Фантом

Мы играли в карты на одном из вечеров в доме господина N. Я, два моих приятеля и «фантом». Мне было страшно и захватывающе одновременно: никто из присутствующих на вечере понятия не имел о том, что происходит между нами с господином Кабураги, а мы, в свою очередь, не давали никакого повода считать нас кем-то кроме хороших друзей. Поэтому, сидеть вот так вот запросто в его компании впервые было немного страшно, но мне эта игра нравилась и я не испытывал ни малейшего неудобства от необходимости скрывать свои чувства к нему. Похоже, это его так же не беспокоило, более того, посчитай он нужным, он бы сам с лёгкостью объявил о наших отношениях. Это, конечно, было моей выдумкой, но ощущение создавалось стойкое — так непременно бы случилось, если бы ему это вдруг зачем-то понадобилось. Я испытывал некоторое волнение за своих друзей. Только к середине игры я слегка успокоился на этот счёт: стало видно, что он вовсе не делал мне одолжения, он воспринимал их лишь как людей, с которыми можно скоротать время за картами и перекинуться парой слов. Осознав, что он не видит в них только моих друзей, с которыми я ещё и заставил его общаться, я не мог этому не порадоваться. Он непринуждённо болтал с ними о всякой ерунде, а я практически молча играл и думал о его безумно красивых руках. Не помню уже каким именно образом, но между делом речь за нашим столом зашла о религии. Мы с «фантомом» почему-то никогда об этом не разговаривали, и мне было немного интересно послушать его, тем более что тему поднял мой приятель, яростный последователь нигилизма, считающий религию совершенной глупостью и признаком отсталости. Я же, хоть и не был с ним полностью согласен, оставлял ему право думать, как он пожелает. — Вот Вы, — сказал он, разгорячённый вином, — Вы же не верите в Бога так? — С чего Вы взяли? — слегка усмехнулся Кабураги. — Что же, верите? — удивился он. — Думаю, да, — «фантом» улыбнулся почти откровенно: мне показалось, он просто решил подразнить этого болтуна с его философскими выкладками о смысле бытия. Кажется, он собирался сказать о чём-то другом, и вопрос был всего лишь вводным, но, получив не тот ответ, которого он ждал, он сосредоточился на вопросе веры. — И что же, Вы считаете, что все те нелепые догмы — правда? Те, благодаря которым далеко не бедствующие церковнослужители получают буквально неограниченную власть, обещая взамен мифическое спасение для ревностных поклонников этого культа. — А я этого и не говорил, — справедливо заметил «фантом», — Вы спросили, верю ли я в Бога. А это не одно и то же. — Но Вы же ходите в церковь? — спросил он. — Верно, — кивнул Кабураги, — Но то, во что я верю, и мои посещения церковных служб не связаны друг с другом. Бывать в церкви — это традиция. И Вы знаете об этом. — Так во что же Вы верите тогда, позвольте спросить? — недоумевал мой приятель, — По мне так верить в то, что нельзя взять в руки и увидеть глазами, по меньшей мере, глупо. Как можно в наш прогрессивный век продолжать уповать на слепую веру в то, чего никто не видел? — Этот прогрессивный век ничем существенным от прошлого века не отличается, — пожал плечами Котэтсу, — Да и от последующего тоже. Вы говорите, это нельзя взять в руки и увидеть. А, между прочим, Вы и видите, и держите в руках, — он приостановился и взглянул на моего друга, — И даже прямо сейчас. Парень, поддавшись магии его низкого голоса и томного взгляда, вдруг выронил карты из рук, и было заметно, как в его глазах мелькнул испуг, однако, он попытался его сейчас же скрыть. — Что же Вы имеете в виду под этим?.. Вам почти удалось застать меня врасплох, — он натянуто заулыбался. — Я бы сказал — не почти, — кивнул второй мой друг, потешаясь над внезапным испугом. — Это не более чем совпадение, — отговорился товарищ, стараясь не выдавать своих истинных эмоций, — И это не важно, — он сердито выдохнул, — Всё-таки, что же Вы имеете в виду, господин Кабураги? — Что Бог — это нечто большее, чем догма и церковь, — сказал он и едва удержался от того, чтобы зевнуть, я подумал, что, пожалуй, нужно уводить его, пока он не заскучал сильнее. — Значит, Вы утверждаете, что он есть? — не унимался парень. — Да, разумеется, — согласился господин Кабураги, — Так что даже не сомневайтесь в этом. — Но мне по-прежнему неясна причина Вашей уверенности, — пробормотал мой приятель. — Если Вы всмотритесь в миропорядок, Вы легко узрите проявления божественной сути, — сказал Котецу, — Вот, например, господа, мы с Бруксом непременно выиграем. А после этого отправимся по домам. И я Вас уверяю, это не оттого, что я так хочу, это уже предопределено. Чем не прелесть божественного проведения? Услышав такое заявление, я отвернулся, чтобы скрыть улыбку. В итоге мы, в самом деле, выиграли, он порадовался победе, оставив одного из моих приятелей недовольным и обиженным, а другого — посмеивающимся тихонько над ним, после забрал меня и увёз, правда, не ко мне, как он обещал, а к нему домой. Позже я вновь поднял эту тему, затронутую за картами. — При всём уважении, Вы не создаёте впечатление набожного человека, — сказал я за ужином, мучая зубцами вилки несчастный кусочек говядины в своей тарелке, — Вы, полагаю, не имели в виду той конкретики, которую мой приятель вкладывал в суть своего вопроса. — Думаю, что так, — подтвердил «фантом». — Почему бы Вам было просто не согласиться с ним? Разве есть смысл в том, чтобы спорить с таким упрямым атеистом, как он? — Его атеизм — религия куда более пугающая, чем христианство, — ответил Кабураги, — Скажи идиоту, что Бога нет, а потом пожинай плоды его безбожия. — Вы просто избавили себя от лишней ответственности… — решил я. Он с лёгкой улыбкой закусил кусочком салатного листа и сказал: — В каком-то смысле. Я мгновенно ощутил прилив удовольствия. Я видел своё существенное отличие от других людей, был для него более чем особенным и, наверное, даже близким. И в том числе, что было особенно приятно, другом. Конечно, он не мог доверять мне, и не был во мне слишком-то уверен, ноя как минимум не смущал его в моменты откровенности. Со мной он позволял себе быть самим собой. — Да, Брукс, я желаю Вашему знакомому самого лучшего, и думаю, что соображения о существовании Бога в христианской традиции его не обезобразят. А Вам я открою тайну, — сказал он, взглянув мне в глаза. Я сосредоточенно замолк, смотря на него, и даже слегка пригнулся к столу. Он наклонился также, и с видом заговорщика глянув в сторону, сказал: — Ваше мясо. — Что?.. — Ваше мясо на тарелке уже мертво. Вы можете перестать терзать его вилкой и съесть, — он кивнул мне, — Я серьёзно: его уже зажарили и Ваши мучения ему совершенно безразличны. — Это не смешно, — отклоняясь и закрывая рот запястьем и улыбаясь. — Я и не думал смеяться над такими вещами, — сказал он рассудительно, — Я просто хотел бы, чтобы Вы ели поскорее, а не тыкали эту свящённую корову с таким презрением, будто при жизни она лягнула вас копытом. Его серьёзный внешний вид в сочетании с темой разговора вызвали у меня смех. Прикрыв салфеткой рот, я поспешно вылез из-за стола и вышел из столовой. Успокоившись, я вернулся обратно, и он всё-таки заставил меня доесть мой ужин. За тем, насколько хорошо я питался, он следил очень последовательно. И это, как ни странно для моего противоречивого характера, в моём детстве изводившего нянек и гувернанток, не вызывало у меня раздражения или неприязни. Не смотря на всё великолепие наших с фантомом отношений, иногда он, тем не менее, бывал занят до невозможности. Но я знал о его занятости и не волновался, хоть бы и не видел его несколько дней, а то и всю неделю. После того, как он завёл привычку, в случае расставания писать мне что-нибудь раз в один-два дня, я и вовсе перестал переживать по поводу его периодического отсутствия. Разумеется, он должен был посвящать время заботам о своих сделках и службе (не уверен был, что она у него есть, но, наверное, быть должна была), и я был очень рад, что он выкраивал время, чтобы написать мне. Привычка эта появилась у него после одного случая, когда ему понадобилось уехать в соседний город, тогда он и придумал писать мне о своей повседневности. Это было неожиданно, но меня очень позабавило. Когда я прочёл его измышления на тему погоды и формы чернильницы, меня охватило сильное радостное воодушевление. Свои восторги я отослал ему в письменном виде. В ответном послании он признался, что ему было очень приятно прочитать заветную страничку, и её витиеватое содержание (о да, я писал именно так, огромными, как широкие дороги, фразами с множеством исходящих из этих дорог свивающихся вензелями тропинок) значительно улучшило его настрой, а, вместе с тем, и текущие дела. Узнав об этом, я остался горд и доволен собой, понимая, что очень скучаю по нему и жду его возвращения. Я перечитывал набросанные им скорописью строки, и не мог не улыбаться их пряному, как у рождественского имбирного печенья, послевкусию. Мелочные обыденные события, ничтожные ниточки целого полотна нашей жизни. Всего несколько строк, но в них невероятно тёплые и ласковые слова. Заставляющие нетерпеливо постукивать тростью по краю коляски, дарить сдержанные улыбки прохожим и высыпать нищим содержимое кошелька. Едва удерживаясь от шага вприпрыжку и от пения на ходу. Чувствуя себя снова больным — идущим вдаль — блаженным, юродивым, необыкновенным, с нелепыми наростами за спиной из белоснежных и ослепительных перьев. И такие смешные люди, в недоумении оглядывающиеся. Не в силах понять, что это такое мягкое и пушистое задело их по рукаву, пока они проходили мимо… Также, если господин Кабураги был в городе и у себя дома, но ему нужно было побыть одному некоторое время, то и тогда он присылал мне письма до тех пор, пока цикл его занятий не завершался, и мы не отправлялись куда-нибудь вместе. И даже если у него не было настроения — ему создавал его я. Это казалось мне волшебством. Но он, в самом деле, мог воспрянуть духом только от того, что видит меня. И я себя спрашивал: чем я заслужил это безграничное и одурманивающее счастье? Неужели то, как я сходил с ума и убивался поначалу, было насколько ужасно, что лишь за это свыше была мне дарована милость стать небезразличным? Можно было бы успокоиться хотя бы ненадолго? Если бы он тоже остановился. Но любимый был беспощаден, окуная меня в свою пряную страсть, не знающую спокойствия, не дающую дышать, когда вздумается. Словно младенец на крещении, я захлёбывался, утопая в этой страсти и уходя глубоко в неё, но раз за разом его сильные руки вырывали меня из объятий ледяной воды. В самый последний решающий миг, я делал вдох. И замечал в который раз болезненный выжженный крест, который даровало это крещение. Он находился у меня под кожей на груди, как клеймо, до конца дней. — Вы мой ангел, Брукс, — шептал он в мои волосы, стоя позади. Поймав меня в свои смуглые ладони у балконной двери, он не давал мне выпорхнуть на волю. А я был совсем как маленький трепещущий мотылёк, весь белый, светящийся отражённым светом и полупрозрачный. Было легко спутать меня с ангелом, что он и сделал по ошибке. А, может быть, он видел мои крылья. Поправляя мои волосы, он едва касался моей кожи. — Котэтсу… — еле слышно сказал я, смакуя его имя, и его пальцы скользнули вниз по моей шее. Он запутывался в прядях моих волос, обнимал меня, как девочка обнимает свою любимую куклу во сне. Он портил мою причёску своими поцелуями, а бледный фарфор моей кожи — прикосновениями своих диких рук. Заходящее солнце купалось в его глазах, оставляя после себя мерцающий след. Не было ничего прекраснее золота его усталых глаз, сияющих в пронзительно-оранжевом солнечном свете. Протяжно гудел сверчок под балконом. Сад у дома гулко замер опалённый закатным солнцем. В ласковом спокойствии господин Кабураги прижимался ко мне, и, кажется, был безумно очарован, что я назвал его по имени. День клонился к закату. Мы были только вдвоем. И мы были безумно влюблены. В читальном зале раздавалось сдавленное покашливание, шорох страниц и изредка — скрип стульев. Я сидел над трудами Витрувия, пытаясь разобраться, то ли я чего-то не понимаю в его проекте, то ли в книге действительно не хватает страницы. — Брукс, — тихим шёпотом обратились ко мне, — Барнаби, — это был первокурсник Иван. Познакомились с ним мы в начале первого года его обучения. Оказалось, мы были выпускниками одной гимназии, и это послужило поводом для начала общения. Впоследствии я оценил его немногословность, хоть порой он и бывал по-настоящему угрюмым и некоторые даже побаивались и сторонились его, считая, что он себе на уме. В самом же деле, это был молодой человек с самыми прекрасными и светлыми юношескими идеалами, и я не мог не полюбить его по-дружески за скрытую от посторонних глаз, но такую милую простоту. — А… да? — шепотом отозвался я, оторвавшись от страниц. — Можно… спросить? — он отчего-то сильно заволновался. Я кивнул. — Не злись только, может быть, глупость совсем. — Не буду. Что ты хотел? — Ты ведь друг этого… господина Кабураги. С чего это ему спрашивать о нём?.. — подумал я, заранее не обрадовавшись поднятой им теме. — Да, — шепнул я, — Но что с того?.. — Я не знаю, я просто хотел спросить, — залепетал едва слышно Иван, — Вы ведь близко дружите… Что он за человек? Хороший? — Я не смог бы описать его одним словом. Думаю, во всяком случае, он точно не плохой. Но почему ты спрашиваешь?.. — Он на днях посватался к моей кузине, вот я и… Я вздрогнул. — Что?! — перестав шептать и смотря на мальчика, как на дьявола во плоти, воскликнул я. Со всех сторон послышалось зловещее шиканье и просьбы быть тише. Я почувствовал, как вдруг забилось, разрывая путы спокойствия и нежности, моё крылатое сердце, тело моё прекратилось в глину, а глаза — в стекло. Я повторил шёпотом: — Что ты сказал? Посватался к… кузине? — Я думал, ты знаешь, — испуганно пробормотал он, — Я лишь хотел спросить о нём… Я только хотел для моей дорогой кузины самого лучшего на свете. Я страшный эгоист! Прости меня, пожалуйста, Брукс, прости…. — Нет-нет, всё нормально, — дрожа, словно безумный, проговаривал я, — Не изви…. Не… — я задумчиво приостановился в словах, вглядываясь в пустоту и, не успев улыбнуться, закусил край губы, — Давно это случилось? — Вчера или позавчера. — Вот как, — многообещающим тоном сказал я. — Я очень тебя расстроил? — боязливо спросил Иван. — Да нет же, причём тут ты, — я очнулся, вспомнив о нём. — Но мне показалось, ты ужасно расстроился… — Тебе показалось, — прервал я, отводя в сторону глаза, стараясь не обременять его понимание вещей своими никчёмными слезами, — Я этого не ожидал. Не более. — Прости, — прошептал он, следя за мной. Я, сдерживая эмоции, принялся собирать свои вещи. — Мы же только что пришли… — удивился Иван, глядя, как я складываю книги, с тем, чтобы вернуть их библиотекарю. Я продолжал убирать книги одну за другой. — Ты сердишься, что господин Кабураги не поделился с тобой этим? Я посмотрел на Ивана, поправляя очки, ничего не ответил, выходя из читального зала, а после убрался подальше от университета. К господину Кабураги я не пошёл, я отправился домой, чтобы там как следует обдумать произошедшее. Я сказал себе, что не должен идти на поводу у эмоций и сгоряча делать выводы. Я чувствовал, что, кажется, в моём позвонке защемляется какой-то нерв, и это даже было больно. Но, не смотря на это, я пошёл пешком, переходя с улицы на улицу, не думая, куда именно иду. Выйдя на площадь у храма, я пересёк её, окинув колокольню и околачивающихся рядом мальчишек пустым взглядом. Миновав площадь, вдобавок полную каких-то препротивных птиц, я вновь очутился в тисках узкой улицы. Там я, не знаю зачем, зашёл в маленькую книжную лавку. — Здравствуйте, — поприветствовал меня продавец, смотрящий на меня поверх очков, и чуть наклонил вперёд голову для удобства. Я покивал, обернувшись, невольно неуверенно улыбнувшись. — Желаете что-нибудь приобрести? — спросил он, оценивающе меня оглядывая. Я задумался, пытаясь понять, что я забыл в этой лавке, а заодно, чем здесь вообще торгуют. Заметив книги, я немного успокоился. — Возможно, — пробормотал я. — Что Вас интересует? — Скажите… — сбивчиво начал я, — Какую книгу сейчас… покупают чаще всего?.. Ах, видимо, эту, что выставлена на витрине… Можно её посмотреть? — Так ведь и смотрите на здоровье. — Нет, я имел в виду то, что внутри. — Послушайте, тут не библиотека… Он, видимо, решил, что я не собираюсь ничего покупать, да и вообще не в себе, если судить по моему безумному взгляду. Я смутился. — Простите… Да, конечно… — проговорил я. Он поморщился, глядя на меня, достал экземпляр книги и положил передо мной. — Впрочем, смотрите, если Вам нужно. — Это стихи… — проговорил я сам себе, открывая на первом попавшемся листе. — Да, — подтвердил он, устало покачивая головой. — Значит, сейчас это популярнее всего? — спросил я не у продавца, а в принципе, но он опять ответил мне. — Очень модно, — сказал он. Я кашлянул, зажимая свою сумку под подмышкой, взял книгу в руки и стал отстранённо прочитывать по паре строк из разных её мест. Я незаметно усмехнулся. Это было слишком глупо, чтобы быть правдой, даже под влиянием моды. Это была карикатура на все последние значимые лирические произведения последнего года. Причём не намеренная, а с претензией на оригинальность. — Я покупаю это, — сказал я, положив книгу на стол, и принялся доставать деньги. Продавец говорил что-то за моей спиной, после того, как я сообщил ему о намерении сделать покупку, он стал чрезвычайно разговорчив со мной. Я был голов купить эту чёртову книгу, ждал, пока он обернёт её в бумагу и перевяжет тесёмкой. Обернувшись к окну, я бездумно уставился в него, разглядывая улицу. И вдруг… Внезапно появившаяся пара прохожих заставила меня захлебнуться нахлынувшими ощущениями. Я успел заметить мелькнувший профиль любимого человека. После этого трезво мыслить я был уже не в состоянии. Моментально забыв о продавце и книге, я тут же выбежал на улицу. Я должен был во чтоб это не стало догнать «фантома», и я ощущал как всполохи негодования разгорались ночным костром внутри меня. Я почти дотронулся до его плеча, как вдруг резко осознал, что просто обознался. Я обошел их, взглянул на лица — нет, конечно, это совершенно не он. Мужчина лишь немного напоминал Кабураги, да и то сходство было почти неуловимым. Я остановился посреди дороги, провожая их пристальным разочарованным взглядом. — Сумасшедший… — едва слышно и почти испуганно шепнула ему девушка, поддерживая подол платья и поскорее проходя мимо. Почему бы и нет, — подумал я, отправляясь в другую сторону от них, подхватывая сползающую сумку, — Впрочем, я согласен, дорогая, это в каком-то смысле очень забавно. Встретить на улице сумасшедшего, — я вспомнил о событиях, произошедших накануне этой встречи, — Ах, моя книга… Я выскочил так быстро, что не успел расплатиться и забрать её. А, ну и ладно. Я собирался потратить на неё деньги только затем, чтобы потешить своё самолюбие, читая собранные в ней нелепые и бездушные стихотворения, и это абсолютно не делает мне чести. Сидя на скамье неподалёку от паркового фонтана, я смотрел на сверкающие солнечными бликами потоки воды, и пытался разобраться в собственных ощущениях. Без сомнения, господин Кабураги завидный жених. Он одинок, богат и… Имеет все те качества, о которых я сам узнал в первую очередь. Потенциально он мог бы стать хорошим мужем для любой девушки и, вероятно, именно к этому он и шёл, обустраивая свой быт. Для того, чтобы создать семью, обеспечивать свою жену и детей. Какие всё-таки ужасные и категоричные мысли лезут подчас в мою голову, — подумал я раздражённо, — То, что он хочет жениться, ещё ничего не значит. Кроме того, что он хочет жениться. И создать семью. Я выдохнул, спотыкаясь об одну и ту же мысль снова и снова. О том, что он находится в возрасте наиболее благоприятном для того чтобы связать себя брачными узами, что он уже не молод и имеет некоторое состояние, но ещё не стар, а, стало быть, способен оставить наследника. Всё это было слишком благоразумно, но слишком больно. Мне не хотелось в это верить. Куда там ревности к его юристу тягаться с тем, что я чувствовал сейчас? То происшествие сейчас казалось не более чем забавным анекдотом. И тут мне пришло в голову, что я опять повторяю всё ту же ошибку. Я должен поговорить с ним. Я тут же поднялся и с этой мыслью отправился к нему домой. Я спрошу у него, а пока я не сделал этого, делать выводы неблагоразумно и опасно. Что, если Иван ошибся? Он ничего не знает, мог увидеть или услышать что-нибудь… Истолковал как помолвку и сказал мне, а я рад слушать. В любом случае, «фантом» мне куда ближе и Ивана и его кузины, так что в первую очередь я склонен верить ему. Вот пусть он мне всё и расскажет.