Роковая болезнь

— Что ты сказал? — поразился такому повороту событий Россия. — Сказал о своих чувствах к тебе.. — ответил Ам, так и не подняв на него взгляда. И, почувствовав боль, растекающуюся от его сердца по всему телу, добавил: — Да, пусть мои чувства и не взаимны, но я давно хотел это сказать и вот решился. Пускай я умру, но правду держать в себе я бы долго не смог! — Ты что, и правда... Любишь меня? — переспросил Росс, чувствуя как к его горлу подступил горький ком. Нет, это был не новый приступ кашля. Это был предвестник скорых горячих слёз. — Да... — хрипло отозвался Штаты и наконец взглянул на Россию. Россия невольно улыбнулся, и в его глазах всё поплыло от подступивших к ним слёз. — Ты плачешь? — удивлённо спросил Америка, обеспокоено взглянув на пустившего слезу Росса. — Тебе нужен покой, please, don't cry!...(пожалуйста, не плачь!...) — Я ведь... Я ведь тоже... — заикаясь, проговорил Росс, и две слезы одиноко скатились с его лица, оставляя за собой мокрые дорожки. — Что? — спросил США. — Я ведь тоже люблю тебя! — признался Россия и всхлипнул. — Всё это время я пытался убиться именно поэтому! Я думал, что это не взаимно и думал, почему именно ты занял место в моём сердце... А увидев тебя с Укропом, я принял окончательное решение сжечь себя и всё, что со мной связано, чтобы не оставить после себя ничего кроме праха и сгоревшей квартиры! Америка радостно и с ноткой сожаления взял и крепко обнял сидящего на больничной койке Россию. Тот не мог полноценно обнять Ама в ответ из-за капельницы, что мешала протянуть руку дальше, поэтому он просто положил правую руку тому на спину и опустил голову ему на плечо. — Тихо, тихо... — успокаивающе прошептал американец на ухо России и, прикрыв глаза, погладил ладонью сверху вниз его спину. Он почувствовал, как от собственного сердца исходит тепло, которое мягкой волной отдаёт по всему телу. И тут, впервые за все эти мучительные недели, на глаза Америки навернулись слёзы. Да, он всё это время не проронил ни слезы, что его дополнительно доводило до безысходности и чувства подавленности. И вот, наконец-то, он заплакал, выплёскивая в слёзы всю боль, что накопилась в его груди и животе. Ам ещё ближе и крепче прижал Россию к себе, не желая отпустить, чтобы снова чувствовать себя подавленным и вечно несчастным, и просто громко расплакался. В объятиях потерялся счёт времени. Россия точно не знал, сколько они так просидели, рыдая друг другу в одежду. Но эту драму прервал врач, что медленно и невозмутимо вошёл в палату, держа в руках планшет (тот, на который бумажки крепят и пишут, хз как описать, но не тот планшет, который устройство). РФ, заметив врача, стал резко и в то же время аккуратно отталкивать от себя Ама, заключившего его в объятья. Америка жутко не хотел отпускать русского, но, поняв в чём дело, выпустил Россию из своих рук, обернувшись на всё такого же невозмутимого врача невысокого роста, в белом халате, с очками на носу и светло-голубой медицинской маской, натянутой до носа. Он спокойно придвинул к кровати второй стул, что стоял около стены, и сел на него, задавая вопрос: — Как самочувствие? — Да... Как сказать... — Говорите как есть. Хорошо или плохо? — спокойно произнёс врач своим довольно-таки добрым голосом. — Да нормально. Уже, конечно, лучше. — ответил Росс и, невольно переведя взгляд на уже стоящего поодаль Америку, скривился в улыбке. — Вот и славно. Давайте я вас осмотрю для окончательного убеждения. — сказал доктор и достал свой стетоскоп. Во время осмотра врачу пришлось задрать свитер Россу, оголяя ему торс, чтобы послушать его сердцебиение. Ам всё это время завистливо и с некой ревностью наблюдал за действиями доктора, который ощупывал некоторые участки тела России в целях проверки всё ли в норме. Это же просто медицинский осмотр, ничего такого, правильно? Тогда почему он ощущал это неприятное и сдавливающее грудь чувство? Может, это просто из-за цветков, которые стали расти в сердце после признания? Хотя нет, это очевидно была ревность. Но, к чему? Ам прикрыл рот рукой, дабы скрыть недоброе выражение лица, и отвернул голову в сторону, облокотившись на стену мятного оттенка спиной. Он хотел, чтобы никто, кроме него, не прикасался к России. Он хотел сам к нему прикасаться и ощущать на кончиках своих пальцев его нежную и в то же время упругую на вид кожу. Осознав, о чём он только что подумал, он смутился и потупил взгляд в пустоту, чувствуя как на его щёки стал проступать лёгкий румянец. В конце осмотра, когда врач собирался покидать палату, Россия задал вопрос: — Когда меня выпишут отсюда? — Осмотр показал хороший результат. Вы удивительно быстро идёте на поправку и уже можете спокойно не надевать кислородную маску. Но у меня есть ещё одна претензия. Я заметил, что у вас в груди какие-то странные хрипы и когда я поднял вам одежду, оттуда вывалился цветок... Тюльпана, я полагаю? До пожара вы были уже чем-то больны? Россия замешкался. "Чёрт тебя дери, заметил всё-таки!" — Да это, ничего такого... Да, я был болен, но уже почти поправился! — выпалил тот, не желая продолжить эту тему разговора. — Тогда хорошо. Послезавтра с утра мы вас выпишем, у вас ведь есть родственники, которые смогут вас забрать? — Естественно, если они не заняты будут... — А что насчёт этого молодого человека? — внезапно спросил доктор, переведя взгляд на рядом стоящего Ама. — А это... Один мой близкий друг! (А: Гыа, френдзона) — поспешно выпалил Россия. — Ясно, в общем, позвоните кому-нибудь, чтобы во время выписки вас забрали, ну или попросите своего друга. И ещё, — доктор обратился к Америке, который поднял на того взгляд. — Сюда приходить можно только в приёмные часы. — OK. — коротко кивнул Ам и врач наконец покинул палату, закрывая за собой дверь.