***
— Эй, — слышится громкий стук в шкаф. Маленький Накахара прятался в нем, когда не хотел никого видеть. Детдомовские дети не всегда приветливы с ним, из-за его волос и из-за того, что он странный. Иногда ему казалось, что они что-то знают о нем, хотя для него первые дни в детдоме вообще были очень сложными. Он раньше никогда не играл с другими детьми, ему было странно общаться с ними. Он плохо понимал своих ровесников. Злые, грубые, без воспитания, без надзора. Они давно лишены родительской ласки и любви, у них нет того самого чувства тепла. Внутри только маленькое израненное сердце без стен и окон, покрытое шипами, сочащееся кровью… слишком больное для юного существа. Одни продолжают верить в иллюзию, что их скоро отсюда заберут, другие не верят в это и живут своим жестоким, холодным настоящим, где нет места материнской любви и заботе. Да, воспитательницы были ласковы с ними, но несколько иначе. Они не были привязаны к детям, которых воспитывают, потому что они для них всё равно чужие. Это не их дети. И редко кто из них готов забрать ребенка себе. Они воспитатели, но разве воспитанию учат в специальных учреждениях? Воспитание в каждой семье своё, и есть родители, которые своих детей не то, что не воспитывают… они даже и не имеют представления о воспитании. Чуя тоже не имел об этом представления. Он знал, что его надо как-то воспитывать, и в четыре года, — когда он попал в детский дом, — он даже и не думал, что ему надо будет выживать. Нет, над ним не издевались. Его просто избегали. Избегали, потому что он чужой, потому что он знает, что такое родительская забота. А родительская забота осталась у него под самым сердцем, поэтому и во взрослом возрасте он пытается в какой-то степени отдать её Дазаю, когда покупает ему подарки, кормит, одевает. В этом проявляется некая дань тому, чего он сам когда-то был лишен, и подобное действительно оставило след на его восприятии. Да, он знает, что именно это является причиной, и ему кажется, что поступки эти правильные и логичные. Как и то, что он сильно привязался к призраку. Но в шкафу темно и тепло. Там его никто не достанет, там его никто не увидит. Почему-то он так думает. — Эй, — дверка открывается, и перед ним предстает один из мальчишек приюта. — Ты чего тут сидишь? Чуя пугается. Ну вот, его обнаружили. — Ты чего тут сидишь, я спрашиваю?! — кричит мальчик. Он выглядит старше Чуи года на три-четыре. — Пошли со мной. Мальчик хватает Накахару за шиворот и вытаскивает из шкафа. — А ну говори, чего ты тут сидишь?! — продолжает докапываться мальчишка, но Чуя даже не смотрит ему в глаза и не хочет отвечать. — Чего молчишь?! Отвечай, когда старшие с тобой разговаривают. — Хочу и сижу, — выдавливает из себя тот. — А если тебя будут искать? Ты хоть думай, что делаешь, из-за тебя воспитательнице влетит, да еще и старшим из-за того, что не углядели! Накахара поднимает взгляд и отстраненно смотрит на мальчика. Лицо его выглядит несколько побитым, будто бы он дрался. — Ты не дома больше, — огрызается тот. — Здесь ты часть большой семьи, и попытайся, чтобы она приняла тебя. Наконец-то тот отпускает его и привстает. — К воспитательнице зайди, она тебя искала. Чуя не сразу понимает, что надо делать, куда идти. Он еще слишком маленький, чтобы самостоятельно ориентироваться, однако вскоре воспитательница находит его сама и ведет в свой кабинет. Накахара не сопротивляется, он уже не видит смысла. Вместе с воспитательницей он поднимается по скрипучей лестнице приюта. Здесь всегда так пыльно, потому что детей редко заставишь убраться, а больше некому. Этот приют далеко не самый лучший, и финансирование у него минимальное, однако дети всё равно накормлены и ни в чем не нуждаются. Нет, конечно, нуждаются… Чую заводят в какой-то кабинет. Кажется, здесь проходят занятия с учителями у детей постарше, однако сам Накахара этого точно не знает. И действительно, здесь стоит множество одноместных парт, очень старых, поцарапанных, поломанных в некоторых местах. Таким же старым кажется и стол, за которым сидит довольно серьезная полноватая женщина, за спиной которой забеленная мелом доска. На окнах стоят горшки с засохшими цветами. Неужели за ними никто не ухаживает? — Проходи, Чуя, присаживайся, это госпожа Хаяси. Хаяси-сан, я пойду, мне надо проверить младшую группу… — Конечно, идите, — глаза у женщины добрые, она смотрит на Чую, как на самого обыкновенного ребенка, а затем переводит взгляд на цветы. — М-да… Так, значит, ты Чуя Накахара, так? — Да… — Очень приятно, будем знакомы, — госпожа Хаяси кажется доброй, но есть в ней что-то такое, из-за чего Чуя не очень-то хочет ей доверять. Возможно, потому что понимает — им предстоит долгий разговор. А подобное Накахара терпеть не может. — Сколько тебе лет, Чуя? — Мне четыре… — Ты боишься? — Нет. — А почему дрожишь? Чуя смотрит на неё несколько отчужденно, будто бы и не совсем понимает, к чему этот вопрос. — Мне холодно. — Холодно? — Да… тут холодно. Конечно, по сравнению с их теплым и милым домом это место кажется очень холодным. Дома всегда было жарко, и мальчик к этому привык, однако он сам пока что не может понять причины. Кажется, его трясет уже довольно долго. Женщина эта, конечно, не казалась ему странной или страшной. Она была довольно интересной, но чужой, как и всё вокруг. Его холода она не понимала, хотя была одета только в одну белую рубашку и деловую юбку-карандаш, ведь на улице было достаточно тепло. Сама же госпожа Хаяси была никем иным, как детским психологом, однако представляться Чуе посчитала лишним. — Расскажи мне, как ты жил дома? — Нормально… — отвечал мальчик. — Один? Он посмотрел на неё, будто опять не понял вопроса.***
— Чуя, давай, надо покушать! Мама сидела напротив Накахары и пыталась запихнуть ему в рот немного каши, однако мальчик продолжал сопротивляться и не желал есть. — Не-а! — Чуя… не огорчай меня. Давай, надо поесть. — Нет! — Ну, пожалуйста, — она символично съела ложку, как бы показывая, какая каша вкусная. — М-м-м… вкусно-то как! Давай, солнышко. Но Чуя только надул щеки и смотрел на неё с вредным видом. Как будто он совсем глупый и не знает, что каша отвратительна? Ох уж эта мама… — Ах… — она отбрасывает ложку на стол и разгребает рукой свои спутанные рыжие волосы. — Ну вот что с тобой делать, а? — М-м-м… — Мам, почему папа опять на диване? — Потому что папа опять грустит. Да, папа? Женщина зовет его и вызывающе смотрит в сторону дивана. Там всё по-прежнему безответно. — Как обычно… — шикает она и встает из-за стола. Маленький Чуя сползает со стула и идет за ней. Он подбегает к дивану, на котором лежит отец и смотрит в потолок, будто бы и не понимая, что происходит вокруг. — Папа, тебе грустно? Мужчина поворачивается к нему лицом и слегка улыбается. Он трепет его по рыжим волосам и снова отворачивается к потолку. Тем временем мать Накахары уже заряжает кассету в старый магнитофон и наконец-то в доме снова играет музыка. Здесь часто играет музыка, так в доме становится еще теплее, хотя, казалось бы, и так царит постоянная жара. Мама подхватывает Чую на руки и крутится с ним в танце, однако её муж, как и прежде, не обращает никакого внимания ни на неё, ни на сына. Но она всё равно улыбается ради Чуи. Музыка становится громче, как и детский смех. Да, так дом кажется более оживленным. Всё-таки у женщины получается растолкать мужа и заставить его подняться, чтобы потанцевать. И хоть тот продолжает хмуриться, всё равно подчиняется возлюбленной. В этом, конечно, её не переиграть, она всегда знает, как растолкать даже мертвого. Не сказать, что танец его был особенно веселым и беззаботным. Всё-таки его печаль была не такой, которая может пройти за один короткий танец, однако в уголках губ всё равно появилась улыбка, и мужчина расслабился. Следом за ним расслабился и маленький Накахара, который даже звонко засмеялся, когда мама подхватила его на руки и начала кружить вокруг себя. Он уже и не помнит, когда так в последний раз веселился вместе с родителями. Отчасти это было даже несколько странно. Да, Чуя привык к тому, что вся их семья несколько странная, но что он, — маленький ребенок, — может с этим поделать? Наверное, ему остается только наблюдать за тем, как родители пытаются развеселить его и друг друга. Он и сам пытается улыбаться вместе с ними, однако редко его игрушки и всё прочее приносит ему радость. Но как все-таки красиво ему улыбается мама своими бледными сухими губами. Как она беззаботно его целует в щеки и называет самым любимым сынишкой. Чуя засыпает у неё на руках и забывает о том, что в доме снова нет электричества, что папа опять пытается напиться вдребезги, однако мать не собирается его останавливать. Он потерял счет времени. Потерял нить, когда всё стало таким, как сейчас. Время в какой-то момент остановилось для их семьи, но маленький Накахара не понимал этого. Сотни часов за столом перед окном, из которого лились солнечные лучи. Домик в цвете карандашей. Так обыденно. Мама, папа, я. Домик. Отец кутается в мамину шаль и подходит ближе, рассматривая, что же там маленький Чуя изобразил. Это выглядит трогательно, и сын ему улыбается, показывая рисунок. Странное тепло разливается по сердцу у друг друга. Так нормально. И никто из них не хочет ломать истину в иллюзии идеальной семьи, где все счастливы. Они действительно счастливы. Чуя счастлив вместе с ними. И пусть есть доля неправильности, доля безответственности со стороны родителей… Накахара не замечает этого. Он еще не понимает.***
— Ты чем-нибудь увлекаешься, Чуя? — госпожа Хаяси помешивает в чашке своей крепкий кофе с лошадиной дозой сахарозаменителя. Не самая вкусная штука, но что поделать? Чуя даже задался вопросом, что за таблетки женщина выдавила из пачки, однако постеснялся спросить. Может быть, это вообще что-то незаконное, или же женщина просто чем-то болеет? Последняя догадка и правда была верна. — Да… — мальчик всё смотрел на то, как она помешивает свой кофе. Казалось бы, еще чуть-чуть и он загустеет от этих движений, как масло или карамель. Конечно, ничего подобного с кофе произойти не может, однако Накахаре почему-то так казалось. Еще ему казалось, что в какой-то момент движения ложки в жидкости становились всё медленнее, и это не могло не гипнотизировать. Чуя не мог оторваться от движения её рук, слушая, как алюминиевая ложка ударяется о керамические стенки маленькой белой чашечки. Завораживает, и на секунду Накахара даже забывает, каким был вопрос, вспоминая его, когда госпожа Хаяси вынимает ложку, постукивая ей о края чашки. — Я… я люблю рисовать и… и фотографировать. — Фотографировать? — женщина даже немного удивилась. Обычно мальчишки в возрасте Чуи вообще ничем не увлекаются. Ну, или же машинами, вертолетами, прочей мальчишечьей техникой. Некоторые говорят про спорт или же девочек, хотя последнее — очень редко. Подобные увлечения появляются уже позже. Она отпивает немного кофе из маленькой чашечки и немного хмурится от горечи кофе и явного перебора сахарозаменителя, а затем смотрит на мальчика напротив и наконец-то спрашивает: — И что же ты любишь фотографировать? Чуя мнется. Он отворачивается к окну, наблюдая за ним довольно приветливую атмосферу. На улице, кажется, теплее, чем в помещении, однако Накахаре всё равно холодно. Когда же уйдет эта его теплолюбивость? — Может, тебе тоже хочется чего-нибудь выпить горячего? Хочешь чаю? — спрашивает женщина. — Нет, спасибо, мне уже не так холодно. Конечно, это неправда, однако Чуя не хочет как-то нагружать женщину, поэтому отвечает кратко. Возможно, потом он пожалеет об этом, но сейчас он решил, что стоит воздержаться от предложения совершенно незнакомой ему женщины. К тому же, он так и не понял, чего именно она от него хочет. — Я… — он слегка запинается, не отворачивается от окна, наблюдая, как лучи солнца играют на влажной и молодой листве деревьев. Дождь закончился минут двадцать назад, и после него на улице снова просыпается жизнь. Птицы вылезают из своих укрытий, напевая весеннюю песню о любви. И Чуе эти песни очень нравятся. — Я люблю фотографировать природу. — Да? Это интересно… — На улице сейчас очень красиво.***
Накахара с трепетом вспоминает, как отец разбирался со старыми вещами на чердаке. Кажется, на их чердаке действительно был целый склад всякого добра, и, честно говоря, Чуя даже побаивался туда ходить. Вообще-то, ничего страшного там, кроме манекена, на котором мать когда-то училась шить, не было. Но даже если бы не было и его, Накахара бы всё равно никогда туда не поднимался. Ему всегда казалось, что там, — на чердаке, — кто-то живет, потому что, когда за окном гулял ветер, ветки деревьев стучали по крыше, и ему казалось, что это нечто страшное ходит по чердаку. Объяснять, что ничего на чердаке нет, было, естественно, бесполезно. Чуя, конечно, и сам не знал, что там может обитать, но и бояться не переставал. Однако, когда с чердака вынесли вообще всё, он даже немного перестал бояться этого места. Помнится, родители очень долго там разбирались, и в один прекрасный день отец достал оттуда старый, пыльный полароид. Вместе с ним лежала и специальная фотобумага для него. Именно с этого полароида и началась страсть Чуи к фотографированию абсолютно всего, что только можно сфотографировать. Он фотографировал абсолютно всё: от чайного сервиза до волос мамы. Фотографировал её в разных платьях из шкафа, фотографировал её макияж, фотографировал, как папа спит на диване, и даже недоеденную печеньку на столе. Практически каждый объект мог оказаться на фотографии, однако в какой-то момент мать всё-таки начала возмущаться, что фотобумага не бесконечна, и Чуя решил, что надо тратить её только на что-то ну очень красивое. И тогда он принялся искать, что же именно в его окружении достойно особенного внимания. Что можно запечатлеть на фотографии и при этом не получить нагоняй от мамы? Пожалуй, не было задачи сложнее в жизни маленького Чуи, потому что до этого жизнь никогда не предоставляла ему столь сложного выбора. Абсолютно всё вокруг было слишком красивым, большим и завораживающим, поэтому ему было очень сложно решить, что именно стоит сфотографировать в первую очередь. Не выдержав, он всё-таки решил, что лучше фотографировать на улице. Выбежав из дома с камерой в руках, он сразу же лег на траву и увидел какого-то очередного жука. — Отлично… — подумал Накахара и решил, что именно жук достоин чести оказаться на одной из фотографий. Вспышка, щелчок и звук выдвигающейся бумаги. Жук получился немного смазанным, да и его было почти не видно, однако фотография всё же была лучше, чем все остальные рандомные снимки Чуи. Мальчик посмотрел на получившийся у него снимок, улыбнулся и побежал дальше по траве босиком. Мама потом, конечно, будет очень громко ругаться на Чую, который опять вышел на улицу без обуви, но сейчас Накахара был на пике своего вдохновения, и ему было абсолютно всё равно, в обуви он или без неё. И тут взгляд Чуи зацепился за красивое дерево сакуры, стоявшее недалеко от их дома. Самый раз, учитывая, что сейчас как раз сезон цветения. Мальчик сначала отошел подальше и сфотографировал его издалека, однако этого ему было мало и он решил сфотографировать его цветы вблизи. К сожалению, он был еще маловат и не дотягивался до цветов, но что такое дерево для мальчишки? Конечно, неплевав на то, что он сейчас без обуви, Накахара покрепче закрепил ремень фотоаппарата на плече и полез на сакуру. Забраться даже на такое высокое дерево было проще простого, и вот, наконец-то, Чуя смог рассмотреть тысячи розовых лепестков вблизи. «Красиво», — подумал мальчишка, а затем достал полароид и сделал очередное фото цветов. Вот это вышло действительно красиво, и Накахаре так не хотелось отсюда слезать. Так не хотелось, что он вскоре все-таки взял и уснул прямо на этом дереве. Проснулся Чуя только спустя часа два, и удивительно, как он всё-таки не свалился с высокого дерева и не расшибся? Разбудил его, что неудивительно, голос взволнованной матери. — Чуя! Чуя! — звала та, пытаясь найти сына, которого вовсе и не было видно за листьями и цветами сакуры. — Чуя, где ты?! — Мама… — он приоткрыл глаза, обращая внимание на то, как свет закатного солнца играет в цветах, и не удержался, снова сфотографировав их. — Чуя! — женщина услышала звук фотоаппарата и обнаружила Накахару на дереве, подбегая к нему. — Боже, малыш, как ты туда забрался?! Быстрее спускайся оттуда! — Ну… мама, я… — Я сказала: быстро спускайся! Чуя прекрасно понимал, что сейчас ему здорово влетит за такое, однако надо было спуститься. И он, наконец-то спустившись с этого дерева, был, конечно же, наказан, в связи с чем остался без фотоаппарата. Мама отняла у него все сделанные им четыре снимка, но про себя всё равно умилилась, ведь фотографии были довольно красивыми. Наверное, только ребенок может сделать нечто обыденное столь беззаботным?***
— Почему именно фотографии? — задала снова вопрос госпожа Хаяси. Теперь она отставила чашку и просто смотрела на Накахару изучающим взглядом. — Есть множество более увлекательных вещей. — Я… — Чуя не знал, что ответить, потому что не понимал, почему именно фотографии. Почти всё вокруг нравилось мальчику, и он всё-таки не может точно сказать, что именно ему нравится больше. Увлечение фотографией — первое, что пришло на ум, всё-таки он вспоминает знакомство с фотоаппаратом, как нечто счастливое. Пожалуй, очень счастливое. — Не знаю. Это интересно. — Расскажи. — Я не знаю, что вам рассказать, — голос Накахары уже звучал несдержанно, он злился, потому что не хотел об этом рассказывать, да и не знал, что рассказывать, как рассказать, чтобы не соврать психологу. — Мне… мне просто нравится, как получаются фотографии, вот и всё. Женщина улыбнулась, а затем отпила еще немного кофе. Тот уже, правда, остыл и совершенно не лез ей в глотку, став просто переслащенной горьковатой жижей. — Прости, что докапываюсь, — сказала она, улыбнувшись как-то грустно. — Я… я не обижаюсь, — тем не менее, Чуя уже начинал уставать от этой непонятной ему дискуссии, поэтому и злился. — Воспитатели сказали, что ты давно уже ничего не ешь. — Мне не нравится местная еда, — объяснил Накахара. — Это… непохоже на то, что… что готовила мама. — Понимаю. — Когда я увижу маму? Вопрос этот заставил женщину тяжело вздохнуть. Да… сложно объяснить подобное столь трудному ребенку. — Я понимаю, Чуя, ты скучаешь по маме… — Когда я её увижу? — он снова задал этот вопрос, чуть ли не отрываясь от стула. Юноша смотрел на женщину взглядом совершенно не детским: смесь грусти и раздражения. Некая безысходность плавилась в его синих глазах, таких темных в этой светлой, но холодной для него комнате. Часы на стене тикали столь тихо, но казалось, что сейчас они бьются в унисон с маленьким сердечком ребенка, сидящим в центре комнаты и задающимся лишь одним вопросом в этой жизни. Где мама? Он хотел кричать. Хотел кричать, ругаться, ломать всё подряд. Ему хотелось убежать из этой комнаты. Он не знал куда, но точно знал, что, куда бы он ни пошел, он вернется в их старый дом, откроет дверь, и мама встретит его с улыбкой на лице. Она протянет к нему свои белые руки и поцелует в щеки, накроет на стол, и они будут сидеть все вместе, радоваться жизни. Радоваться тому, что сейчас они вместе. Но что-то в глубине души подсказывало Чуе, что так больше никогда не будет. — Мама… не придет, — ответила ему госпожа Хаяси. Она поджала губы и посмотрела в глаза мальчику. Синева, в которой совсем недавно еще играла какая-то надежда, совсем потухла, и теперь в душе и в глазах мальчика всё потемнело и потускнело. Теперь все его страхи оправдались. — Мама… мама умерла, да? — спросил он, смотря в стол и сдерживая слезы. Дрожащий от кома в горле голос выдавал его. — Да. Она умерла. Чуя много знал о смерти. Наверное, это было то, что не принято обсуждать, но то, что он знал всегда. Некоторые родители пытаются отгородить своих детей от истины, однако родители маленького Накахары никогда и не пытались. Наоборот, пусть лучше ребенок раньше узнает о том, что такое смерть. Конечно, мальчик знал, где он находится, с самого начала. Он с самого начала понимал, что все дети вокруг такие же брошенные, как и он. Вот только Чуя и знал, что его никогда бы родители не бросили. Значит, есть только один-единственный вариант… — Прости, Чуя, — сказала женщина напротив. На её лице уже не было прежней легкомысленности. — Мне очень жаль. — Почему… почему они?.. Как они умерли? — Я… я этого не знаю, дорогой. — Они же были живы, когда меня забрали! Снова повисло молчание. Теперь женщина поняла, почему её сюда позвали. — Нет, Чуя… — Вы мне врете! — Чуя… они… — Вы все врете!***
Накахара плохо помнит тот самый день. Наверное, какую-то часть этих ужасных воспоминаний мозг сам отфильтровал. Честно говоря, ему и самому сложно объяснить, каким именно образом он попал сюда и почему. В его воспоминаниях всё выглядело совершенно иначе, чем у других людей. Его просто взяли и забрали из счастливой семьи. Трудно представить, как такое возможно и почему. Утро было совершенно обычным, таким же, как и все остальные дни. Мама подняла его, искупала, накормила, и они сели заниматься. Вообще-то, Чуя не любил занятия, но мама была против детского сада и подготовительных, поэтому учила грамоте и математике ребенка сама, так как еще и при жизни была преподавателем. Конечно, заниматься с ребенком ей было тоже достаточно сложно. Накахара постоянно отвлекался и отказывался писать. Тем не менее, мать умела убеждать его. Говоря, что обязательно потом угостит его чем-нибудь вкусным. Редко, конечно, это было что-то действительно вкусное, а не суп, но всё же иногда ему перепадало. Они с мамой только-только закончили занятия, как сразу же между родителями начался спор. Отец хотел куда-то позвонить, однако у него это не получалось, потому что мать ни в какую не позволяла это сделать. У неё началась настоящая истерика, Чуя мало понимал из их криков, но, кажется, было что-то связано с полицией. — Ты понимаешь, что мы больше не можем так жить! — кричал его папа. — С нами у Чуи нет будущего! — С нами он счастлив, как ты не понимаешь?! И всё-таки он ударил её сгоряча. Мать схватилась за ушибленную щеку и разрыдалась, падая на пол. Однако отец не смог долго оставаться хладнокровным и присел рядом с ней, обнимая. — Милая… прости, прости меня… — не выдержав, он и сам разрыдался. Накахара сидел в соседней комнате и только слушал их крики. Родители часто ругались, но сейчас он очень боялся вмешиваться в их диалог. — Я… я знаю, как ты хочешь быть с ним. Но мы не можем так дальше… жить. — Да… — она утирала слезы, сидя на полу, а затем всё-таки смогла найти в себе силы, чтобы посмотреть на мужа. — Звони. — Мы делаем всё правильно. И отец позвонил. Пока он звонил в полицию, что-то рассказывая про трупы, мать сидела на полу и рыдала в голос. В этот момент Чуя всё-таки выбежал из комнаты и попался в объятия матери, пытаясь её успокоить. — Малыш… прости меня. — За что, мама? — маленький Накахара смотрел на неё непонимающе, а та и не знала, как ему объяснить, что будет дальше. — Ты… должен понять, что мама не может дать тебе то, что необходимо, понимаешь?.. — она продолжала утирать слезы и смотреть на Чую. — Я… я сейчас ничего не понимаю, мама. — Маме… мне придется тебя оставить. — Почему? — Просто… так надо. Но я люблю тебя, Чуя. Я всегда буду тебя любить. — Мама… Накахара не знал, почему она так говорит, а главное, зачем им расставаться. Пожалуй, это было действительно странно и непостижимо для него.***
— Чуя, расскажи, как ты жил один в… большом доме, — госпожа Хаяси продолжала задавать странные для Чуи вопросы. — Я… жил не один. Я жил с родителями. — Но… твои родители. Тебя не смущало, что они… ничего не делали, неужели ты не понял, что… что они… Накахара смотрел с непониманием. — Твоих родителей нашли в соседней комнате, но ты… ты говоришь, что они были живы? — Конечно. — Ох… Чуя. — Я не понимаю вас… Я… мама и папа всегда заботились обо мне. И я не понимаю, почему… почему полицейские меня забрали?***
Наряд полиции не встретил какого-либо сопротивления по прибытию в дом. Более того, даже дверь была открыта нараспашку. В доме царила мертвая тишина. Было очень жарко и пахло благовониями с примесью очень странного и неприятного запаха. Этот запах полицейские знали очень хорошо. Запах падали. В доме не было никого, кроме одного-единственного ребенка. На столе в прихожей лежали все его документы, а сам он был вымыт, сыт, одет вполне прилично. Когда его начали расспрашивать о самочувствии, он ничего не ответил. Лишь сказал, что родители сказали ему сидеть здесь, а затем ушли наверх. Наверху полиция, конечно, никого и ничего не обнаружила, но обыски дома всё равно вскрыли правду. Вскрыв замок в соседней комнате, полицейские были поражены, однако поняли, почему в доме постоянно жглись благовония. В пустой комнате на полу лежало двое трупов: мужчины и женщины. Они уже хорошенько подгнили, из-за чего и стоял запах падали на весь дом. Однако Чуе этого, конечно, не показали. Как только выяснилось, что на самом деле тут произошло, мальчика сразу же увели в машину. Накахара, конечно, сопротивлялся и сказал, что сейчас должна будет прийти мама, но полицейские лишь смотрели на него отстраненно и не знали, что вообще можно сказать ребенку в подобной ситуации. Дальше Чуя помнит происходящее очень смутно. Казалось, он пребывал в шоке от того, что его, спустя столько дней, увезли так далеко от дома, от мамы, от папы. От всего, что было ему так дорого.***
— Чуя, твои родители были уже мертвы, когда тебя забрали, — объясняла ему госпожа Хаяси. — Нет! Нет! Этого не может быть! Я же… я же… я же говорил с ними! Они были… они были со мной! Зачем вы мне врете?! — Чуя… — Я не сошел с ума! — кричал тот, сквозь слезы, которые уже неконтролируемо лились из его глаз. Конечно, он этого не понимает. Родители и правда были с ним, но совершенно не в том воплощении, как обычные люди. Чуя всегда видел их, чувствовал и поэтому не понимал, что люди, которые находятся рядом с ним — это не сами его родители, а лишь их призраки. Призраки, которые заботились о своем живом ребенке даже после смерти. И только когда они отпустили его, то и сами смогли освободиться. Чуя не знал этого, Чуя не понимал этого. В его глазах всё выглядело иначе, и сейчас, когда ему рассказывали то, что никак не может состыковаться с его видением настоящего, он пугался. Может быть, родители еще живы? Может, они всё еще там? Как же Накахаре хотелось бросить всё и побежать, но, с другой стороны, он понимал: если он побежит, то его обязательно догонят и приведут обратно. Да даже если он спрячется, то куда он пойдет? Он не знает, где его дом, он не знает, где его родители. Он не знает даже, как туда позвонить. Он даже не знает, кто он на самом деле. Может, он тоже мертв? Госпожа Хаяси поднялась со своего места, положила свою руку на плечо мальчика и сказала: — Иногда мы не вольны выбирать, Чуя. Пойми это. Ты только обещай мне, что, что бы ни случилось, ты будешь сильным, несмотря на всё происходящее? Накахара не отвечал, лишь продолжал утирать слезы и смотреть в пустоту. — Обещай. Он вытер нос, а затем все-таки ответил: — Я обещаю. Она еще много раз навещала Чую, они разговаривали о всяком, и в какой-то момент Накахара решил, что проще смириться и принять тот факт, что его родители действительно умерли. Он уже плохо помнил, как именно его забрали из дома, как именно он жил там с родителями, но всем продолжал отвечать: — Да, я жил в доме один. На него смотрели удивленно, а он лишь отворачивался и продолжал думать о своем. Так было проще. Чуя стал забывать лицо матери, улыбку отца, да даже интерьер их дома. Всё это расплылось в его воспоминаниях со временем. У него появился другой дом, другая семья, совершенно не похожая на то, что было раньше, но Накахара не жаловался и продолжал быть сильным. Как и обещал. И даже сейчас, стоя на балконе и потягивая сигарету, он продолжал убеждать себя в том, что он сильный и со всем справится. Кто бы что ни говорил, он отвоюет счастье для себя и для Дазая, даже если события прошлого должны повториться.