Разговоры с аэдра

[Near Light]       В камере сидел заключённый. Солнце уже давно зашло за горизонт, пьяный тюремщик дремал на посту, спали и другие заключённые. Сколько было времени, он не знал. Да и как бы он узнал – здесь, в тюрьме, не было ни песочных часов, ни луны, ничего. Только толстые прутья клетки, холодный каменный пол и доносящийся храп ужасной компании. Заключённый не мог спать. Он и не хотел, но, прежде всего, не мог. Завтра, а может быть, уже сегодня состоится его казнь.       Он сидел, обхватив руками колени, его взгляд был устремлён вникуда. Он был весь напрягшийся, готовый вскочить в любую минуту, но оставался неподвижным, как будто оцепенел. Ему было очень холодно, его знобило. Нет, температура воздуха в тюрьме была такой же, как и прежде, было прохладно и сыро, но не более. Тем не менее, заключённого колотило. За что он здесь сидит? Он помнит глаза паренька, которого он… Он убил… Да, что-то такое было, но… Кажется, будто это произошло так давно! А память – коварная штука: просто берёт и стирает какие-то эпизоды. В любом случае, он не хочет это вспоминать. Сейчас понимаешь, что это… Это было так глупо, что бы там ни произошло. Это было, в первую очередь, глупо.       Он уже много раз представлял себе этот день, день собственной казни, но никогда он не был так к нему близок. Раньше это казалось игрой, чем-то несерьёзным, чем-то высоким и героическим – быть казнённым, как будто… Как будто тебе отрубят голову, а потом ты снова спокойно встанешь и пойдешь жить дальше, что-то делать… Как будто это только очередной жизненный опыт, который выпадает не всем, и поэтому он очень ценный и интересный. А теперь… Теперь, когда это время подошло и дышало тебе в затылок, ты понимаешь, что отдал бы всё, что угодно, лишь бы это оказалось игрой.       Тряслись руки. Никак не хотели успокаиваться. Время тянулось, как резиновое. Хочется, с одной стороны, чтобы всё произошло, как можно скорее, если другого выхода нет; с другой стороны, хочется оттянуть страшный момент как можно сильнее, чтобы он вообще никогда не наступал. И, конечно же, конечно же, второй вариант предпочтительнее. Но если… Если нет, если он неизбежно должен произойти, то пусть происходит прямо сейчас, в эту самую секунду, в это самое мгновение, или пусть не происходит никогда! Но в это самое мгновение он не наступал, а по-прежнему маячил где-то в неопределённом будущем…       Через несколько часов… Кто придумал это страшное ожидание? Интересно, а казнь страшнее её ожидания? Впрочем, скоро он это узнает. Заключённый облизнул губы и рвано выдохнул. Может быть, боги смилуются над ним и… им овладеет какое-нибудь… геройство – когда он просто перестанет чувствовать это всё и спокойно приблизится к палачу… Как же страшно думать об этом. А ни о чём другом думать не получается. Может быть, намучившись сейчас, потом будет совсем не страшно? Многие религии говорят, что после смерти нет боли, что эта жизнь – лишь мгновение, смешное и забавное, а настоящая жизнь будет где-то там, после забавной. Но как не хочется расставаться с этим забавным мгновением! Нет, нужно во что бы то ни стало его сохранить, во что бы то ни стало не отдавать никому, ни за что, сделать всё, что угодно, но оставить себе жизнь. Если возникнут какие-то проблемы, их можно будет решить, ничто не имеет значения, кроме жизни. Кроме жизни.       Бежать?       Бежать уже поздно. Бежать нужно было вчера, позавчера… А сегодня уже поздно. Может быть, нужно метнуться, когда стражник откроет замок, и тогда, может быть, если ноги не подведут, если душевные силы не оставят совсем, то тогда – да, может быть, тогда будет шанс. Надо будет глядеть в оба.       Как это всё глупо! Другой бы на этом месте молился всем богам. Но какой в этом смысл, если ты не молился им в жизни? Это ведь не вера, это слабость. Они не откликнутся на такие мольбы. И тем не менее, заключённый начал молиться аэдра, даэдра, Аури-эль и всем, всем прочим, кого только мог вспомнить. Главное сейчас – не начать вспоминать свою жизнь, потому что от этого станет только хуже. Жизнь заключенного была несладкой, в ней было много горестей, но и ужасной назвать её тоже было нельзя. Впрочем, сейчас, как на зло, всплывали только счастливые воспоминания, а несчастливые тоже казались по-своему счастливыми...       Нет, всё это не может закончиться так – на плахе! Просто это… несправедливо. Разве можно лишать кого-то жизни? Ах, но он ведь убийца. Жизнь за жизнь считается справедливой мерой. Но сейчас так хочется кричать, что нет, нет здесь никакой справедливости, что моя жизнь достойна чего-то… чего-то другого, и привести в доказательство кучу аргументов, которые рождаются в голове… если бы только они были кому-то… нужны. Но их обязательно нужно привести! Нельзя вот так вот просто быть и… перестать. По щеке заключённого скатилась слеза. Он, взрослый мужчина, плакал. Этого никто не видел, и хорошо, что не видел. Сейчас он сидел, как маленький ребёнок, забившись в угол, и беззвучно плакал о себе. Если бы, если бы можно было всё вернуть, сделать по-другому, он бы никогда – да, никогда бы не убил того паренька. Он ведь тоже заслуживает жизни, как и любое другое живое существо. Ну зачем он это сделал? Разве это стоило того? Бедный паренёк! Он мог бы жить, и тогда бы не было ничего, не было бы этой темницы, не было бы этого заточения, не было бы ожидания казни и… казни бы тоже не было. Была бы жизнь.       От страха немели ноги. Глаза застилала пелена беззвучных слёз, когда к решётке приблизилась чья-то фигура. Наверное, это был стражник, который пришёл проверить, не сбежал ли заключённый прямо перед исполнением приговора. Заключённый задрожал. Он не мог рассмотреть фигуру из-за слёз. Может быть, она вообще направлялась не к нему, а он просто накрутил себя. Но фигура присела и прислонилась к его решётке боком.       - Здравствуй, - сказала она женским голосом. Заключённый понимал, что к нему не придёт спаситель, что он остался один. Не то чтобы никому до него не было дела, у него оставались родственники, но… по разным причинам – он понимал их и не мог за это винить – они не пришли бы к нему.       - Я сошёл с ума? - спросил заключённый.       - Нет, - ответила фигура.       - А, впрочем, какая теперь разница, если завтра… если через несколько часов всё это уже не будет иметь значения.       - Всё имеет значение, - ответила фигура. Заключённый всхлипнул.       - Нет. Теперь уже нет. Не когда твоя жизнь висит на волоске, который уже наполовину оборвался. А со мной именно так. Со мной всё кончено. Я убийца. Почему я убил человека?! На рассвете меня казнят…       - Тебе страшно?       - Очень.       - Почему тебе страшно?       - Очень страшно осознавать, что это всё: что пришёл конец, и дальше не будет ничего. Может быть, что-то и будет, но я этого не знаю, а надеяться на лучшее – глупо. Я… ты не представляешь, галлюцинация, как я обо всём сожалею. Если бы сейчас мне выпал шанс начать жизнь заново – да что там, жизнь! Если бы я мог изменить хоть одну вещь, я бы не убивал его, - заключённый затрясся в рыданиях – О чём я говорю, какие шансы? Никаких шансов не будет, жизнь – это не сказка. Надо просто… просто прожить это. Перетерпеть, - фигура молча слушала – Я… я просто не могу! Ощущение, что я сижу здесь с того, как все уснули, не пару часов, а пару лет! Я не понимаю, почему все ещё спят! Почему я всё ещё здесь? Когда это закончится? Я уже готов, лишь бы только это закончилось! Хотя нет, конечно же, когда будут отпирать эту дверь, я буду кричать у себя в голове о том, что я не готов, я буду умолять дать мне ещё хотя бы минуту, одну минуту! И даже если мне её дадут, когда она пройдёт, разве я буду готов? Нет, не буду. Поэтому пусть это всё-таки побыстрее закончится… Просто закончится.       - Ты ненавидишь этот мир за то, что он принял такое решение в отношении тебя? Тебе не хочется убить здесь всех стражников, чтобы спасти свою жизнь? Многие, кто пытается убежать, так делают, и у некоторых из них получается.       Заключённый вздохнул:       - Нет. Боюсь, у меня на это просто не хватит душевных сил. Я ещё лелею надежду на побег, но в душе понимаю, что я не смогу. Я не сделаю этого и… пойду на плаху, - он начал говорить тише – Я не ненавижу этот мир. Я бы сказал, что сейчас я как никогда люблю его. Я люблю весь мир, я люблю всех вне зависимости от каких-либо условий. Я люблю даже того насильника, того конокрада, того стражника, который скоро поведёт меня туда. Да. Я люблю палача. Я люблю тех, кого я знаю, и тех, кого я не успел узнать. Но больше всех я люблю паренька, которого я убил. Больше всех я люблю его, и мне так жаль… Нет, слово «жаль» не выразит того, что я чувствую. Я счастлив проститься со своей жизнью за то, что я лишил жизни его.       - Бедный, - произнесла фигура - Уж не знаю, что ты с ним сделал, но вряд ли он страдал так, как сейчас страдаешь ты, - заключённый молчал, опустив голову - Всё будет хорошо, - успокаивающе произнесла фигура.       - Да, да… Конечно, теперь всё будет хорошо, - отозвался заключённый.       Фигура поднялась, и, прежде, чем она ушла, заключённый бросил на неё взгляд и запомнил только яркие голубые глаза. Видимо, жизнь очень милостива, раз подарила ему на прощание такую прекрасную галлюцинацию.       После этого мысли заключённого стали пустынны, он просто ни о чём не думал, красными глазами смотря в стену. Даже почти не дышал. Он уже был наполовину мёртв и почти мертвенно бледен и холоден, когда к его камере подошёл стражник. Заключённый не шелохнулся, он не предпринял попытки убежать. Он послушно встал и, как бледная тень, проследовал за стражей.

***

      Свой путь до места казни он не запомнил. Он не особо следил за происходящим, будучи в оцепенении. Когда его остановили, он огляделся. Увидел вооружённых стражников, палача с огромным топором, плаху, жрицу в робе и легата, что должен был вынести приговор. Кто-то начал что-то говорить – он не слушал, он покорно стоял и ждал своей участи. Лишь одна мысль крутилась в его обречённой голове: теперь всё будет хорошо, только пара минут, и…       Легат – им оказалась женщина – произнесла его имя. Его грубо толкнули, и он сделал несколько шагов вперёд. Легат продолжала говорить – слишком долго, как казалось заключённому. Его взгляд остановился на плахе, и ему уже нетерпелось сделать шаг по направлению к ней. Сердце бешено стучало где-то в горле. Женский голос всё не умолкал, и вот до его уха донеслось её последнее слово: «Помиловать».       Что? Помиловать? Его? Но ведь он должен быть казнён! Не просто так, а за дело. Он должен быть казнён, и… Он поднял полный непонимания взгляд на легата, которая строгими голубыми глазами спокойно смотрела на него, пытаясь понять, дошёл ли до него смысл её слов. С заключённого сняли кандалы.