Высокое напряжение

После того, как Кенма очень тихо озвучил свои потаенные желания в кружку с кофе, сидя напротив Акааши в кафе, тот на целый месяц ушел в Интернет. Если уж Кейджи подходил к делу, то основательно: так было с его жизнью, так было с волейболом, и так было с отношениями. В их скромной квартирке на двоих было невероятно тихо этим вечером. Шумные соседи внезапно притихли, за окном была тишина, будто погода притаилась, создала для них вакуум, в котором можно было все. Акааши приготовился очень хорошо. Показал Кенме веревку из естественного волокна, две атласные ленты, одну чуть шире и короче, а другую – длиннее и тоньше. Обговорил правила. – Только не забудь, – говорил Акааши строго. – Если что... – Кейджи, я помню – красный, – Кенма провел рукой по щеке своего парня, огладил ниже и положил ладонь на ключицу. – Если ты не хочешь делать что-то такое, то не заставляй себя. Глаза Акааши вспыхнули, загорелись, словно два портала в ад. – Моя проблема в том, что я хочу этого слишком сильно, – Кейджи подался за прикосновением, своей рукой беря чужую и укладывая в нее щеку. – В теории я уверен, но на практике... Вдруг я слишком увлекусь? – Акааши повернул голову, чтобы приникнуть губами к раскрытой ладони. Кенма выдохнул, прижался ближе. – Все будет хорошо, я доверяю тебе, – Козуме вывернул руку, чтобы затем обхватить Акааши за плечи и притянуть для поцелуя. – Раздевайся, – едва прерывая поцелуй, выдохнул Кейджи. И под строгим взглядом глаз-льдинок невозможно было отказать. Да и Кенма ни за что бы не захотел. Акааши наблюдал за ним со стороны. И в его, казалось бы, холодных глазах горели тысячи огней. Так человек смотрит на закат, особенный, где-нибудь высоко в горах, или на тихую гладь лесного озера, не тронутую рябью, идеальную, словно зеркало. Так смотрят на чистую, незапятнанную стереотипами красоту, которую не оценивают, сравнивая с другим закатом или озером в другом лесу. Так смотрят, когда благодарны, что могут лицезреть эту красоту здесь и сейчас, не думая о том, есть ли что-то красивее где-то там. И Акааши был благодарен. За то, что может смотреть сколько угодно – сейчас, завтра, всегда. Сколько позволят. Едва Кенма остался полностью обнаженным, Акааши собрал всю выдержку, чтобы не позволить себе сорваться прямо сейчас. Он легко провел кончиками пальцев по впалому животу, едва заметному пушку на том месте, где должна быть блядская дорожка, чуть ниже, где волоски становились темнее и гуще. Член призывно стоял, выламывая изнутри желанием коснуться, взять, растерзать, но Акааши и здесь смог сдержать свои порывы. Кейджи взял в руку веревку, размотал под заинтересованным взглядом Козуме и, услышав сдавленный вздох, усмехнулся самым уголком губ. Работал Акааши умело, оплетая веревкой желанное тело. Бедра, грудь, живот. Это стоило почти титанических усилий – не взять Кенму сейчас же. Кейджи свел его руки за спиной, фиксируя веревкой запястья и предплечья, еще раз поинтересовался, все ли хорошо, и чуть отступил, оценивая свою работу. Акааши чувствовал себя скульптором или художником, создавшим свое самое лучшее творение. А в том, что Кенма был произведением искусства, не было никаких сомнений. Серая веревка отчетливо выделялась на бледной коже, оплетая изгибы и рельефы, щеки слегка раскраснелись, глаза горят, губа нервно закушена, словно Козуме ожидает, что Акааши не понравится. Но Акааши едва может дышать. Так сильно его сводит с ума зрелище. – Ты бы видел себя, – темным, низким голосом произносит он. – Ты – прекрасен. Взгляни, – Кейджи разворачивает его к трельяжу, подхватывает тонкими пальцами подбородок и встречается в зеркале с осенними глазами своим лазурным взглядом. Кенма дышит глубоко, скользит взглядом по собственному телу, пунцовея еще больше. – Кенма, ты – совершенство. Просто посмотри на это, гляди, – Акааши ведет пальцами по его шее, обводит подрагивающий кадык, чуть нажимает, и из горла Козуме тут же вырывается рваный вздох. Кейджи обводит руками веревки, оплетающие напряженные плечи, спускается ниже, трет подушечками твердые соски, и Кенма прикрывает глаза, восторженно ахая. – Нет, смотри, – шепчет он в самое ухо, заставляя тут же выполнить свой приказ. Член Кенмы дергается, он открывает глаза, снова встречаясь взглядом с ледяным огнем. – Я ничего не буду делать, если ты не будешь смотреть. Козуме может только кивнуть, пока Акааши расправляется с собственной одеждой позади него, куда-то отходит, что-то делает там сзади. Кенма невольно выполняет приказ – смотрит, стыдливо осознавая, что ему нравится. Он начинает чувствовать себя произведением искусства, которое создал Акааши, он понимает теперь, ощущает. Акааши не спешит, медленно, лениво подходит сзади, словно хищник, знающий, что его жертва уже поймана. Касается губами основания шеи, втягивает кожу – легко, безболезненно, больше на пробу. Словно проверяя готовность. И Кенма подается назад, чуть стонет, выдавая свое желание. Но Кейджи не любит давать сразу, вылизывает позвонки, лопатки, задевая языком грубую веревку, прикусывает кожу, в особо чувствительных местах, а Кенме хочется сгореть от стыда и удовольствия – такой он соблазнительный и красивый в отражении. Акааши подталкивает Козуме ближе к трельяжу, заставляя упереться животом в тумбу, спускается на колени, надавливая на поясницу и заставляя прогибаться, расставляет чужие ноги шире и разводит ягодицы, любуясь сжатым и пока еще сухим отверстием. Он чуть потирает анус большим пальцем, чувствуя рефлекторное сокращение мышц, и усмехается, в голове взрываются тысячи фейерверков, мысли плывут – столько всего ему хочется сделать с этим местом. Но Акааши заставляет себя сфокусироваться на задуманном. Приближается, толкается языком в анус, лижет, удерживая подрагивающие бедра. Кенма дышит, задыхается, хватая ртом воздух, и не знает, что его накрывает больше – то, что Акааши делает, или то, что он видит в зеркале от действий собственного парня. Вскоре Кейджи сменяет язык пальцами, завороженно наблюдая за растягивающимися мышцами, обхватывающими его. Разводит пальцы в стороны, ловя полустон сверху, и снова позволяет себе легкую ухмылку. Акааши почти не трогает простату, стараясь подразнить сильнее, пытать дольше, и Кенма сам толкается назад, ерзая бедрами и стараясь получить желанную дозу удовольствия. Их обоих нещадно ведет, и Акааши на секунду думает, что не сможет довести дело до конца. Он встает с колен, одновременно с этим вводя внутрь третий палец, и с легким удивлением обнаруживает то, как Кенма смотрит на собственное отражение. В груди собирается настоящий пожар, возбуждение становится в разы ощутимее, и Кейджи легко поглаживет простату, прижимаясь и шепча: – Ты молодец. У Кенмы искусаны все губы, щеки горят от стыда, его ведет, когда он понимает, что Акааши заметил. Ему хочется оправдаться и хочется, чтобы Кейджи продолжал смотреть за ним и на него. Акааши прижимается губами к его плечу, делает еще несколько фрикций пальцами, прежде чем вытащить их, наблюдая за разочарованием в закатного цвета глазах, ловя почти несчастный всхлип, и смазывает свой член. Он входит медленно, давая ощутить каждый сантиметр себя, давая Кенме рассмотреть каждую эмоцию на собственном лице. – Ты это видишь? – хрипло спрашивает Кейджи, упираясь в упругие ягодицы бедрами. – Видишь, какой ты, когда я внутри? Козуме кивает, не в силах вымолвить ни слова, ему, кажется, никогда еще не было так стыдно и хорошо. Внутри распирает горячий, пульсирующий член, хочется движения. Руки ноют, от веревок наверняка останутся болезненные следы, а ноги грозятся подвести в любую секунду, но ему так хорошо, что он не может сдержать почти отчаянного стона. – Такой красивый, такой замечательный мальчик, – шепчет Акааши и снимает одну из атласных лент, что показывал ранее, со своей шеи. Ту, что длиннее и тоньше. Он обхватывает лентой шею Кенмы, наматывает концы на кулаки и шепчет ему в самое ухо: – Помни о стоп-слове, потому что я хочу, чтобы ты кончил прямо так, хорошо? – Да, – не говорит – хрипит. Акааши натягивает ленту на шее. Нажим идеальный, воздуха мало, Кенма теряется поначалу, хлопая ртом, но быстро приспосабливается, ощущая почти космическую эйфорию. Кейджи начинает двигаться, медленно, а Козуме смотрит. Его губы постоянно пытаются поймать воздух, он чувствует, как не хватает вздохов, которые позволяет Акааши. Глаза черные, из-за зрачка совсем не видно радужки, и все это вместе сводит с ума. Ощущений слишком много. Он беспомощен, он принадлежит Акааши, он может только говорить, и это скручивает тугие, почти болезненные узлы экстаза в животе. И он сходит с ума, глядя на самого себя – такого порочного, румяного и вожделеющего – больше, сильнее, интенсивнее. Акааши наращивает амплитуду толчков, пережимая сонную артерию сильнее, втрахивается в тугой анус, сжимающийся так сильно. Кенма чувствует, как начинает кружиться голова от нехватки кислорода, Акааши долбится прямо в простату, кожу прошивают электрические разряды удовольствия, рассудок теряется где-то там, далеко за пределами этой комнаты. Козуме смотрит на себя, ловит каждую мелочь, каждую деталь, и он восхищен. Это все с ним сделал Акааши. Его Акааши сделал его таким красивым, таким потрясающим. Кенму выгибает так сильно и внезапно, что Кейджи вначале теряется, затем только ослабляя хватку и выпуская из рук ленту, тонкой змейкой скользнувшую к их ногам. Кенма стонет, протяжно, широко открыв рот, заполняя звуком комнату и кончая так сильно и мощно, как до этого, кажется, ни разу не кончал. Акааши подхватывает его под грудь, вбиваясь глубже, сильнее. – Хороший мой, ты замечательный, ты такой прекрасный мальчик. Такой красивый, хороший, – на выдохе, задыхаясь, нашептывает он как мантру и глубоко внутри изливается, содрагаясь всем телом. Кейджи подхватывает Кенму, когда тот окончательно расслабляется в его руках. Практически относит на кровать, начиная тут же развязывать узлы. Растирает и гладит темные следы на теле, которые скорее всего станут синяками, и фокусирует взгляд на синеющей полосе на шее. В голову дает неслабо. И когда Кенма, уже свободный, тянется к нему, целует, благодарит, Акааши выцеловывает полосу, как собственную метку. – Спасибо, – слабо шепчет Козуме, сворачиваясь клубочком в объятиях Кейджи. – Это было потрясающе. – Я люблю тебя, – бормочет Акааши во влажные волосы. – Я люблю тебя.