Игра с отчаянием. Калейдоскоп

       Ирису Кёко была для Сатоши всем в этой академии.        Украдкой наблюдая за ней за завтраком или обедом, Сатоши ощущал умиротворение при виде её одинокой трапезы. Обнаруживая на блокнотных листах свидетельства того, что их брала Ирису, Сатоши неизменно радовался, совсем невинно, почти по-детски — под стать своему невинному идолу. И, предвкушая, как Ирису в следующий раз откроет его блокнот, он вдохновенно творил новые изображения умирающих животных.        "Связь" с Ирису Кёко была тем, ради чего Сатоши хотел жить. Просыпаясь каждое утро, он воодушевлялся при мысли, что сегодня снова сможет прикоснуться к своему ангелу — не буквально, конечно же, а через случайно пойманные взгляды, через чётко отмеренное расстояние в три места между ними, через рисунки, в конце концов. Именно ради таких "прикосновений" Сатоши выходил из своей комнаты.        Но теперь он потерял её навсегда.        Когда на суде Ирису Кёко объявили убийцей, Сатоши почувствовал себя так, словно получил удар ножом в спину. Он до самого последнего мига не хотел верить, что вот-вот лишится своего ангела — но "ангел" сама же раздавила его надежды, признавшись во всех своих манипуляциях. В тот момент, когда Ирису рассказывала, как она пыталась подставить "Суетливую Кошку" (эта назойливая блондинка в фиолетовом раздражала Сатоши не меньше), Сатоши впервые в жизни ощутил, как сердце сжимается в тисках. И, наблюдая, как Ирису задыхается в приступе кашля и как она оказывается погребена под яркими цветными блоками, Сатоши чувствовал себя преданным.        О да, Ирису предала его. Его чистый ангел, его смысл жизни, его муза, ради которой он творил — она отдала свою невинность другому. Она убила другого.        С момента суда прошло уже больше суток, а Сатоши всё никак не мог оправиться. Он чувствовал, что тонет в каком-то болоте: трясина отчаяния затягивала его, а последний огонёк счастья, к которому он всё это время тянулся, потух вместе с угасшей жизнью Ирису. Теперь уже ничто не способно спасти его от этой разъедающей душу тоски, сжигающей внутренности, словно мутная, протухшая вода.        Сатоши пытался хоть немного умалить это чувство с помощью творчества — но, взяв в руки блокнот и карандаш, тут же в бессилии выронил их из слабых пальцев. Однажды вкусив наслаждение от восхищения Ирису, Сатоши больше никогда не сможет удовлетвориться простым рисованием для себя. Что толку, когда он остался со своими демонами наедине?..        А ведь Ирису, наверное, так и не увидела его последних творений. Попадись ей на глаза умирающие кролики, наверняка бы загорелась ненавистью к тому, кто их изобразил. Ирису ведь так любила кроликов. Сатоши видел, как ласково она обращается с этими зверьками в вольере в оранжерее. Как жаль, что это было всего один раз, и он не успел толком насладиться зрелищем!        Сатоши застонал от невыносимой боли в сердце. Ему хотелось разорвать грудную клетку и вырвать оттуда источник страданий, выплеснуть вместе со всей грязной болотной водой всю горечь от смерти Ирису. И Сатоши, хватаясь за сердце, даже сквозь ткань толстовки впивался ногтями в кожу, но не мог окончательно избавиться от боли.        Сатоши схватился за голову. Мысли об Ирису были слишком невыносимы, они сводили с ума и их ужасно хотелось вытрясти. Но, путая пальцы в волосах, Сатоши ничего не добился: мысли не уходили, и желанное облегчение казалось всё более невозможным.        Руки Сатоши опустились от отчаяния. Мучительное, невыносимое существование — вот его единственная перспектива на будущее. Все средства, которые когда-либо его утешали, он уже испробовал — но разъедающая пустота никак не желала умаляться. Исчезнувшая слабая улыбка любимой, рисунки, которые теперь никто не увидит и не оценит...        ...Действительно ли это все средства?        Взгляд Сатоши опустился на висящие вдоль тела руки. Из-под рукава кофты едва-едва выглядывало бледное запястье. Несколько секунд Сатоши глядел на руку с задумчивым видом, прежде чем медленно поднять её и, держа перед глазами, засучить рукав. И здесь, в бледных шрамах от порезов, Сатоши нашёл свой ответ.        Вскрывая лезвием старые раны, украшая кожу кровавыми полосами, наблюдая за перекатывающимися по ним багровыми бисеринками, а затем — сбегающими по руке узкими дорожками, Сатоши наконец-то чувствует некое подобие успокоения. Смерть Ирису отняла у него последнюю соломинку к внешнему миру — и теперь Сатоши может лишь замкнуться в своих пугающих удовольствиях. Он вновь вступает в топь, и это лишь вопрос времени, когда лезвие войдёт в кожу глубже, чем следовало бы.        И тогда Сатоши захлебнётся своим отчаянием.