Дионис

      Тэхён неспешно направился прочь по неширокому коридору вип-зоны «Диониса», подсвеченной чередой пурпурно-алых фонариков на потолке. В его походке прослеживалась надменная развязность. Плотный, притоптанный палас приглушал его неторопливые шаги. Он скоро миновал относительно приличные, скромные и, наверное, даже тайные утехи наслаждений за закрытыми дверями нескольких комнат.       Теперь же за плотными шторами на дверном проёме впереди его ожидало самое настоящее лоно человеческих вожделений. Тэхёну стали слышны его непристойные отголоски. Он бегло подумал, что снова просчитался и не вышел тем же вторым входом, предназначенным лишь для вип-персон. Можно было избежать малоприятного и (он себя не обманывал) крайне неудобного зрелища, от которого у него внутри мышцы напрягало от неприязни. Наверно, он никогда не примет устои нового мира с безнравственностью человеческих желаний, стремящейся заглушить своими же стонами собственное уныние. Но с одним он не мог не согласиться: лучше стонать от удовольствия, чем от отчаяния. Он не имел ничего против секса. Ведь в этом залог человеческого выживания, пусть и утративший былое назначение, зато сохранивший людскую чувствительность к приятному. Однако Тэхён буквально ненавидел животного, скотского соития, участники которого не имели и толики уважения к себе.       Красная тусклая дымка встретила Тэхёна на пороге своей похотливой преисподней. Сунув руки в карманы обтягивающих брюк герметичного костюма, он через ступеньку спустился на голый паркет и начал продвигаться к выходу основного корпуса здания, раздражённо, порой совершенно случайно, расталкивая локтями «лакомый кусочек» клуба, обрабатывающий своих клиентов в лучшем жанре данной части этого заведения.       Тэхёна не заботили их возмущения или же скорые почтительные извинения за свою невнимательность, даже если в том не было ничьей вины. Он пробирался сквозь человеческие похотливые пороки животного исступления. Слух его не трогали заговорщицки страстный лепет дьяволиц, перебивающие друг друга стенания удовольствий, тихие мольбы наслаждений. Только смрад человеческих тел — грязных, потных, — схожих со зловонием диких зверей, негасимый даже распылёнными благовониями, врезался в лёгкие не хуже алых испарений. Он вызывал в Тэхёне тошнотворный рефлекс, отчего пришлось прибавить шаг. Он стерпит любую людскую неприкрытую, намеренно обличённую на публику похабщину, но этот перемешанный, отвратительный людской запах!..        «С перерезанной глоткой я делал больше вдохов, чем сейчас», — думал Тэхён, неприятно морщась от противного спёртого воздуха, что заметными кроваво-красными клубами обвивал его тело.       Он мельком подумал о Сокджине, о том, как удивительно легко ему удалось подстроиться под порядки данной стороны клуба. Работал он, конечно, исключительно на вип, но всё же он позволял собою пользоваться. Словно ему это ничего не стоило. Словно бы не с этим Сокджином Тэхён переступал порог этого клуба пару сотен лет назад, ища укрытия под его крышей от приближающейся сухой грозы. Нет. Его Сокджин не был таким. Он всегда знал цену своей гордости и не позволял какому-то захудалому пьянчуге, полному высокомерной уверенности в своём кошельке, помыкать собой, покорно падая перед ним на колени. Его Сокджин отзывчивый, смелый, находчивый. Он тот, кто вытащит из любой передряги, не заботясь о собственной шкуре, каких бы масштабов не достигала проблема. Будь то побег от городского патруля или залечивание телесных ран (от нагнетающих мыслей у Тэхёна заныла старая рана; он неумышленно прикоснулся к высокому вороту костюма, скрывающие по-глупости выплеснутые, неисправимые эмоции гнева на самого себя, затянутые неровным шрамом). А то, как Сокджин вытаскивал его из-под обломков крыши горящего дома...        «Точно! Не только ты, Хосок, умер в тот день. Мы все как будто прогорели до основания, и ничего от нас прежних не осталось!» — он нахмурился от мрачной поволоки мыслей.       Почти семьдесят лет прошло с тех пор, как бравое величие Жнецов колыхнулось огнём спланированной правительством облавы. Тэхён замер на месте, откинув прочь домогающийся смрад, скитающийся по коридорам разврат, прячущуюся по углам похоть. Его разум вновь горел пламенем воспоминаний, подпитывающийся чувством вины за свой промах. Промах, платой которого стала его жизнь. С годами Тэхён научился с холодным цинизмом принимать данное таковым, каким оно предстаёт на его пути, и сожаления, обвинения, угнетающее чувство вины как-то равномерно забились глубоко в сердечные трещины, не вылезая, не терзая, не мешая, иногда, как положено старым ранам, только тихонько постанывая в плохую погоду, в частности, от сокджиновой плаксивости. К его превеликому разочарованию, как долгожителя, время ничуть не лечит. Оно лишь неумело шпаклюет обугленное сердце. Но сейчас его настиг непредвиденный шторм и в груди заволновался затихший страх. Глаза вдруг защипало. Почувствовав нарастающую слабость, Тэхён резко тряхнул головой.        «Нет, не сейчас! — подумал он. — Потом как-нибудь подумаю об этом. Да, потом, когда найду для этого силы!»       Он провёл рукой по волосам, сгоняя последние крохи неуверенной, беспокойной дрожи и двинулся дальше. А потом...       Потом он сидел, как и многие заблудшие души «Диониса», за барной стойкой, наблюдая за шумной толпой, без умолку требующей заполнения своих стремительно опустошающихся стаканов фирменным пойлом клуба.       Тэхён сам болтал на донышке стакана остатки янтарной жидкости, приторно сладкой с небольшой горечью, как вермут, но, по крепости, не уступающей джину. Намджун — владелец данного заведения и тот, кто сейчас стоял на разливе — ни за что не выдавал секрет его приготовления, ехидно хихикая и лукаво щуря глаза, если кто-то из постояльцев особо любопытствовал составом. «Какая тебе разница? — озорно отвечал он. — Голову туманит, в глазах плывёт — чего тебе ещё надо?»       — Эй, малыш, — обратился Намджун к Тэхёну.       Тот, не задумываясь, поднял на него взгляд. Намджун только что обслужил последнего неугомонного выпивалу и, выкроив минутку, решил переброситься парой слов с одним из своих «потеряшек» — тех, кто не смог найти себе применения снаружи и пришёл в запятнанные стены «Диониса». Он искренне, чисто из-за отцовского покровительства, называл их «малыши» или «детки», и в этих понятиях ни для него, ни для них не было ничего зазорного или оскорбительно ироничного. Он всерьёз был привязан к каждому из «малышей» — потерянному, испуганному жизнью, растоптанному действительностью, — появившемуся на пороге его долгожительства.       — Снова пропадал с Сокджином? Не смотри на меня так, будто я не должен был об этом узнать. — Он облокотился на барную стойку перед Тэхёном. — У тебя такой вид... — Он скорчил рожицу, пытаясь изобразить тэхёнину хмурость. — Того гляди заплачешь! Я жалеть не умею, так что не рассчитывай на ласку!       Тэхён лишь выразительно цокнул языком. Его острый, скептичный взгляд едва ли вспорол намджунино язвительное глумление. Но как бы Тэхён не выражал своё недовольство, ему была приятна своеобразная забота Намджуна. Он никогда не давал спуску жалости к кому-либо. В его непредвзятой манере лёгкий, даже дружеский стёб подпитывал остатки тэхёниной амбициозности, словно бы тем самым он прокачивался, закалялся против душевного переполоха.       — Может, налить чего-нибудь покрепче? — Намджун заманчиво подмигнул. — Юнги вчера привёз исключительно дивную вещь в наши дни — бутылочку абсента!       — Юнги в городе? — не без удивления уточнил Тэхён, делая небольшой, охмеляющий глоток из стакана. — Давненько о нём ничего не слышал.       — Сказал, что нашёл какое-то выгодное дельце, но какое...       — Молчит, — со знанием закончил Тэхён.       Намджун глухо посмеялся.       — Ну, так что? — он вернулся к насущному вопросу. — Абсента?       Тэхён неохотно поморщил нос. Но его мозг не успел разобрать «а я бы не отказался!» за спиной, сказанное вскользь, так как всё его сознание сосредоточилось на звонком ударе чужой ладони плашмя по хребту. Покалывающая, ноющая боль обожгла поражённый участок спины и Тэхён от неожиданности даже ахнул. Он стерпит любую наглость, сдержит наплыв своей злости без объективной причины на её проявление, будет невозмутим и строг к всколыхнувшимся внутри эмоциям, но только не к человеку — единственному на всём белом свете, способному вывести Ким Тэхёна из себя с пол-оборота, — стоявшему сейчас позади и непременно довольно ухмыляющемуся своей проделке.       — Чон Чонгук! — хриплым ненавистным басом взревел Тэхён, распалённый раздражением выплеснутых от удара остатков из своего стакана. — Сука! Какого хера ты себе позволяешь распускать руки на старших! Ну-ка подошёл сюда! Я тебе твои же яйца вокруг шеи обмотаю!       Чонгук резво отпрыгнул в сторону от тэхёниного тяжёлого замаха на подзатыльник и злобно хихикал, заломив руки за голову. Пусть старший и ревел гневными воплями от постыдного для него нахальства младшего, но никогда не поднимался с места и угрозы расправы никогда не переступали неосязаемого поля ругательств. Поэтому Чонгуку особо нечего было опасаться. Разве что, если он терял бдительность, и какая-нибудь небесная, непредвиденная кара в качестве тэхёниной мести за его телесные мучения прилетала добротным лещом по затылку. Однако младший с годами стал куда внимательнее и ловчее, и Тэхёну всё труднее становилось «как следует выпороть этого оболтуса».       — Чимин, когда ты, наконец, выдрессируешь его? — сердито обратился он к подошедшему брюнету.       Чимин сдерживал откровенные смешки, но его глаза-полумесяцы выдавали его с потрохами. Он прошёл за барную стойку, забрал бутылочку абсента из рук бармена, стакан — у Тэхёна и налил себе выпить. Залпом влив в себя алкоголь, он в открытую натянул добродушную, мягкую улыбку.       — Стоит ли? — смеялся Чимин.       Тэхён возмущённо огрызнулся. Даже Намджун стоял в сторонке, подперев подбородок рукой и щуря смешинкой глаза. Хотя на него никогда нельзя было положиться в поддержании дисциплины, ведь он предпочитал сохранять нейтралитет, предоставив деткам самим разбираться в вопросах своего воспитания.       Тэхёну оставалось лишь безнадёжно вздохнуть и отчего-то криво усмехнуться. Скучать ему здесь не приходится, да и некогда предаваться самобичеванию, когда изо дня в день размышляешь, как бы незаметно подобраться к мелкому пакостнику Чонгуку и выбить из него весь его юношеский, бесстыдный задор вредителя тэхёновой гордости.       — Давно вернулись? — поинтересовался у этой парочки Намджун.       — Только что, — лениво протянул Чонгук, развалившись на барной стойкой, чуть ли не растекаясь от утомлённой работы по её гладкой, прохладной поверхности.       — Стареешь, потрошитель Джей, — не удержался от колкости Тэхён. — Раньше энергия в тебе била ключом, а теперь даже один выход все силы забирает.       — Ты кого тут старым обозвал, суицидник? — огрызнулся тот, с заметной приятельской вежливостью.       — Мальчики, не ссорьтесь, — намеренно ласковым и тягучим голосом произнёс Чимин, подыгрывая их мальчишеской задиристости.       Он оперся задом о стойку между ними и, как мамочка, похлопал две взъерошенные макушки обозлённых друг на друга ребятишек.       — К сожалению, полноценного отдыха у вас не будет, и, как бы вы не противились, малыши, но придётся заключить перемирие на неопределённое время, — с серьёзным холодком в голосе сказал Намджун.       Нечасто им приходилось сталкиваться с таким хозяином «Диониса». Его напряжённая задумчивость резко очертила скулы на овальном лице. Но какими бы мрачными не становились его мысли, лицо всегда сохраняло невозмутимое присутствие духа, словно бы его не терзала важность размышлений. Если бы не эта напряжённая судорога в виде ужимки на губах и угрюмого взгляда, можно было подумать, что его голова совершенно опустошена от каких-либо рассуждений       — Раз уж мои любимые детки все в сборе, то можно поговорить о деле, — сказал Намджун.       Чрезмерно формальная прелюдия и неладный тон намджуниного голоса показались Тэхёну настораживающими. Он машинально насупился, отбросив шутки в сторону. Сердце вдруг по новой начало расточать нервными ударами. Лишь однажды они сталкивались с намджуниной суровой облачностью. В тот день. О да, в тот полыхающий смертельным отчаянием день. Кострище их страшного безрассудства и неумолимого тщеславия непроницаемой стеной встало перед тэхёниными глазами. Намджун точно, как сейчас, склонился над ними и с тем же спокойным равнодушием, с завидной по не осведомлённости беспечностью предложил им отправиться на смерть.