. Он все еще спал — дорога бедолагу окончательно вымотала, разве что теперь рядом сидел не Вадим, а Альтаир. Поодаль, на пустых рельсах, остальные ребята развели костер из более-менее сухого хлама, найденного в других вагонах, и Рулев ушел хоть немного погреться. Одного дрессировщика оставлять было попросту страшно, так что было решено сидеть рядом посменно.
— Саша вон вообще такими темпами долго не протянет… — Дрогнувшим голосом проговаривает Личадеев. Он не был склонен к паранойе или чему-то подобному, но сейчас было до чертиков страшно. За будущую жизнь, за друзей, за Юру конкретно, на плечи которого свалился невероятный груз ответственности, за себя и за Анечку. Было страшно и ничего более.
— Все с нами будет нормально. Паша, не каркай, ты сам знаешь, что мы выкарабкаемся.
Юра не был настроен оптимистично, но он точно был уверен в том, что им нужно было чем-то зарабатывать на жизнь. Они остались абсолютно без всего, так что пора бы начинать жить с чистого листа, а для этого им определённо нужна хоть какая-то, но работа. Кикир пока был не в состоянии, Альтаир тоже чувствовал себя не особо хорошо, но остальные были на ногах. Их всех должно было хватить, чтобы хоть как-то прогреться и прокормиться.
— У Анисимова стресс, — поясняет Музыченко, потирая свои замершие руки, то и дело дуя на них горячим воздухом, чтобы пальцы, онемевшие от холода, хоть немного двигались и ощущались, — вот потому он так плохо себя чувствует. Сейчас передохнет, отогреется, и будет как огурчик.
Юра сглатывает. Туго, слишком вязко, чуть не давится и опускает свою голову на плечо Личадеева, судорожно выдыхая и поджимая ноги поближе к себе, чтобы не терять тепло. Мозг бедного артиста работал на пределе уже вторые сутки — мужчина почти не спал, даже когда очень хотел. Постоянно в мыслях крутился план спасения, выживания… И Паша. Его голос, его глаза, полные надежды, и его слова о том, что не все протянут. Не каждый доживёт хотя бы до января такими темпами, и нужно было что-то решать. И занимался этим Юра. Не без помощи, но он был ответственен за все это. Мужчина винил себя за все произошедшее, пусть и не был тем, кто все это устроил.
— Давай просто думать о хорошем, а? — Просит хриплым прокуренным и уставшим голосом Юра, сводя брови вместе, жмурясь и пытаясь хотя бы на секунду забыть о той ответственности, что свалилась на его голову за считанные часы. Это было просто ужасно, до такой степени, что мужчину просто тошнило от собственной беспомощности.
— Тебе бы тоже передохнуть — совсем же никакой, — Ладонь Паши осторожно ложится на чужую макушку, взъерошивает и так торчащие во все стороны волосы, что были обычно опрятно уложены, и с плохо скрываемой заботой гладит Музыченко по голове, — на свежую голову думать всяко проще, все-таки.
Паша был вообще ни в чем не уверен. Еще неделю назад он искренне считал, что у него есть будущее, перспективы, а сейчас это все просто испарилось. Да и не только у него, в целом.
— С утра можно будет смотаться в город. Наши никто, конечно, по-английски вообще не тю-тю, — Усмехается Личадеев, смотря в сторону костра пустым взглядом, но слегка улыбаясь. Если бы не отсутствие денег и перспектив — ситуация показалась бы даже слегка забавной, ведь преодоление языкового барьера всегда было комичной задачей. Ты изъясняешься жестами, пытаешься донести на своем языке что-то медленно, вкрадчиво и громко, словно для тупого, а твой собеседник делает то же самое, и никто никого в итоге не понимал. Самое смешное, что такое бывало даже когда вы говорите на одном языке, — но нам бы хоть осмотреться, знаешь. Приметить, что где, к людям присмотреться… Все равно придется придумывать, как достать деньги. И еду с вещами.
— Не тю-тю… — Повторяет про себя фокусник с обреченностью такого масштаба, словно он оказался не на улице, а уже лежал в гробу, все еще будучи живыми. Хотя, холодная могила ждала их всех, если они сейчас не предпримут никаких мер для того, чтобы выжить.
Никто не говорил по-английски. Быть может, Юра что-то и знал — какие-то мелкие словечки и фразочки, но это точно не поможет им в дальнейшем. Слишком мало. Паша говорил чуть лучше, но все равно изъяснялся больше жестами и как-то на интуитивном уровне, а все остальные… Юра даже не знал, могли бы они сказать «привет» на не своем языке. Альтаир, конечно же, знал два языка, но казахский им тут точно никак не поможет.
— Вот скажи, Паш… — Музыченко поднимается со своего места, встает прямо перед Личадеевым и кладет руку на его голову, осторожно зарывшись пальцами в отросшие волосы и сжав их легонько в кулак, подмечая, что такая шевелюра, наверное, грела очень даже неплохо. — Вот чем мы все это заслужили, а? Ну, я имею в виду, мы ведь и люди не плохие, да? Ну, пьем мы много, конечно… А как в такие годы не пить, правда? Сплошные войны, недовольства… Да и цирк ведь от несовершенства мира не спасал, только вот, водка или чего помягче. Но это же не повод нас всех с ничем оставлять, да? — Юра переходит снова на шепот и наклоняется, мягко прижавшись лбом ко лбу Личадеева и судорожно выдыхая через нос.
Юре было плохо. Он понял, куда они влипли, и он понял, что ему нужно было с этим разбираться. Юре нужна была хоть какая-то поддержка, и пока он видел эту поддержку только в
его Паше.
В цирке жизнь была тоже отнюдь не раем — вечные недомолвки, брань и ругань, безденежье и холод, но во время выступлений все казалось таким… Неважным. Становилось тепло даже в самые ледяные зимы, ругань уступала место улыбкам, а сквозь липкий страх прорывался смех. И каждое выступление, даже несмотря на угасающий интерес публики и пустеющие кошельки, артисты отыгрывали с душой и размахом, словно оно было последним.
Свой последний выход Паша представлял иначе. Ему думалось, что они с Анечкой уйдут в лучах одобрения и радости зрителей, когда немного подкопят денег на спокойную счастливую жизнь, открутят последнее сальто на трапеции и под оглушающие аплодисменты в последний раз уйдут за алые занавески закулисья. Там в теплой семейной обстановке попрощаются со своей местами раздражающей, но такой родной семьей, и уедут куда-то за горизонт, далеко-далеко, туда, где всегда тепло и солнечно. Акробаты не могли даже подумать, что их последний выход будет в шатающемся от порывистого ветра шатре, где ты на трясущихся ногах поднимаешься под самый купол с одной только мыслью: «Лишь бы не рухнуло». Он не думал, что вместо аплодисментов они получат лишь жалкие несколько хлопков, ведь никого уже не удивляли полеты на трапеции и кувырки туда-сюда. Он не хотел думать об этом, но жизнь порой заставляла встречать самые нежеланные сценарии лицом к лицу.
Ладони ложатся на чужие щеки. Кожа Юры была не то холодной, не то мокрой — виной тому, наверное, моросящий на улице мерзкий дождь, будто сверху их кто-то, словно комнатные увядающие цветы и растения, опрыскивал из пульверизатора.
— С хорошими людьми случаются плохие вещи. Потому что хорошие, знаешь, не воруют, не пиздят и просто живут на радость себе, близким и стараясь радовать окружающих, — с тихим вздохом проговаривает бывший циркач, поближе прижимаясь лбом ко лбу Юры. Они часто сидели так в перерывах или после выступлений — уставшие, взмокшие, но такие счастливые. А Ани только посмеивались тихо, мол, мальчишки, что с них взять — сидят и сидят, пускай воркуют, раз им так хорошо. А фокусник с гимнастом и ворковали — им и правда было хорошо и спокойно, — на таких и наживаются. Больше красть последние гроши из кармана не у кого.
Парень тихо усмехается, с какой-то особой нежностью проводя большими пальцами по чужим скулам. Все-таки то был не дождь.
— Приходится вертеться. Вот и нам придется.
— Спасибо. — Только и говорит Юра, прежде чем уткнуться носом в чужую щеку, а руками обхватить плечи артиста.
Паша был чуть теплее, и его тело, в отличие от тела Музыченко, не сводила судорога. Болезненная, продолжительная судорога, которая заставляла колени подкашиваться. Юре нужно было передохнуть, и правда. На свежую голову от него будет чуть больше пользы, чем сейчас.
Юра наклоняется так сильно, как только может, и стискивает Личадеева в крепких объятиях. Только на них и оставались силы в мужчине — последний запас энергии он тратит именно на то, чтобы поддержать второго по значимости человека в этой группе. Паша справился бы не хуже, чем Музыченко, но пока не хотелось давить на бывшего циркача всей этой… Работой. Пока они будут разбираться со всем дерьмом вместе, всей группой, и толку так от них будет куда больше.
— Надо пойти проверить, что там с остальными. А я… Я могу лечь поспать. Пару часов. Ладно? — Обхватив ладонями лицо Паши, Юра от него отстраняется. Смотрит в глаза и расплывается в легкой ухмылке, снова шмыгая носом и отводя взгляд куда-то в сторону, чтобы не было видно мокрых щек, которые блестели в несильных огнях уличного освещения. Руки скользят вниз, на шею, снова обхватывают плечи и вскоре опускаются вниз — Юра сует их в карманы своих потертых брюк и выпрямляется, кивнув самому себе на какие-то не озвученные мысли.
— Отдохни, до утра все равно никуда не выберемся. Еле на ногах ведь стоишь, Юр.
А у костра чуть поодаль собрались остальные униженные и презираемые. Было сложно найти что-то, что бы горело в такую отвратительную мокрую погоду, да еще и при отвратном моросящем дожде. Но костер горел, потому что удалось найти такой удачно раскуроченный металлический вагон, перевернутый вверх дном. В тот, вероятно, врезался старый поезд, и разбирать аварию никому не захотелось — вероятно поэтому станция и стала своеобразным кладбищем для старых составов, где собирались пришедшие в негодность машины и вагоны.
Разбитый проржавевший вагон, подобно навесу, защищал слабый костерок от влаги, а циркачи жались вокруг него друг к другу поближе, чтобы было теплее. Спать почти никто не хотел — они проспали практически весь день, и в вагоне, который был теперь их временным домом, сейчас сидели только Саша да Альтаир. Анисимов отсыпался и приходил в себя после дня потрясений и тяжелой дороги, а трубач остался с ним рядом, так, на всякий случай, и просто дремал. Где-то рядом были Юра с Пашей, а остальные собрались вокруг тлеющего костра, дымящего из-за плохого топлива, и жаловались на нелегкую жизнь. Провизию было решено все-таки поберечь: еды на восьмерых было не так-то много, и черт знает, смогут ли они достать в ближайшее время еще.
— А у меня ведь раньше, — Вещал без особой радости и энтузиазма Вадим, — жизнь нормальная была. Собака даже — шнауцер, мохнатая такая, мелкая, постоянно, зараза, ботинки гостей грызла.
— И как ты пришел к этой клоунаде? — Точно так же безрадостно, даже больше из приличия, интересуется Дима. Друг о друге все рассказывали по очереди, ведь нужно было хоть немного узнать тех, с кем ты был на одной тонущей лодке.
— А как все обычно приходят. С квартиры выселили, денег не было, пожитки продал, чтобы не сгнить на улице… Пришел в цирк. А в итоге все равно на улице.
— Ну, все мы в одной лодке... — С горечью проговаривает Дима.
Сам же факир давно привык к подобной обстановке. Он не первый день жил на улице и примерно понимал, что да как в этом деле было, но теперь ситуация была слегка иной. Сейчас он был в группе людей, обремененных одним горем, и что-то Диме подсказывало, что просто так он отсюда уже не выберется. Просто не сможет. А все из-за того, что к людям за недолгое время он успел привязаться, да и… Было легче в моральном плане. В одиночестве такой человек, как Вечеринин, быстро находил жилье, подработку, не мучился из-за отсутствия еды или холода. Нужно было просто выглядеть опрятно несмотря на погоду и клеиться к дамочкам, даже если они не понимали, что ты говоришь.
Но одна дамочка не могла поселить у себя в квартире целый табор, и Дима прекрасно это осознавал, так что даже не пытался сделать что-то. А еще он не пытался куда-то свалить и оставить этих семерых ныне бездомных на произвол судьбы. Не потому что он чувствовал себя виноватым, не из-за того, что ему было жалко этих людей, просто…
Пришло время попробовать что-то новое. А, ну и еще он привязался, и просто так начать жизнь с очередного чистого листа он не мог. Он слишком многому здесь научился, а еще его научили пить! Раньше Дима пил очень и очень плохо, а сейчас был просто мастером этого дела.
— Все, я спать. Свернусь калачиком где-нибудь около Саши, а ты иди, посиди с ребятами. — Юра отстраняется от Личадеева с видимой неохотой и направляется в ту сторону, где сидели Альтаир и Анисимов. Методом проб и ошибок все выяснили, где было самое теплое место — в углу вагона, куда не пробирался ветер из-за прекрасного положения вагона, было спокойнее и лучше, так что все собирались спать там. Да и утром лучи солнца были направлены именно на ту часть их нового «дома».
— Я на самом деле не думал, что попаду в какое-то подобное место. Ну, сами понимаете, — Дима почти сует свои руки в костер и вздрагивает, когда мурашки пробегаются по его спине, — все-таки, не каждый день ты приходишь в цирк с целью немного подзаработать, а в итоге остаешься там, учишься всему с самого нуля и даже преуспеваешь во всем… Этом. Хотя жаль, что я потерял свой огонек, — смеется Вечеринин, своеобразно пошутив и совсем не замечая того, как Паша подкрался к ним и резко схватил Диму за плечи, заставив того, как поросенка, звонко взвизгнуть.
Личадеев глуповато хихикает, потирает ладони и с тихим «подвинься» протискивается между своей женой и ее тезкой. Им нужно было хоть немного смеха сегодня. Пускай это будет глупый смех, или же снисходительный, хоть какой — не хватало именно этого. И если и дальше придется хватать факира за плечи и бока, чтобы веселить остальных, — Паша будет это делать, понимая, что в унынии они тут все просто откинутся. Замерзнут, окоченеют и задубеют, и если не телом, так душой однозначно. В каком-то смысле это было даже хуже, ведь стоило дать слабину, пустить узор инея по своей душе — и тебя сжирает холод изнутри. Именно тогда ты перестаешь бороться.
— Вечно ты всех хватаешь. Профессиональная привычка, что ли? — Не без усмешки интересуется Аня, ткнув своего коллегу и мужа в бок локтем.
Только Анечка, которую все здесь ласково называли «Рыжуха», имела привычку вот так тыкать Пашу локтем. Обычно она так делала, если парень говорил что-то не то, либо же тупил, грубил или уж слишком заигрывался с дружескими издевками, но никто не жаловался. Только Личадеев порой, когда ребра болели.
— Уж тебе ли не знать.
— Ой, да ты точно так же визжишь, когда тебя схватишь за талию, Личадеев.
Вадим смотрит на эту сладкую парочку, что даже сейчас умудрялась немного спорить, и зевает. Не демонстративно, просто зевает — у костра тянуло на боковую.
— Кстати, мне вот всегда было интересно… — Дима подпирает голову рукой, получше кутается в старую мотоциклетную куртку и натягивает драную кепку ближе на лоб. — А вы сначала поженились, и только потом стали выступать вместе, или наоборот?
Паша расплывается в довольной улыбке, даже прекратив тыкать свою жену локтем, точно так же, как и она его, и вместо этого накрывает обе ладони артистки своей ручищей.
— Наоборот.
С Аней Пашу объединяла любовь к трапеции. Получилось так, что их общая страсть свела двух молодых людей вместе, и, если до первого совместного выступления Личадеев и думал, что никаких более точек соприкосновения с его будущей женой у него нет, то после он был рад, что его домыслы были ошибкой. Аня оказалась очень милой и веселой дамой, которая увлекалась многими вещами и обладала как и внешним, так и внутренним врожденным обаянием. Чем, собственно, она и свела Пашу с ума. А вот для Анечки Паша просто являлся и примером для подражания, и наставником, и прекрасным собеседником, и просто прекраснейшим человеком, с которым было приятно проводить время. И вот закрутилось у них как-то, пошло-поехало, а там и все новые стороны открывались, и новые выступления. В общем, нашли друг друга, и очень удачно.
— И как это было? Ну, ваша свадьба. Такие люди, как вы, вряд ли придерживались обычных… Канонов.
— О, это было просто замечательно.
Тогда весь цирк стоял на ушах. Некоторые — в буквальном смысле. Димы тогда еще не было, но вот например Юра прекрасно помнил, что творилось в тот день. Даже животные были одеты в свои лучшие наряды, и какое же представление они устроили под чутким присмотром Анисимова!
Тогда в цирке было грандиозное выступление, и, благодаря веселому настрою всей группы, это был лучший выход из всех, что удавалось провести. Никто не знал, почему именно, но люди были в полном восторге от свадебной программы. Конечно, пришлось раскошелиться, чтобы каждому гостю предоставить бокал шампанского, но это определенно того стоило. С продажи билетов и сладкой ваты все окупилось.
А Анечка… Анечка выглядела просто как женская версия Иисуса. Без бороды, конечно! Просто она была такой… Такой неописуемо прекрасной. В необычном наряде невесты, а в разноцветном, пышном платье, и с таким удивительным макияжем, Паша даже не узнал ее, когда увидел ее перед выступлением. Только из-за пота вся косметика немного размылась, и Ане пришлось ее убрать, но даже без нее эта девушка была самым идеалом из всех идеалов по мнению Личадеева.
— Мы тогда еще и выпили очень много, а сколько было поздравлений…
Первым поздравил, конечно, Юра. Музыченко знал о всех прелестях свадьбы и жизни в роли мужа, поэтому, на правах еще и одного из главных людей в цирке, он сказал свой тост раньше всех. И первым же надрался, превратившись просто в веселую свинью, но это была другая история. После поздравлениями молодоженов осыпали и Кикир, и Вадим, и даже Босс высказался на этот счет лестными словами, отсыпав Паше с Аней некоторую некрупную сумму, благодаря которой сейчас у группы брошенных артистов были хоть какие-то шансы на продвижение.
— Пол цирка напилось в слюни. Едва не сорвали выступление на следующий день, а кое-кто, не будем показывать пальцем, развлекал детей будучи под градусом. — Косится на Рулева артистка, но без укора или презрения, а лишь с каким-то снисходительным весельем и усмешкой. Она тоже не без греха, в конце-то концов.
Взгляды моментально устремились на Вадима. Тот вообще в целом вроде и любил свою работу, а вроде и ненавидел всем сердцем. Чем больше клоун дурак — тем смешнее представление, именно такой была истина всех цирков. Разумеется, детский смех, простенькие фокусы и радость в глазах маленьких зрителей приносили радость и самому клоуну, но с другой стороны, всем было по большей части плевать, кто скрывается под гримом и яркими одеждами — как этот человек себя чувствует морально и физически, хватит ли ему денег на банальное пропитание завтра вечером и не прокурены ли легкие до самых альвеол.
Замученные в клетках львы и под гримом несчастные люди — вот чем был цирк на самом деле. Но никто не жаловался. Все привыкли так жить.
— Все еще считаю, что это было мое лучшее выступление за все время работы.
— Наверное, это не повод для гордости, Вадь.
— А какая уже разница-то?
Личадеевы почти синхронно, по привычке, видимо, пожимают плечами. Вероятно, Вадим был прав. От цирка остались только воспоминания, витавшие аурой в морозном воздухе вокруг осиротевших циркачей, да небольшая кучка пожелтевших мятых фотографий. Те хранились у каждого по паре штук — с первых выступлений, общие фотографии на праздники, закулисье, полные трибуны, вырезки из газет… Никто не мог это выкинуть, потому что только за воспоминания и друг друга им и оставалось хвататься.
— Кто еще чего интересного расскажет? — После нескольких секунд воцарившегося молчания интересуется Анна Серговна, поплотнее кутаясь в старый полушубок, который лежал в чемодане уже невесть сколько лет и местами был поеден молью.
***
Юра не высыпался. Хотя, что уж Юра — никто не высыпался.
Привал сильно затянулся. Музыченко утверждал, что он полностью отдохнул и даже крепко поспал, но всем было ясно, что мужчина врал. И врал он скорее даже не себе, а остальным, просто потому что любое проявление слабости казалось ему недопустимым в этой ситуации. Буквально за пару десятков часов из жизнерадостного и полного энергии человека Юра превратился в очень запутавшегося и уставшего бездомного, который даже при смерти думал бы точно не о себе, а об остальных. Лишь бы другие были счастливы, а он может и потерпеть.
Но порой нужно было работать так, словно груз ответственности распределялся на всех одинаково (пускай так было всегда, а Юра просто на себя больно много брал), так что следующим утром, уже стоя на улице в кругу своих соратников, коллег и самых близких людей, Юра оглашал план их следующих действий, где каждому была выдана определенная роль. Только Кикиру нужно было еще немного отдохнуть. Тот почти пришел в себя, но слабость прослеживалась очень хорошо, так что работа у парня была не сложная — всего-то подлатать вещи, как это возможно. И людям будет теплее, и человек без дела пропадать не будет. Группа из нескольких человек во главе с Юрой отправятся в город, остальные же останутся для того, чтобы облагораживать вагоны. Если же Музыченко удастся найти местечко более приличного вида в городе, нужно будет переселятся туда. Жить на отшибе большим числом неплохо, но не на пороге зимы, которая в этом году обещала быть аномально холодной.
Где-то в душе Юра уже чувствовал себя мертвым.
Он умер, быть может, минут десять назад. Или час назад. Или три дня назад. Или даже неделю назад. Но можно сказать точно, что Музыченко не чувствовал себя так, как прежде. Это было сравнимо с непрекращающейся болью в желудке, когда ты уже сделал все, чтобы он не болел, но он не проходил. В такие моменты ты забываешь, как жить без боли в животе, и тебе начинает казаться, словно так всегда и было. Но ведь не было? Боль не постоянна, боль всегда имеет свое начало и свой конец, но Юра забылся и не знал, всегда ли он был «таким», или лишь в последнее время? Или даже всю свою жизнь, но под забавным гримом он этого не замечал?
— Юра, поговорить надо. — Паша отводит Музыченко в сторону после своеобразного собрания. Такие же сборы они проводили еще в цирке, поэтому, когда Личадеев уводит бывшего артиста в сторону, все расступаются и дают им пройти. Паша отводит мужчину чуть подальше, осторожно кладет руку ему на плечо и мягким голосом, порой дрожащим от холода, начинает говорить. — Я знаю, тебе сложно. Нам тоже сложно. Но ты не… Ты возьми себя в руки, дружище.
— Ты сам вчера говорил мне, что все идет херовым путем, — с легкой усмешкой перебивает мужчину Юра, опуская взгляд, — чего щас-то во мнении поменялся?
— Это не мнение. — Весьма грубо пресекает Паша, после чего уже две ладони кладет на плечи Юры, встряхивая того.
Днем было теплее. Сегодня не было ветра, солнце высоко светило над горизонтом, небо было ясным и чистым. Юра не помнил, видел ли он такую синеву когда-либо… Думал, что не помнил. Или никогда не видел. Прямо как с желудком.
— А что это? — Интересуется Юра, склонив голову вбок. — Сейчас главное не наше с тобой мнение, Паш. — Музыченко тыкает товарища в грудь и кусает свои губы. — А то, что нам делать для того, чтобы подняться. Пора перестать распускать сопли, знаешь ведь. Так что руки в ноги, ноги в руки, и идем, нам еще добираться до города. И… Я вчера раскис. Немного раскис. Но я в полном порядке, если тебе интересно.
Юра ускользает из-под рук акробата и возвращается к группе. Говорит что-то, машет руками, указывает на вещи и даже порой чуть улыбается уголками губ. Личадеев подмечает это и надеется, что все ухмылки были искренними, а не натянутыми. Врал Юра очень и очень плохо, так что…
— Пойдем вдоль путей, как шли сюда. Но я думаю, можно будет свернуть и немного пройти через перелесок. Там точно выйдем на дорогу, а там уже до города будет недалеко, точно знаю. — Затягиваясь табачным дымом говорит бывший фокусник, после чего облизывает губы и шмыгает носом, глядя куда-то сквозь пространство и реальность, обдумывая план. — По пути разберемся, что именно нам нужно. Кто-нибудь умеет воровать?
Вставать на скользкую дорожку в такой момент было плохим решением, но единственным. У них были деньги, но их можно было отложить на что-то более важное. Еду и некоторые запасы можно было попытаться украсть, и сейчас Юра не видел в этом ничего плохого, пусть потом он точно будет винить себя за то, что взял чужое. Но для выживания люди были способны на многое, даже есть других людей, потому Музыченко просто принимает возможные незаконные пути как должное, а не как-то, над чем стоило задумываться слишком долго. Всего лишь парочку банок консервированного супа ведь можно было взять за бесплатно, так? Кому убудет от чертового супа! Ведь даже холодные консервы для бывших циркачей были навес золота в такой-то ситуации. Можно было взять еще и сигарет… Это необязательно, но сигареты кончались очень быстро, а покурить любил каждый. И алкоголя. Паша конечно же возьмет алкоголя, если представится такая возможность, потому что Паша был в восторге от здешних горячительных.
— Ну, я могу, — подает голос Дима, уперев руки в бока и выпятив грудь колесом, горделиво приподняв свой подбородок, — я не раз воровал на рынках. Народу дохера, никто ничего не видит — красота. Так что могу пойти с вами.
***
До города, казалось, со станции было рукой подать. По железнодорожным путям можно было дойти до ближайшей остановки города, а затем, улочками и авеню, выйти куда-нибудь в центр, и уже там думать, куда идти дальше… Только вот на самом деле все было несколько сложнее, чем думалось изначально.
— Давайте определяться, что у нас закончилось и чего не было. — Говорит Юра, ведя их небольшую шоблу несостоявшихся воришек по путям. Между шпалами были глубокие черные лужи, которые приходилось либо перепрыгивать, либо обходить, балансируя непосредственно на рельсах. — Не просто же так мы туда премся.
У них не было ничего: ни теплых вещей, ни предметов первой необходимости, ни даже банальной еды. За несколько дней те скудные припасы, что они успели собрать, когда уходили из цирка, закончились утром.
Ответом вопрос не удостаивается. Каждый из тех троих, кто шел следом, был слишком погружен в свои мысли, чтобы даже банально отвлечься и вернуться с небес на землю.
— Ладно… На месте разберемся. — Себе под нос вздыхает фокусник, посильнее кутаясь в ту рваную куртку, что у него была.
Дорога оказывается на удивление спокойной, заняв от силы минут сорок беспрерывного хода. Время от времени кто-то проваливался ногой в лужу, шипя и ругаясь, и иногда приходилось оперативно отбегать от рельс в сторону, чтобы состав, идущий в сторону города, их всех просто не сбил.
Город после нескольких дней, заточенных на вагонном кладбище, казался просто королевством из сказок. Здесь люди были одеты прилично, здесь были машины, здесь были теплые дома и откуда-то постоянно играла какая-то музыка. Юра еще не знал, как они будут преодолевать языковой барьер, что они будут тут делать и какие у них цели, но по пути мужчины договорились о том, что для начала им нужно найти еды.
Проблема заключалась в том, что они все выглядели не самым лучшим образом. Одежда изношенная и грязная — в вагонах спать было не очень уж просто. Там было грязно, и приходилось спать в одежде, чтобы просто не замерзнуть. Так что выглядели мужчины не особо презентабельно, пускай все было не так плохо. На рынке, куда все направились первым делом, большинству было просто плевать. Главное, чтобы заплатил и ничего не стырил. И, к сожалению, продавцам сегодня не повезло, ведь названный табор пришел не для того, чтобы тратить свои деньги.
— Торговая точка… — Произносит Юра себе под нос, и Паша видит его легкую улыбку.
— Рынок? — Переспрашивает Альтаир, нахмурив свои брови.
— Рынок. — Подхватывает Паша, сильнее кутаясь в какой-то незнакомый шарф, который он нашел совсем недавно. — Юр, так мы все-таки..?
— Именно так, Пашенька! — Восклицает Юра. Восклицает как человек, который, кажется, был счастлив. Не так, как обычно восклицал Юра «сегодняшний», а так, как когда-то восклицал Юра «тогдашний». Даже немного театрально, наигранно… Юра был счастлив находится среди людей, которых не знал. Музыченко был просто неимоверно счастлив быть в обществе, пускай их даже не замечали. — Нам придется, мой дорогой. Все таки, мы оказались в очень тяжелой ситуации, и воровство пока что для нас…
— Только не говори, что это лучший выход. — Паша нагоняет своего друга, что шел впереди, и хлопает того по плечу, оставляя Альтаира и Диму позади.
— …Лучший выход. — Как на зло говорит Юра. — Так что давай не будем разглагольствовать о том, правильно это или нет… Черт, кажется, я забыл свои сигареты.
Рынок был совсем небольшим и находился недалеко от центра города. Множественные торговые лавки были заманчивой приманкой для всяких воришек. Много людей, большой гул, шум, порой даже толкучка. Это был рай для детей-карманников, которые воровали кошельки прямо из-под носа их владельцев. Юра заметил парочку таких юнцов, когда только подходил к рынку, и его сердце болезненно сжималось оттого, что эти дети тоже жили на улицах.
Подобные места были весьма опасны. Вы точно лишитесь денег, если вообще их имеете — либо потратите на такие нужные продукты, либо их у вас сопрут. Одно из двух. Почему-то Юра чувствовал себя здесь как рыба в воде.
— Давайте разделимся. Встретимся тут через 10 минут. Набирайте еду и то, что, по вашему мнению, нам может пригодиться. Паша, идёшь со мной.
***
А с рынка парни возвращались уже бегом.
Их, черт побери, спалили и подняли шумиху! Кажется, за ними даже кто-то погнался, а по пути Юра выронил несколько батонов хлеба, потому что бежал с такой скоростью, с которой еще никогда и не бегал. Это было весело, несомненно весело, потому что они умудрились дать деру так быстро, как по команде! Это были годы тренировок и общих выступлений, не иначе.
Когда они все-таки останавливаются на небольшой незнакомой улочке, Паша отвлекается на витрину музыкального магазина, прилипая к стеклу чуть ли не носом. Юра смотрит на своего друга, после чего поднимает взгляд на то, что было выставлено на продажу. Черт… Если бы они умели играть и если бы у них были деньги, они бы точно купили себе инструменты! Да ладно, если бы они просто могли себе позволить хоть что-то из этого, то точно бы написали пару песен и пошли бы на улицы. А оттуда с большой вероятностью (как казалось людям из цирка) они бы перешли в, блин, оркестр! Быть может. Юра думал, что все это работало именно так. Их просто должен заметить нужный человек, делов-то. Нужных людей в Англии много. В Англии всегда были всякие нужные люди, там, адвокаты всякие, бухгалтеры. Все же пришло из Англии, и Юра был уверен, что, будь они чуточку удачливее, то точно бы стали такими же нужными людьми. Успешными, нужными людьми с новенькими инструментами, на которых они умеют играть и на которых они играют очень даже неплохо.
Альтаир с Димой смотрят на Пашу с Юрой как на наркоманов с очень странными идеями. И, прежде чем Юра поворачивается к трубачу, тот осторожно его затыкает, не давая сказать и слова, выставив руку вперед.
— Идея-то хорошая, но мы не можем себе это позволить. Нам нужно найти инструменты, нам нужно научить вас на них играть, и вообще, проще устроиться куда-нибудь в ресторанчик посуду мыть! Мы же даже не рассмотрели такие варианты, — говорит Альтаир, фыркая носом. Он поправляет сумку с украденными продуктами и щурится, когда слышит, что кто-то подходит сзади.
Мужчины устремляют свой взгляд на подошедшего незнакомца. Смазливый на лицо, но выглядит складно и прилично — красивый строгий костюм, пальто, темная шляпа. Словно с обложки какого-нибудь новомодного журнала по стилю и моде, если, конечно, хиппи и прочие отбросы не заполонили собой все медиа, и если стиль подошедшего к ним человека сейчас «стильный», а то мало ли.
— Хэллоу! — С совершенно убогим акцентом, больше похожим на осмысленную шутку, чем на непреднамеренное произношение, восклицает незнакомец. — Кэн ай хэлп ю?
Русский.
Сразу видно, что русский. Издевающийся русский с такой русской мордой, что просто… У Юры внутри все сжалось.
Возвращаясь к истории про больной желудок.
Юре казалось, словно он больше никогда никаких русских больше не увидит. Словно остались только он и его табор.
— Да ну, не понимаете, что ли? — Уже на нормальном, человеческом языке произносит незнакомец, глядя на то, как четверо мужчин просто смотрят на него с полнейшим непониманием в глазах, хлопая глазами. — Спрашиваю, может, помочь как могу? Услышал вашу речь, и сразу так тепло на душе стало. Я ведь давно тут, а своих слышу только в узких кругах, на улицах еще ни разу не встречал.
Улыбка у мужчины такая странная, не вызывающая доверия. Но, когда Паша приходит в себя, он не может сдержать ответной улыбки. Такой вот счастливой, детской, будто бы он только что встретил своего отца, которого потерял давным-давно или отродясь не видел.
— Понимаю, понимаю. — Мужчина обходит часть табора, стягивая с себя перчатки, которые Юра замечает только сейчас. — У вас, наверное, куча вопросов в голове. Первый из них: как же меня звать-то? Я прав?
— Возможно… — С подозрением тянет Юра, но его очень грубо обрывают.
— Данил. Данил Мустаев. Давно живу в этой стране и, мне кажется, у меня есть, чем вам помочь. Я вижу, вы не большого достатка люди… Поди, случилось чего недавно? Может быть, работодатель обманул, оставил вас ни с чем и просто вышвырнул куда подальше, забрав с собой все денежки?
В горле у Юры встает такой ощутимый ком, который не получается проглотить. Музыченко старается, но помимо этого у него из-под ног уходит земля, и приходится хвататься за Вечеринина, чтобы просто не упасть на колени.
— Откуда вы…?
— Откуда я знаю? О, поверьте, я много чего знаю. — Радостная улыбка не сходит с лица Данила. Он активно жестикулирует и, кажется, он серьезно разбирается в том, о чем говорит. В его словах нет фальши, но в действиях, в поведении… Выглядит как-то неестественно. А еще он был русским. Юра просто знал русских, сам ведь таким был. — Поэтому и спрашиваю, может, вам нужна помощь? Потому что я несомненно могу вам ее оказать. Если вы пожелаете.
Парни вновь переглядываются. Неужели это тот самый нужный человек?
Неужели такое вообще… Возможно?
