Из-под беспрерывной к вам ненависти, искренней и самой полной, каждое мгновение сверкает любовь и… безумие… самая искренняя и безмерная любовь и — безумие! Напротив, из-за любви, которую она ко мне чувствует, тоже искренно, каждое мгновение сверкает ненависть, — самая великая! Я бы никогда не мог вообразить прежде все эти… метаморфозы.
«Бесы»
Грубо и неаккуратно снимая запачканные алой кровью перчатки со своих рук и швыряя их в небольшой белый контейнер, доктор хрустит шейными позвонками и ловит мимолётный экстаз от очередной успешно завершённой работы. Поворачивая голову в левую сторону, позволяя шее непозволительно громко хрустеть, подобно сухим веточкам под ногами, карие глаза устремляют свой взор на большое окно напротив, отображающую обнажённый вид операционного кабинета. Работа была закончена и медсёстры подготавливали пациента к пробуждению из наркоза и верному пути обратно в палату, где через недельке две его обязательно выпишут. Голова слегка наклонилась вправо, дабы лицезреть за несколькими спинами врачей вырезанную раковую опухоль, чей вид вызывал ничего больше, кроме омерзения и желания вытошнить всё в урну унитаза. Но девушка вздрагивает, качает головой в разные стороны и слегка облизывает губы, проводя языком по нежной плоти. Некое чувство победы вновь ходило по пятам за доктором, позволяя гордо поднимать голову вверх и выпрямлять хрупкую спину. Следуя по нужному маршруту в комнату отдыха, Цусима ловит себя на мысли, что за последнее время чувствует себя хорошо; нет, это мягко сказано, девушка чувствует себя прекрасно, словно старушка, которой возвратили былую молодость, как бы не было смешно приводить такие примеры. От чего это? Юко пытается понять, но все предположения идут в штыки. — Цусима-сама! — Названная поворачивается в сторону миниатюрной медсестры, на лице которой читается волнение и одновременно невинная радость. Подняв одну бровь вверх, а другую опустив чуть ниже, девушка встала, подобно статуе в ожидании чего-то грандиозного, а новость именно грандиозная, судя по эмоциональной мимике девчушки. — Ко мне подошёл сам Ямада Аманэ и хотел взять у вас интервью в прямом эфире на всех каналах Японии! — медсестра чуть ли не взлетела от невероятного восторга, настолько она была шокирована данной ситуацией, которая считалась самой наибанальнейшей банальщиной для Юко. Цусима хотела закатить глаза и тяжело вздохнуть, что, собственно, она почти сделала, но сдержалась на половине выполненного. Для девушки интервью — одно из постоянных дел в её жизни, которые ей донельзя наскучили. Нет, было очень приятно, что известные репортёры интересуются её талантом к такой довольно сложной сфере деятельности, но почему они задают одни и те же вопросы? «Как вы пришли к медицине?», «Что вас сподвигло?», «Считаете ли вы своим долгом, лечить людей?» и тому подобные предложения, словно Юко будет отвечать по-разному, если спрашивающий сменится. — Вау… Это изумительно, — не скрывая своего равнодушия пролепетала Юко, кисло и криво ухмыляясь, — передай, чтобы пошёл он туда, куда солнышко не светит. Не давая медсестре в полной мере осознать ответ, доктор уже скрылась в кабинете отдыха, где никого не будет в течении часа. Остальные ещё разбираются с бумагами, диагнозами и пациентами, так что никто не должен беспокоить погрязшую во тьме душу. Одной рукой придерживая выбившийся во все стороны пучок, а указательным и большим пальцами другой снимая несколько едва державшийся шпилек, девушка позволяет половине, а точнее, не разрезанных зигзагом волосам раскрыться и плавно опуститься, прикрывая шею и слегка доходя до лопаток. В данный момент настроение было плюхнуться в кожаное кресло и посмотреть что-нибудь интересное, а может просто на часок уйти из этого мира и окунуться в царство бога снов. Решив воспользоваться первым вариантом, рука потянулась к пульту и надавливая на красную кнопку, чёрный экран телевизора стал проявлять разноцветные картинки. Но ничего, кроме уже извечно повторяющихся эпизодов различных японских дорам и пару иностранных сериалов, вроде «Доктора Хауса», интересного не было. Отложив пульт на край стола и подперев щеку кулаком, девушка смотрела в одну точку, размышляя о чём-то своём. Проводя языком по губам, доктор вспомнила, что эти самые губы со всей силой вгрызались в губы Достоевского, желая причинить ему тем самым боль. Вспомнила, как кровь стекала по подборотку и капала на рубашку, тем самым сильнее выбешивая Фёдора, которому, кстати говоря, порча его собственной одежды по душе не пришлась. Чёрт. Юко мелко дрожит, осознавая, что совсем не боялась и ДАЖЕ (!) не стыдилась нагло восседать на коленях ненавистного человека и, грубо говоря, лобызаться. Но ей нравилось. И сейчас нравится. Локоть дрогнул сильнее, и толкнул пульт на пол, и, невероятно каким образом, предмет смог надавить именно на канал с новостями. — Сегодня, на одной из больниц Йокогамы было огромное скопление членов Портовой мафии, перекрывших вход и выход из помещения, — дальше Юко и вовсе не пыталась слушать молодую женщину в странном костюме и быстро говорящими губами, будто находится не в прямом эфире новостей, а в прямом эфире на конкурсе по скороговоркам. Не желая вообще, что-либо слушать в данный момент, Юко подняла опрокинутый на пол пульт и указательным пальцем нажала на красную кнопку. Тихое надавливание и громкий экран телевизора погас, оставляя чёрный фон. В комнате отдыха вновь появилась тишина, иногда нарушаемая различными звуками в других помещениях вроде криков и гоняющих по коридорам каталок с больными. Будь девушка там, её бы определённо сбили с ног мощные порывы воздуха, однако находиться вдали от суеты казалось намного заманчивее. Сейчас девушка испытывала что-то на подобии смятения, и одновременно какого-то странного удовлетворения, словно произошло что-то хорошее, и даже, справедливое. Но назвать прямую войну агенства и мафии справедливой невозможно, если, конечно, ты не поддерживаешь идеологию Достоевского. Трогая руками волосы, Цусима наткнулась на немного вырванные места и болевые ощущения. Нащупывая пальцами одно из таких мест, доктор сильнее придавила, давая ощутить неприятную боль и недуг, который, к слову, был очень ощущяем, тем и обоятелен. Улыбка слегка кривилась и искажалась, опускаясь уголками вниз и превращаясь в оскал, но в те же секунды метаморфировалась в ранее созданную ухмылку. Такие перемены были вызваны замешательствами «бесов», играющих с губами и рассудком, заставляя возвышать ранее ненужные ценности, потом опускать на глубокое дно. Такие быстрые смены интересов и мнений раздражали, но с этим и заставляли испытывать интерес к собственным разломам личностей, ожидая дальнейшие внезапные выпады карт. Безумие Вот, что в данный момент испытывала Цусима, совершенно не осознавая этого. Это чувство она испытывала, когда сделала насколько выстрелов в сторону головы бывшего директора, окрашивая чистый ковёр в алый цвет и окрапляя саму себя кровью с головы до ног. Будоражащее чувство. И ведь Цусима даже не подозревает, как она выглядит сейчас: напряжённая, будто ожидает чего-то жуткого, в любую секунду вылезающего из различных уголков, покачивающаяся в разные стороны, вперёд-назад, вперёд-назад на кресле, впиваясь пальцами в кожаную обивку мебели. Глаза, чьи зрачки уже невозможно было разглядеть, настолько они уже были сужены, смотрели куда-то неотрывно вперёд, будто видит то, чего не видит обычный человеческий взгляд. Дабы успокоиться, девушка прикладывает руку к губам, слегка прикусывая зубами кожу. Зубы легко надавливали на плоть с разных сторон, а импульсы, переходящие из руки к мозгу, напоминали обладательнице тела о едва ощущаемой боли. Но по сравнению с тем, что пережила Цусима, а именно пытки Фёдора и Николая, то эти смутные ощущения — совершенно ничего не значат. Тем более, в жизни доктора уже давно почти ничего не значит, она почти всё потеряла. Агенство стало отныне вечными врагами, Дазай и не вспомнит о том, что у него когда-то была старшая сестра, предавшая его и мир света, остались лишь семья и репутация. Главное это не потерять. — Цусима-сама! Юко не повернулась, так как прекрасно знала, кому принадлежит этот писклявый и донельзя тошнотворных голосок, от которого хочется вырвать голосовые связки этой идиотки и… Девушка почувствовала холодный пот на своём лице. Боже… О чём она только и думает? — Я-я не понимаю вашего ответа…— молоденькая девчушка переплетала свои пальцами меж собой и вырисовывала носком туфли различные кружочки на кафельном полу. Юко не смотрит, не может. Понимала, если посмотрит, посетят мысли и похуже, а то и ужаснее. — Уходи, — зубы надавливали сильнее, оставляя на коже красные следы. Девчушка приподняла голову и всматривались в профиль лица Цусимы. Возможно, ей кажется, но медсестра увидела в столь зрелых глазах огромные глыбы льда, пугающий огонь и нарастающее, будто со дна океана, сумасшествие, всё это смешанное в одну массу и приправленное лёгкой нервозностью. Получилось неплохое блюдо. — Ч-чт.— Договорить на дали. А именно, те самые глаза, устремляющие свой взор и полностью демонстрируя свои очи, в которых был коктейль тех ранее описанных сравнений. — Лучше не зли, пока не сломала шею к чёртовым бродячим псам! Второй раз повторять не нужно, хоть что-то годное. Ноги, проделашие чуть ли не дыру в полу, вмиг выбежали из комнаты, оставляя причину страха остаться в помещении в полном одиночестве. Цусима скрипит зубами, тихо рычит, подобно озлобленному псу и откидывается головой на спинку сидения, смотря в монотонно-серый потолок. Только спустя пару минут, девушка находит в себе силы поднять руку, приближая к лицу. Тонкие ручейки крови из неглубокой дырки от зубов на тыльной стороне ладони невозможно было не заметить.***
— Ненавижу. Слова, сказанные и не один раз за всё время исчезали в воздухе, стоило губам провести линию от скулы до ключицы и заставить свой разум помутнеть. Фёдор закатывал глаза, устало вздыхал и опрокинул голову назад, позволяя телу ненадолго расслабиться, но с каждыми необъяснимыми для логики действиями со стороны девушки, мышцы напрягались, и очень сильно. Сжимая пальцами рубашку на плечах мужчины, Юко ощущает, как внутри потухает огонь здравого смысла, позволяя пламени безумия полыхать где-то в груди, а бутону тьмы — расцвести, распремляя острые лепестки и раскрыть тот самый цветок, который Цусима когда-то пыталась растоптать и забыть. Но демон вновь посадил семя. Звуки компьютеров и различных гаджетов прерывают и мешают создать в помещении мёртвую тишину, так в данный момент нужную для ситуации. — Сколько ещё раз ты это скажешь? Фёдор усмехается, позволяя уголкам губ приподняться и обнажить белоснежные зубы. Юко думает, будь у него клыки, Достоевский был бы идеальным образцом вампира, намного лучше Влада Цепеша, это точно. Цусима не знает. Не знает, сколько ещё она будет повторять одно и тоже, сколько ещё будет повторять жгучие слова о ненависти, при этом прикасаться к холодному и ледяному телу. Не знает, сколько так продлится. Не знает, сколько будет продолжаться этот спектакль, которому, как девушке кажется, нет конца. — Через три дня состоится бал, — поясняет Фёдор, начиная с начала, дабы девушка приподняла голову и раскрыла уши, говоря тем самым, что готова слушать, — нужно пробраться в кабинет хозяина мероприятия и забрать кое-что нужное, — демон поворачивается и встречается глазами с подчинённой, а губами брюнет расплывается в широкой, полной загадочности улыбке, — навевает воспоминания, да? Кивок. Глухой и тяжёлый стук руки в дверь, но этого вполне хватит, чтобы находящиеся в комнате обернулись, этого вполне хватает, чтобы Юко встала, стараясь поправить несуществующие складки и создать образ совершенно непринужденного человека. — Не помешал? — Гоголь поправил цилиндр на своей блондинистой макушке и широким шагом, Николай зашёл в помещение, даже не подумав о разрешении для входа в комнату. Девушка вздрагивает, легонько сжимает пальцами правой руки локоть левой и пытается отвести взгляд. Лёгкий страх перед клоуном остался, вызывая неприятно-болезненные воспоминания о «воспитании» в виде выворачивания конечностей, вырывания зубов, ногтей, волос и тому подобных некрепких частей тела. — Н-нет, я уже выхожу, — подобно псине, недавно получившей наказание, девушка выходит из комнаты, даже не удосужившись посмотреть в сторону ни Гоголя, ни Достоевского. Клоун усмехается, ловя себя на мысли, что его суровые медоты и пытки безупречно выходят и превращают людей в шёлкавых собачек. Интересно, почему Фёдор никогда не даёт именно Николаю заниматься различными пленниками? — Чем тут занимались? — поинтересовался блондин, слегка пританцовывая и буквально не находя себе места, — знаю! У вас был вечер влюбленных? Фёдор выгнул бровь, демонстративно изобразив лицо, полное омерзения к данному предположению. — меня подобное не интересует, — — Но интересовало… Когда-то, — добавил Николай, скрещивая руки на груди и с лёгкой издевательской улыбкой уставился на Дос-куна. Демон вжался в кресло, словно был приклеен и не может выбраться. Чувство, что давно замерло и покрылось каменной твёрдой коркой и стала неприступной, подобно могучей горе, вновь дало трещину и как вулкан, начинать своё медленное извержение. — Дос-кун, — в тоне Гоголя стало больше ноток некого глухого сочувствия и слепого понимания, будто сам прошёл через то, через что прошёл мужчина, — ты не забыл, для чего именно она здесь? Помнит. Чёрт возьми, прекрасно помнит. И не забыл, наверное. Возможно. Достоевский и не пытался забыть, но какие-то смутные ощущения двигались внутри, как по течению реки, оставляя данную, уже давно поставленную цель плавать лодкой и не пытаться потонуть. — Просто… Просто помни, — Клоун ушёл, оставляя, отнюдь, совершенно не весёлые эмоции. Брюнет прикусил кончик ногтя, стараясь держать подальше воспоминания и швырнуть их в дальний тартар, но всё тщетно. От самого себя не убежишь. От внутреннего вскрытия собственной личности тем более.