Глухие стуки вперемешку с тихим потрескиванием настенных часов отдаются в помещении едва слышным эхо. Звучание стрелки, отвечающей за секунды, полностью лишается всякого смысла, хотя и раньше-то смысла было как кот наплакал. Стрелки часов вообще перестали что-либо значить в данный момент, пропуская мимо ушных раковин это уже в край надоевшее «тик-так». Раскачивающейся маятник устройства распознавания времени, медленно и неспеша раскачивался, подобно дереву, что решил податься ласкам Зефира, приятному и слабому ветерку, что едва колыхал листочки растения.
Слегка приоткрытое окно впускало почти не ощущаемую прохладу, оставляя всё больше и больше невидимых представлений об истинном холоде, что мог пробирать до костей, внедряясь во всю физическую оболочку. Стоит повернуть голову, и ветерок обнимает твоё личико, становясь хоть и немного, но сильнее. Волосы слегка приподнимаются вверх, подобно птенчикам, готовящимся к полёту. Но в отличии от птиц, локоны некуда не взлетят.
Бушующие где-то под рёбрами чувства никак не исчезали, подобно воспылающему огню, который не хочет угасать, а загорается лишь сильнее.
А чувства ли это?
Возможно. Как говорится «пятьдесят на пятьдесят». Вообще, с каждым днём понятие «чувства» то исчезало, то вспыхивало с новой, ранее невиданной мощью, выжигая на сердце грубое клеймо, которое потом станет вечным и столь ненавистным шрамом.
Понятие «искренние чувства» уже исчерпало само себя. Нежные и правдивые ощущения остались ещё в том веке, в тех уже старых и потрёпанных временем книжках с рвущимися грязно-жёлтыми страницами в дырявых кожаных или бумажных обложках с устарелыми переплётами. Любовь уже давно перестала иметь значение «платонического чувства», уступая понятиям «страсть» и «соблазн». Сейчас каждый человек может простую ветренную симпатию назвать «истинной любовью». Мерзко, но это часть нынешней культуры и общества.
В комнате раздаётся громкий звон часов. Большая стрелка достигла нужной цифры, оповещая о том, что день сменил утро.
Юко прикрывает глаза, продолжая слушать недолгий звук часового механизма, утопая в собственных мыслях и ощущая внутри себя жестокую борьбу, подобно войне алой и белой розы. В той войне погибали люди, но во внутреннем конфликте медленно погибала лишь сама Юко. Цусима готова была вновь начать рвать на себе волосы, словно уничтожая клетки разума, но сделать это не давали другие руки, мужские и ледяные.
У Фёдора необычайно холодные руки, да и вообще всё тело, словно его вырезали изо льдов и придали человеческую форму. А характером и умом словно наделил сам дьявол. Цусима бы не удивилась, будь Достоевский самим антихристом, пришедшим разрушить этот мир, отправив его в небытие. Хоть мужчина и не противник самого Иисуса Христа, но отправить весь этот мир на так называемую «переработку от эсперов» было его изначальным планом.
То что и она тоже исчезнет, стоит плану успешно завершиться, Цусима и так знает. Страшно? Трудно сказать. Вроде бы и волнительно, а вроде бы и уже предопределено. Осталось только ждать. И девушка ждёт.
Юко вздрагивает, стоило почувствовать тонкие пальцы, слегка приподнимающие неаккуратно отрезанные остатки волос. Сердце готово выпрыгнуть из груди, ожидая дальнейших действий, которые в голове крутились подобно вечному двигателю. Но всё закончилось лишь на том, как эти самые пальцы заправили локон за ухо доктора.
Цусима вздохнула, чувствуя невероятное облегчение и расслабленость.Тело будто вытаскивало из себя весь груз и усталость, оставляя чувства, словно паришь над облаками. Возможно, именно это и называют эйфорией.
Тем временем, пальцы мужчины плавно опускаются на шею, слегка надавливая на гланды. Но девушка продолжает дышать спокойно, даже стабильно, будто ничто не мешает проходить кислороду через трахею. Будто всё именно так и должно быть. А должно ли быть именно так? Цусима считала, что да.
Потому, девушка пододвигается ближе, ощущая, как лопатки врезаются в стену, именуемой грудью Достоевского. От него до сих пор веет неприятным холодом, от которого хочется убежать обратно в тепло, но что-то приковывает доктора, заставляя всё больше и больше наслаждаться ледяным, словно мёртвым, телом.
Фёдор смотрит сквозь затылок Цусимы, смотря в одну точку. Нравится ли ему здешняя атмосфера? Нет. Определённо, нет. Безусловно, такая тишина и ощущения будоражат разум, но внутри, мужчина не испытывал ровным счётом ни-че-го. Кроме огромной глыбы пустоты и лишь капли наслаждения от предстоящей победы над Портовой мафией и Детективным агентством. А от одной мысли, что книга вот-вот попадёт в руки, Достоевский широко улыбнулся и слегка сильнее сжал горло доктора.
Та наконец почувствовала перекрытие воздуха и притронулась своими пальцами до ладони брюнета. Ощущая горячее прикосновение на своей руке, мужчина ослабил хватку и на мгновение успокоился, придавшись ощущениям тепла. По сравнению с самим Фёдором, у девушки хоть и хрупкое, но приятно-ощущяемое горячее тело, которое медленно остужается под воздействием прохлады чужого человеческого облика.
То, что мужчине нравится согреваться под воздействием тепла девушки, он уже не смел отрицать. Да и видеть полноценное послушание, тоже оказалось приятным. Так доконали прежнии истерики и вопли, но оно того стоило.
Подхватив пальцами подбородок, Достоевский мигом повернул лицом к себе Юко, заглядывая прямиком в глаза. Пустые карие глаза, цвета молочного шоколада смотрели прямо в очи холодно-фиолетового оттенка, чем, собственно, и начали игру в гляделки.
Фёдору пришлись по душе глазки безэмоциональной хрупкой куклы, способной лишь утопать в безумии, построенном ею самой. Девушка провела рукой по шелковистым волосам цвета самого тёмного угля или поздней ночи. Эти локоны создавали чудесный контраст с аристократичной бледной кожей, оттенка в точности, как будто для создания этого демона потребовалось облить всю оболочку молоком. А глаза, словно где-то в ядре шахты нашли два идеально подходящих аметиста и вставили в глазницы. Сейчас всё выдавало в мужчине самого настоящего демона.
Юко ощущала, как внутри продолжают воевать совершенно противоположные друг другу личности, которых сама хозяйка уже давно именовала «бесами». И каждый из «бесов» твердил о чём-то. Этих существ нельзя было сосчитать, но именно двое сейчас рвали глотки, в очередной попытке овладеть разумом носительницы тела.
Ты ненавидишь его.
Шептал грубый, чёрствый голос с низким тоном, подобно тону злющей старой ведьмы из различных пугающих сказок. Эти слова били по нервной системе, причиняя адскую боль и дискомфорт. Слушая этот голос и фразу, к Цусиме вновь возвращалось самообладание, но разрушал другой голосок, ласковый и приторно-сладкий:
Ты принадлежишь ему.
Голос обволакивал и туманил рассудок, заставляя дышать томно и медленно, а сердце биться быстро и слегка больно. Голос был нежен, приятен на слух, но, как упоминалось ранее, был до тошноты слащавым, отчего даже ощущалась боль в зубах.
В данный момент, «бесы» расшумелись совсем, казалось, что вот-вот в мозгах появятся дырки, из которых, словно опарыши, будут выходить эти существа. И мучить уже не внутри, а наяву. Боже, это ещё ужаснее.
Юко закрыла глаза, в попытке понизить уровень боли в башке и поутихомирить «бесов», но всё исчезло, стоило руке Фёдора мягко прижаться к щеке девушки. Кареглазая уставилась с неким вопросом во взгляде на протянутую руку, но потом, всё начали затмевать печальные воспоминания… Холодная рука Достоевского, точь в точь напоминала то трёхлетнее и последние прикосновение Юки, ладонь которой постепенно утрачивала тепло. Цусима до сих пор не может забыть, и этот жест, сделанный Фёдором, был как толчком к новым лицезрениям старых плёнок былой жизни. Желая подольше остаться в мире старых воспоминаний, девушка обеими руками прижала к своей щеке руку брюнета, и сама почти легла лицом прямо в ладонь. Холодно, но именно это давало надежду вновь очутиться в той больнице, в той операционной, на том столе…
Цусима была зависима.
Эмоционально привязана.
Она нуждалась в нём. Нуждалась так же сильно, как в воздухе или воде с едой. Наоборот, даже сильнее. Она нуждалась в том, чтобы обладатель холодно-фиолетовых глаз смотрел на неё, трогал…
Может ли «безумие» являться синонимом «любви»?
Юко пододвигается лицом ближе, стараясь не разорвать этот зрительный контакт, но что-то замечается боковым зрением, и девушка смотрит уже в другую сторону.
По ту сторону стояла «вторая Юко», что скрестила руки на груди и прижалась всем телом к холодной стене. Из-за абсолютно чёрной кожи и пары ярко-жёлтых глаз, определить точные эмоции было невозможно, но почему-то Цусима знает, какой ураган бушует внутри ненастоящей девушки.
«
Ты больна, ты его ненавидишь»
Тонкие брови хмурятся и почти создают одну полоску, а нижняя губа вновь начинает кровоточить из-за любого движения. Напряжение повышается, чувствуется это на наивысшем уровне, но доктор старается не замечать, и продолжать впитывать в себя
отемнение ума невиданные ранее чувства.
«Ты ему не нужна»
Хочется взять и плюнуть в сторону самой же себя, но Юко лишь опускает голову ниже и кривит губы. То, что она не нужна Достоевскому понятно дураку, и то, что он её лишь использует из-за способности и статуса двоюродной сестры врага можно понять сразу. Цусима не настолько тупая дура, чтобы не замечать этого. Но что-то глубоко в голове заставляет и дальше использовать и манипулировать собой, что-то толкает Юко на то, чтобы с ней обращались, как с игрушкой. А может, самой девушке нравится быть игрушкой? Использованной, потрёпанной, изуродованной, нелюбимой, но
нужной куклой?
Точно, именно слово «нужной» должно быть подчёркнуто несколько раз толстым слоем красного или чёрного маркера, чтобы передать огромную значимость данного прилагательного. Цусиме уже всё равно на то, как с ней обращаются, если она нужна, и её способность важна, то так и будет.
Зовёшь ли ты «благосклонностью» Божьей страдания мои?
Фёдор вздыхает от наскучившего его напряжения и подпирая щеку кулаком, смотрит в другую сторону, в сторону приоткрытого окна, из которого так и сочаться потоки ярких солнечных лучей.
Сейчас для брюнета важна победа, где главный приз — книга, с помощью которой исполнится заветная мечта, а именно, исчезновение эсперов раз и навсегда с лица земли, всё остальное — побочные пункты, над которыми можно смело ставить галочки. Но только над одним пунктом так и нельзя поставить закорючку, и дано ей имя «Цусима Юко».
Названная лишь взяла подбородок Достоевского и заставила посмотреть на себя. Мужчина лениво, но слегка удивлённо поддался движениям и тут же почувствовал, как собственный нос соприкасался с чужим. Что задумала девушка, с одной стороны понять было и сложно, и просто. Просто в виде того, чтобы поцеловать брюнета, которым она так одержима, однако боль в нижней губе заставила Фёдора переосмыслить уже наступившию незаинтересованность в докторе.
Цусима быстро облизнула острым кончиком языка свои губы, на которых были капельки крови губ демона. Жидкая, соединительная ткань на вкус была как противный и мерзкий кусок металла. Ужасно и тошно, но видеть удивлённое лицо мужчины было хорошей наградой.
Фёдор сплюнул кровь и рукой сжал клок женских волос. Юко лишь широко улыбнулась и оттянула голову, тем самым добавляя ещё больше боли самой себе. Достоевский слегка скривился в лице. Никогда он не понимал тех, кому было приятно причинять себе боль. Сравнивая Цусиму тогда и Цусиму сейчас, всё изменилось кардинально: из строгой и самоуверенной девушка стала настоящей мазохистской с переменчивым характером. Разум сломался, и Фёдор был несказанно рад такому.
«Ненавижу» — прямо в ухо произнесла Цусима, осознавая, что это говорила не она – лишь одна из личностей. Которых неизвестно сколько, но, точно уверенна, что до всемизвестного Билли Миллигана, девушке очень далеко.
А Достоевский улыбнулся, принимая игру: рукой наматав локоны Юко и резко то оттягивая, то притягивая, мужчина удовлетворял своего внутреннего садиста. Указательным пальцем дотронувшись до потресканных губ, Фёдор слизнул собственную кровь с девечьего подбородка и пытался подавить в себе отвращение. Демон хоть и любил неординарные игры, но такая «страсть» для него была одной из причин презирать современное общество.
Силой прикусив нижнюю губу доктора, мужчина вслушивался в тиканья стрелок на часах, пропитавшись каждой клеточкой тела данной атмосферой.
Тиканье часов, тусклый свет, неслышимые звуки медленно капающих капелек крови и безумие — и в этом всём нет искренней любви…
