Смертельный механизм.

— Это… Здесь? — голос Ацуши звучал более удивлённо, нежели пугливо и дрожа. — Да, именно здесь находиться Пушкин, — подтвердил слова мальчика Доппо, что не отрывал взгляд от фотографии преступника, идя по точному направлению. Куникида и Накаджима шли по очень неблагоприятному району. Всё было, скажем так, «в руинах». Всюду пахло бедностью, опасностью и преступностью. Всё было в очень мрачных и мерзких тоннах и оттенках, словно это место всячески отвергало яркие гаммы (которые, впрочем, иногда встречались, но на общем фоне казались такими же грязными, как и окружающая обстановка). А самое страшное, что в этом районе было много детей, в глазах которых так и читалось отчаяние и боль. Это были такие же дети, как и все. Но без родителей, без нормальной крыши над головой, которая могла бы защитить их от дождя. Всем здесь было тяжело. Но дети находились в полушаге (если не ближе) от того, чтобы драться друг с другом за более/менее пригодную еду. Сердце Ацуши будто горестно сокращалось и больно пульсировало внутри, ну или, как говорят, «сердце кровью обливалась». Ажиотаж от похода сюда за опасным преступником (и спасения директора) сошёл на «нет», но он понимал, что иначе никак. Если он сейчас уйдёт, Доппо, может, и справился бы, но вероятность успешного завершения значительно уменьшилась бы, а само задержание грозило затянуться. — Благодаря «Крысам мёртвого дома», он смог… — Куникида-сан…— перебил временного заместителя директора Ацуши, — скажите… Насколько это больно, когда человек предаёт тебя, хотя всегда казался замечательным? Мужчина понял, о ком идёт речь и горестно вздохнул, чувствуя внутри груди нарастающую тяжесть от всей ситуации. Напряжение в атмосфере возрастало, подобно затишью перед бурей. Платиноволосый и не знал, для чего именно спросил это, но паренёк места себе не находил. — Поверь мне, шкет, — Доппо поправил очки указательным и большим пальцами, — я обескуражен не меньше от тогдашнего инцидента.Мы все шокированы, но сейчас нужно забыть об этом и покончить с этой коллизией. Накаджима хотел ещё что-то сказать, но в ту же секунду закрыл ротовую полость, ведь понял, как тяжело мужчине говорить о предательстве Цусимы-сама. Мальчик плохо знал эту женщину, но у него не было сомнений в её доброте и серьёзном настрое. Тогда детектив впервые увидел настолько огорчённые и одновременно разозлённые физиономии коллег. И вспоминая разъяренные возгласы Джуньитиро, детективное агенство никогда не простит Юко. Сейчас парня терзали совсем не смутные сомнения. Тревога. Она вгрызалась в черепную коробку такой привычной, но столь же раздражающей мигренью, которая в последнее время совсем не желает уходить. Цусимы-сама была в его глазах девушкой с характером, но всё это обычно пряталось за тенью радости и святой добродетели. Никто бы не усомнился в её словах, никто бы даже не посмел подумать, что эта девушка была предателем. И это, если честно, пугало больше всего. Но Ацуши не мог забыть тот взгляд доктора. Это был вовсе не её взгляд. Взгляд запуганного оленя, неожиданно угодившего в капкан, который острыми зубьями впивался в копыта. Столько в её глазах на тот момент было страха, отчаяния, удивления, боли и совсем незаметного тогда и такого очевидного сейчас безумия (которое тогда ещё оставалось маленькой, совсем крошечной, искоркой — последствием пыток и порождением союза страха и отчаяния). Больше всего Накадзима волновался за реакцию Осаму. Что будет, когда бывший мафиози проснётся и услышит эту ужасную новость? Ацуши хотелось верить, что это шутка. Глупая и идиотская шутка, или же чистое враньё, но так и кричащие в ухо факты с каждым разом делали надрезы на душе всё глубже и глубже, доходя до самых костей и корней его нервной системы. Вспоминания глаза Юко, Ацуши всё больше загонялся над вопросами, которые больно давили на голову, словно булыжники, но стоило желанию озвучить эти мысли появиться, как горло перекрывали невидимые тиски и комки, подобно, как бы это ни было смешно, кошачьей шерсти в горле. Только кошки могут выблевать эту шерсть, а паренёк нет. Как же всё запутано. Детективы и сами не заметили, как оказались прямо возле порога убежища «Пушкина». Куникида подготовил пистолет, чтобы в случае чего не убить, но приостановить преступника. Внезапно послышался звук открывающегося люка и тут же Доппо с одного удара ноги раскрыл дверь; «Пушкина» нигде не наблюдалось, зато был прекрасно виден раскрытый настежь подземный ход. — Чёрт, нас раскрыли! — со злостью от неудачи прошипел идеалист, спускаясь вниз к ходу. Накадзима понял, что нужно не медлить и воспользоваться своими силами. К счастью, Ацуши уже мог контролировать «Зверя лунного света», потому преобразив ноги в тигриные лапы, шкет рванул со всей своей силы в сторону убегающего мужчины, вовсе не замечая предупреждения коллеги. Стоило Ацуши завернуть, как пуля полетела прямо в лицо тигра, но тут же была остановлена зубами Накадзимы, ставшими вдруг крепкими (сравнимыми по этому параметру со сталью) тигриными клыками. Убедившись, что с парнем всё в порядке, Куникида повернулся в сторону «Пушкина» и потерял дар речи: вооружённыее опасными орудиями дети стояли со злыми и настроенными на драку лицами. Чёрт, кто вообще дал маленьким детишкам пистолеты и винтовки?! — Мы защитим тебя, братик! — хором крикнули дети и открыли огонь. Парней нехило отбросило и те поспешили спрятаться. Ацуши выдохнул и посмотрел на Доппо; идеалист был глубоко подавлен. Сам факт того, что им придётся сражаться с ДЕТЬМИ, уже оставлял на сердце нехилые и свежие рубцы боли и страха того, что пути назад нет. Было страшно. Страшно, что кто-то из малышей умрёт. Для Доппо это будет сильным ударом. Ему хватило смерти Рокузо, для которого он пытался стать заменой отца, который умер по вине Куникиды (вернее, так думает сам Куникида), плюс, смерть Сасаки, смерть той, что приглянулась мужчине и стала своего рода идеалом. Все вокруг блондина умирали, это было словно проклятие. И в такие моменты Куникида думал, а сколько смертей было вокруг Акико Йосано и Цусимы Юко? Разумеется, намного больше. Доктора дерутся со смертью за жизнь пациентов, но рано или поздно, уродливая старуха с косой оказывается сильнее и побеждает смертных. — Таков закон подлости, парень, — сказала однажды Юко, хлопая идеалиста по плечу и не оборачиваясь на мужчину, осматривала тело, — люди не боги. Мы не в состоянии изменить что-то более существенное, чем гардероб или тело. Мы даже не в состоянии изменить свой характер, ведь он у нас с рождения. Так что, — Цусима поворачивается к Куникиде и улыбается с лёгкой издёвкой, — принимай смерть, как должное, Куникида Доппо Не может. Куникида не может принять смерть, как должное. Он вообще не может принять смерть ни в каких её проявлениях. Мужчина чувствует ненависть к самому себе с каждым умершим или не спасённым им человеком. И если хоть один ребёнок умрёт, Куникида себя никогда не простит — таков его идеал. — [Поэзия Доппо]: слёзоточивый газ! — бумажка блокнота превратилась в бомбочку с газом. Куникида подкинул бомбу, предупредив Ацуши о том, чтобы тот прикрыл рот и задержал дыхание. Но среди невидящих из-за газа детей, появился ребёнок с повязкой на лице и с винтовкой. Доппо среагировал внезапно и, схватившись за пистолет, выстрелил в плечо девочки. Во всём помещении раздался детский крик боли. От этого восклика сердце идеалиста сжалось самой страшной болью, которая, кажется, останется с ним на всю оставшуюся жизнь. Он не хотел, но так получилось. Куникиде казалось, будто он попал в один из тех адских котлов (о которых часто говорили его ученики, когда он ещё работал в школе), приготовленный специально для него самого. — Ацуши! — воскликнул Куникида. — Не шевелись. Накадзима повернул голову. Прямо сзади стояла маленькая девочка, а вокруг её шеи были взрывчатки, которыми можно было взорвать весь туннель. Глаза ребёнка были пустыми и бездушными, но если приглядеться, где-то там, в зрачках, были искорки смелости и отчаянной решимости спасти так называемого «братика». — Я… Я спасу братика… — голос девочки дрожал, а на глазах выступали слезинки. — Ацуши, — позвал идеалист, — поищи другой путь, я справлюсь здесь. Когда тигр ушёл, детектив присел на одно колено перед малышкой, которая задрожала сильнее от внезапных действий со стороны «врага». — Твой брат не умрёт, мы этого не допустим, — Куникида всеми силами пытался успокоить девочку, в глазах которой до сих пор была бездна.

***

Повсюду слышался прекрасный звук виолончели. Сначала томное, низкое и слегка грубое звучание перерастало в тонкие и певучие всплески, словно песнь утренней птички. Тонкая рука бледная настолько, что этот оттенок может посоревноваться с мертвенно-аристократической белоснежностью кожи вампиров, с которыми брюнета иногда сравнивали, аккуратно и без лишних движений плавно толкала смычок то вперёд, то назад, превращая всё в некоторую эстетическую картину, на которую готов засматриваться хоть часами, пока главный экспонат не перестанет играть. Юко переплетала свои пальцы, потом развязывала, но потом снова связывала, словно переплятает тонкую верёвку. Руки, что были в бинтах и царапинах не находили себе места и вечно за что-то хватались, только если раньше руки хватались за хирургические инструменты, дабы почистить их от пятен крови, что теперь просто приходилось хоть как-то подавлять тряску конечностей. Цусима уже во всю искусала нижнюю губу, превращая её в некое кровавое месиво, иначе это никак не назвать. Вновь Юко опустила зубы прямо на губу и начала неспеша покусывать и надавливать, желая прочувствовать эти неприятные ощущения. Но с каждым прокусом губы всё меньше и меньше ощущали боль, нормально ли это? Доктор не думала об этом. Одна рука девушки прижалась к холодной стене, другая же обвилась вокруг талии. Сама Цусима прижалась виском к стене, исподлобья смотря на то, что происходило впереди. — И сколько ты так стоять будешь? — раздался свой собственный голос девушки, но не в голове, а где-то рядом. Юко отшатнулась и осмотрелась назад; только после повторного осмотра женщине удалось увидеть то, чего совсем не ожидала. В нескольких незначительных метрах стояла… Сама Юко. Точнее, это вроде Юко, но совсем не Юко. Господи, как же это бредово звучит! Но это так. Прямо напротив Цусимы находилась сама она, только вся одежда (включая волосы) были чисто белого цвета, а кожа чёрная. Лишь пара глаз без зрачков и радужек были ярко-жёлтого. И стоит отметить, что весь этот силуэт был словно вылитая девушка ко вступлению к крысам. С той ненавистной накидкой и галстуком, с ещё не уродливо-изрезанными волосами и без малейших намёков на синяки или царапины. Не то, что сейчас. — Кто ты? — Саму себя не узнаёшь? — это существо не открывало рта, но было очевидно, что голос исходил от него (или же от неё). Цусима несколько раз поморгала, потом протёрла руками глаза, но этот облик продолжал стоять, не собираясь исчезать. — Этого… Не может быть. — Ещё как может! — вторая Юко подошла к первой и положила на её плечи свои руки, приближаясь лицом к уху, — я — это ты. — Абсолютно исключено! — Цусима оттолкнула руки «Юко» и повернулась к ней спиной, — этого ну просто не может быть! Не может быть ещё одной меня! — Почему не может? — силуэт одной рукой провёл по воздуху от головы до бёдер, — вроде ты меня видишь и разговариваешь со мной. Юко никак не могла хоть как-то объяснить этот феномен, потому обвинила во всём усталость. Девушка повернулась обратно к созерцанию босса. Стоп, почему именно «созерцанию»? И почему «босса»? Фёдор для девушки никто, лишь безумный маньяк, что любит портить людям жизни и называть себя «богом». Мерзко. Настолько мерзко, что доктор сжимала пальцами стену, отчего было неприятно и немного больно и начала появляться кровь из-под бинтов, под которыми находилось мясо, которое раньше прикрывалось ногтями, сейчас же там абсолютно ничего. — Почему ты тогда не сделала это? — спросила «Юко», наклоняясь к ушной раковине девушки, указывая на Достоевского. — Почему не убила? У тебя были всё шансы это сделать! Цусима не смогла ничего высказать, так как просто нечего было. Она и сама не понимает, почему не убила демона. А ведь это было так просто. Но даже сейчас доктор пыталась найти ответы на свои вопросы, которые, к сожалению, так и не находились. — Какая же ты идиотка, Цусима, — разочарованно прошептала вторая. Кареглазая тяжело вздохнула, прижимая руку к груди, ощущая сердце, которое билось очень медленно и тихо, будто сейчас девушка умрёт за пару мгновений. Но Цусима не умрёт. Слишком много жизней забрала, чтобы просто так умереть. — Ты хорошо постаралась, — ненавистный голос оказался совсем рядом, в прочем, как и тело. Юко подняла голову и смотрела на Достоевского с ненавистью, гневом и тем самым желанием взять что-нибудь острое и закончить жизнь демона. Но обычным оружием никогда не убить монстра. Да, именно монстра. — Я вас ненавижу, — произнесла девушка, стараясь вложить в каждое слово всю горечь и желчь, перемешанную в странную субстанцую. Брюнет отложил виолончель со смычком и смотрел на подчинённую своими холодными, аметистовыми глазами, которые так хотелось вырвать. Мужчине было всё равно. Ему было не важно, какое отношение доктор питает или чувствует к нему, ему был важен результат этих отношений. Большего и не нужно было. — Подними руку. И Цусима поднимает. Нехотя, не желая этого, но само тело, будто по рефлексу, послушалось, будто собака выполняет команды хозяина. Это ужасно. Это дико. Это не гуманно. Но выбора нет. После того самого визита девушка ненавидит Фёдора сильнее, а телесная оболочка всё меньше. Юко ещё находит в себе силы противостоять, хотя она в этом уже и не уверена… По-честному, она не уверена уже ни в чём. Всё стало настолько запутанно,что разбираться - поздно. — И кстати, — перед тем как уйти, Достоевский лишь на миг поварачивает голову в профиль, — спасибо, что помогла убедить ту девочку надеть взрывчатки. И Цусима молчит. Потому что говорить нечего. Словами никогда ничего не докажешь. Нужны действия, которые, собственно, доктор и показала. Демон уходит, а девушка возращается домой. Стоило телу лечь на мягкую постель, как тяжело потом будет вставать, ведь тело будто становится прикованным к кровати, а в голове лишь желание никогда не уходить. Какая же ты идиотка, Цусима. Юко усмехается и прикрывает тыльной стороной ладони свои глаза, медленно погружаясь в темноту, где только таким как она и место. Цусима засыпает, лишь искусанные губы слегка раздвигаются в кривой улыбке, тихо шепча под нос: — Я знаю.