Смертельный механизм.

Нет. Не то, и не это. В узкой, слегка прохладной из-за приоткрытого окна комнате воцарилась, не совсем немая, но тишина, постоянно прерываемая шуршанием падающих на мягкую постель платьями и ругательствами, с добавлением рычания сквозь зубы. Каждую пару минут слышались снимаемые с крючка дешёвые деревянные и пластмассовые вешалки, на которых висели красивые, и не очень, а может и потрёпанные временем, костюмы и прочие тканевые доказательства некой «женственности». Однако после внимательного рассмотрения и секундного молчания, вешалки глухо падали на постель и ближайшие стулья, создавая не очень приятную на вид гору одежды во всём пространстве. По ту сторону прозрачного стекла и белой рамы, разделяющей дивный пейзаж Йокогамы на две симметричные части, пели маленькие, только что проснувшийся и прополаскивающие водой тоненькие горлышка птички, щебечущие о чём-то непонятном для людей, лишь известном для этих летающих созданий. И это было бы красиво, если бы не раздражало. Это было бы дивное утро, если бы не головная боль, подобная дробилке, проникающей прямо в череп и создающей дырки, проникая прямо под кору мозга, в самый центр и уничтожающий последние оставшиеся здравомыслящие нервные клетки. И всё было бы хорошо, как прежде, если бы не та грань сумасшествия, постепенно нагнетающая атмосферу вокруг и поглощающая всё внутри, очерняя душу страшной тьмой. И продолжая слушать птичек, что раньше так дивно щебетали и давали девушке повод радоваться новому дню, теперь ужасно бесили и вымораживали, Юко хотела, нет, Юко горела желанием схватить всех этих дивных созданий… И раздавить каждого, сравнять их головы с землёй, сломать тельца до треска костей, размазать по поверхности жидкую кровь и выпустить внутренние органы, дабы эти твари перестали горланить под приоткрытыми по утрам окнами, но в те же минуты Цусима останавливалась, а точнее, пыталась остановить ход столь жестоких, мерзких, и пробирающих до дрожи в коленках мыслей, что иногда вызывали лёгкие приступы тошноты и бурлящего где-то на дне страха, страха за собственный, ещё не полностью одичалый разум. Девушка и сама понимает, что нормально реагировать на что-то как раньше, уже невозможно. Что-то из обычного, определённо заставит доктора ненавидеть это или кого-то, а эти пугающие, так и кричащие о своей кровожадности мысли, заставляли впадать чуть ли не в истерику, настолько собственный разум пугал, но и одновременно манил. Юко тяжело вздыхает, считает до десяти, пытается расслабиться, но почему-то, после «пять, шесть», тело само по себе напрягается, мелко дрожит и еле держит себя в форме, кажется, будто стоит дойти до десяти, и оно сломается, рухнет, подобно поломанной фарфоровой кукле, которую случайно уронила маленькая, ещё не приученная относиться с ответственностью к своим игрушкам, хозяйка, которая определённо придёт в резкий ужас, а через секунду на лице проявятся, как на белоснежном полотне, огромные капли солёных слёз, портящих маленькое детское личико, окрашивая щёки девочки в пунцово-красный, а куклу потом обязательно выбросят и заменят другой, намного лучше прежней. И конечно, куклу можно починить, склеить каким-нибудь «супер» — клеем и собрать обратно, по маленьким и большим осколкам, соединяя каждую частичку, ставя в нужное место и придавая игрушке вновь тот же прежний вид, но уже не настолько радующий детский глаз. Игрушка вернула своё прошлое состояние, но теперь с куклой не поиграешь так резво и быстро, ведь любое лишнее движение может вновь превратить куколку в груду ненужных, уродливых осколков и вновь клей уже не поможет. Игрушку можно сохранить, но теперь на неё нельзя будет надевать новые открытые платья, ведь на белоснежном фарфоре остались трещинки, следы падения и испорченности, доказательства уродства и попытки возобновить былую красоту. И Юко смотрит на себя, до боли сжимает зубы, сжимает пальцами хрупкие, перенёсшие на себе всю тяжесть медицинской деятельности плечи и будто скользит вверх-вниз взглядом по зеркалу, в котором отражалось почти обнажённое женское тело, на которое не только без слёз, но и без жалости уж точно не взглянешь. И эта жалость к самой себе была омерзительной настолько, что хотелось дать себе сильную пощёчину и сказать: «А та ли ты теперь Юко? Посмотри на себя: во что ты превратилась! Тебя уже не собрать по осколкам — слишком они острые». И Цусима бы не знала, что ответить. Она бы молчала, не хотя себя оправдывать. Женские тела всегда вызывали различные эмоции и чувства, у кого-то неописуемое, искреннее восхищение, у кого-то необъяснимое, рвущее всё внутри отвращение, у кого-то ноющее внизу живота возбуждение, а у кого-то прикрытую лицемерием чёрную зависть. Цусима молчит, прерывисто дышит и дотрагивается пальцами руки до шеи, слегка сжимает в районе глотки, будто душит саму себя и замирает. Всё внутри будто леденеет и перестаёт работать, даже само сердце кажется прекращает биться и остужается, а в клетке, сделанной из прочных ребёр, уже не так тепло, как раньше. Раз-два. Девушка моргает, медленно то поднимая, то опуская пышные, густые и чёрные, будто перья вороны, ресницы, отделяя после каждого «раз-два» несколько секунд, а может и полминуты, прежде чем вновь опустить будто налитые свинцом веки на глаза, и на некоторое время погрузиться в полнейшую темноту, а всё остальное становится лишь фоновым звуком, мешающим полностью сконцентрироваться во тьме пред плотно закрытыми глазами. Слегка надавливая пальцами на предплечья, Цусима понимает, что уже не больно. Раны уже не кровоточат и не окрашивают конечности в красный цвет, не возобновляют маленькие красные струйки, от которых остаются слегка коричневатые следы. Гематомы уже давно приобрели цвет спелой сливы, да и почти каждый синяк размером именно с эту тёмно-фиолетовую ягоду. При надавливании на них уже не хочется скулить, подобно побитой собачке, которая забивается в угол и медленно, постепенно и осторожно вылизывает каждую заслуженную незаслуженную рану, незаслуженный след боли, уже не ощущается тех желаний заплакать, когда кто-либо возьмёт за локоть или случайно дотронется до тех мест, где находятся огромные доказательства жестокого насилия. Ведь никто, совершенно никто не знает, что находится под накрахмаленной до невозможности рубашкой доктора, никто не знает, что завязывая пучок на волосах, девушка пыталась скрыть вырванные клоки волос, никто не знает, что надевая водолазки с высокими горлышками и никогда не позволяя ни на работе, ни на улице надевать открытую одежду, Цусима Юко старалась скрыть следы от скальпеля и огромные следы ожогов на спине от раскаленной кочерги, успевшие обрости тоненькой корочкой, но остаться в качестве неприятных на вид линий. Юко чувствовала себя жалкой. Хотя, а кто она? Именно, жалкая девушка, не способная дать даже слабый отпор демону, который успел превратить жизнь в сущий кошмар. Хотя нет, она же смогла дать отпор, ударив его и совершив попытку побега, но она вернулась, и её пытал Коля. Или её кто-то заставил вернуться? А убегала ли она вообще? Мысли путались, смешивались в комок, который будет очень трудно развязать. Воспоминания испортились, стали неправильными и сомнительными, отчего Цусима постепенно путала реальные происшествия с надуманными и выдавала нафантазированное за должное. Девушка уже постепенно, поэтапно забывала то, что, казалось бы, не должно забыться или путаться, но всё переворачивалось и выворачивалось наизнанку, отчего всё становилось совершенно другим. Помотав головой и предусмотрительно слегка ударив ладонями по щекам, девушка пыталась перестать размышлять о ненужных ей вещах и поскорее сделать то, что нужно: найти подходящее платье и полностью подготовиться к балу. Но все платья были либо поношенными до невозможности, либо слишком малы и выглядели бы на 24-летнней девушке через чур вульгарными. Присев на край кровати, Цусима с усталым, измученным взглядом осматривала комнату, в которой жила, да и продолжает жить, и вспоминает многое, связанное с этим помещением. Именно эту комнату девушка выбрала как спальню, в день своего переезда, именно на эту кровать, где сейчас валяются платья и прочая в данный момент неинтересующая атрибутика, плюхнулась Цусима, наслаждаясь новым жильём, именно сюда коллеги по работе притаскивали девушку, слегка перебравшую с сакэ и та просыпалась с головной болью, похмельем, но всегда замечала заботливо оставленным друзьями стакан воды и таблетку аспирина, с постоянной запиской «доброго похмелья». Юко слегка улыбнулась. Едва поступив в больницу как официальный работник, весёлый коллектив тут же дал понять ещё юной 20-летнней девчушке, что она может не бояться, если что-то понадобиться. Были особи, которые недолюбливали бывшую студентку, их было даже больше, чем друзей, но это не особо волновало ту, для которой в первую очередь была работа и репутация. Однако, после смерти Юки, Цусима отстранилась ото всех, скрыла свои чувства, а после раскрытия того, что доктор прятала у себя дома труп 12-летнеей девочки, все остальные уже смотрели на Юко с опаской, а карьера пошла под откос, но новый директор, ставший на пост после «трагичной и таинственной» смерти предшественника, уладил это дело, хотя и сразу дал понять девушке, что он не потерпит того, что раньше было и незамедлительно вышвырнет доктора, даже не смотря на её талант к деятельности. Сейчас же общение с коллегами сократилось до чисто деловых и по делу, отчего, честно говоря, было слегка одиноко. Девушка повернулась в сторону стула, на котором тоже висели пару вещичек, и вспоминала о Юки, а точнее, о её трупе, сидевшем на этом месте и радующем глаз сумасшедшей Цусимы, которая всё это время думала, что перед ней всё такая же радостная и живая девочка. Думала, что девочка ей улыбается, когда у трупа начали разлагаться губы, думала, что Юки просто долго не мылась, когда от трупа пахло гнилым мясом, и девушка мыла гниющее тело, от которого выпадали огромные куски. Юко целовала тело перед сном и вырывала на ночь глаза, якобы, чтобы Юки «спала» и возвращала, когда Юки «просыпалась». Цусима видела всё такую же Юки, а полицейские увидели мерзость с вырванными кусками тела, из которых были видны кости, висящую челюсть с набитой едой, и глаза, в которых уже давно не было жизни, да и сами глазные яблоки были почти что ничем, и мало напоминали именно органы зрения. «А может она до сих пор здесь?» Юко подскочила, как ошпаренная, с кровати и вновь начала осматриваться, но уже с целью найти того, кто это сказал. Девушка слышала голос… Сладкий, но при этом какой-то жуткий, пугающий… Черезчур мягкий, настолько, что пробивает до дрожи где-то внутри, этот голос одним лишь двусмысленным вопросом задевал все вибры и тела, и души, последняя же отказывалась верить в то, что этот голос может быть из головы. Боже, уж лучше это будет принадлежать какому-нибудь вору, пробравшемуся в дом, чем признать то, что девушка просто сошла с ума. Но ведь мы всё прекрасно понимаем, дорогие читатели? В комнате было тихо, но вся тишина нарушалась выкриками Юко, которая хваталась за голову, сжимала сквозь пальцы локоны волос и крепко закрывала глаза, лишь бы всё, что она слышала, исчезло и никогда не овладевало разумом. Но голоса продолжали. Бесы не останавливались. Существа смеялись, хохотали над несчастной, которой не по своей воле приходится слышать этих тварей, засевших в её голове и не хотевших решить всё по-другому. Бесы смеялись, подобно умалишённым безумцам, кричали, не щедя свои глотки, ругались, словно суровые, злые сапожники, и молили о чём-то, словно люди, молившие Бога, но всё складывалось в одну невыносимую симфонию, рвущую мозг на части и ломающую череп на осколки. — Прекратите! Хватит! — Цусима слышала лишь голоса, совсем не слыша себя саму, чувствуя, как эти звуки тянут девушку ко дну — чёрному, глубокому и в какой-то мере недосягаемому дну, — остановитесь! Прошу вас! Отступая на пару шагов назад, Цусима настолько сильно была поглощена наступающем к разуму безумием, что совершенно напрочь забыла о шкафе, находящимся сзади и раскрытым настежь, что, собственно, и сыграло в дальнейшем будущем. Метая свой взор из стороны в сторону, будто находясь не у себя в комнате, а в каком-то совершенно другом месте, Юко подскользнулась на платье, небрежно лежащем на холодном полу, и очень легко позабытом своей же хозяйкой и девушка даже хоть что-то осознать не смогла, точнее, не успела, как резко почувствовала боль. Тупую, неприятную боль, немного по ощущениям напоминающую удар или бросок во что-то твёрдое и поверхностное. Сначала девушка ударилась спиной в области лопаток, потом внезапный шок заставил голову резко откинуться вверх и боль уже перешла на затылок. Юко даже не успела закричать, лишь издала полу-писк, медленно переходящий в тихий полу-стон. Совершенно позабыв обо всём и отдаваясь попыткам избавиться от голосов, Юко было трудно вновь вернуться в реальность, особенно ватным ногам, которые заставили девушку упасть на пол из-за неудержания былого равновесия. Благо, шкаф не упал следом за Цусимой, что, безусловно, радовало. Только коробка, картонная и сильно изношенная упала перед ногами девушки. Юко подтирала затылок одной рукой, другой держала опору локтём. Девушка пыталась стабилизироваться, вернуться в реальность, однако в глазах всё было мутное, непонятное, словно обычные цвета смешались, превращаясь в один густой непонятный оттенок. Но удар, слава всевышнему, не был серьёзным, а значит, и мутный взор быстро расчистился, всё вновь стало резким и имеющим свою собственную форму. — Чёрт. возьми.— на одном слегка сдавленном дыхании пробубнила Юко, отталкиваясь локтём руки от пола и собравшись в сидячее положение, низко сгорбив спину и потирая пальцами виски по бокам головы. Цусиме хотелось рассмеяться от себя самой, настолько она, наверно, выглядела глупо и комично, что даже самой себе казалась чём-то постыдным и унизительным. Главное, дабы эти «приступы» не начались на балу. Юко устало посмотрела в сторону коробки, которая сильно привлекала своей давней забытостью. Что же в ней? Раскрыв настежь вверх коробки, девушка ухватилась за что-то мягкое, шифоновое, гладкое, очень похожее на… Да, так оно и есть, это платье. С неохотой, Юко выпрямилась, слегка хрустя позвонками и ощущая некую тяжесть в районе ног, будто конечности налились немного свинцом. Полностью вытаскивая вещь из коробки, Цусима лицезрела платье, которое юная американская студентка купила к выпускному вечеру, по случаю окончания медицинского университета. Конечно, там, где училась девушка, не особо приветствуются подобные праздники и мероприятия, но буйная молодёжь, окончившая часть ученического периода жизни и только вступившая на путь серьёзной деятельности не могли не отпраздновать окончания серьёзных трудов, которые, точно должны окупиться, ведь кто знает, как распорядится судьба и смогут ли они вот так развлечься. Не смотря на то, что Юко окончила важную часть обучения раньше всех, а в остальном выполняла задания, которые подкидывали учителя, чтобы жизнь мёдом не казалась, девушка решила всё-таки развлечься, чтобы хоть что-то весёлое можно было вспомнить со студенческих времён. Цусима скривила насмешливую улыбку, вспоминая, как это платье было словно мешок на костях, само платье было мешком, Юко, разумеется, костями. Просто Цусима не умела подбирать фасоны и просто купила то, что казалось более привлекательным. Одногруппники подшучивали и хихикали, когда девчушка пыталась идти, при этом не запутываясь в пышном, кружевном подоле платья, но ребята со смехом хватали девушку под локти и тащили туда, куда нужно, оказывая дружескую и коллективную помощь. И, будучи единственной японкой в своей группе, никогда не пробовавшей спиртное, Цусима быстро потеряла функцию что-либо нормально осознавать. А в конце и вовсе несчастную вырвало под самим тостом. Стыдно, но забавно вспоминать. Юко посмотрела, не находится ли что-либо ещё в коробке и обнаружила две фотографии. Придерживая руками деревянные, местами протёртые места рамок, девушка лицезрела воспоминание, на котором были изображены одногруппники и сама Цусима, стоящая по середине, в силу своего низкого роста и недостаточно прочного телосложения. Все были в чёрных плащах, и все держали в руках грамоты, как доказательства окончания медицинского учебного заведения. На этом фото девушка выглядела усталой, измотанной, будто прямо за секунду перед съёмок, огромный грузовик проехал по девичьей физиономии. И причина была в усердной, даже черезчур, работе, которую возложили на плечи студентки прямо перед выпускным. Что, собственно, и вылилось в несколько бессонных ночей, дневной усталости, и как результат, в неудачный образ на общей фотографии. На втором фото уже действия происходили как раз на том самом выпускном, где Юко, опять-таки, находясь посередине, расплылась в непозволительной девушке, широкой улыбкой, обнажающий все 32 зуба. Глаза настолько искрились в тот момент, что можно было ослепнуть, несмотря на то, что фотка была за стеклом. Здесь Цусима… Радостная? Весёлая?.. Счастливая? Нет, нет и нет. Она просто была пьяна, вот и всё, тут нет совершенно ничего иного, и будучи уверенной в этом, Цусима подхватила платье и пошла переодеваться, в то время, как яркий лучик солнышка осветил фотографии, аккуратно стоящие на тумбочке возле кровати…

***

Юко иногда задерживала дыхание, быстро моргала глазами и не могла поверить в то, что «мешок» из студенческих воспоминаний изменится и превратит смуглое, испорченное тело хоть во что-то более приятное на глаз. Девушка отошла на несколько шагов назад, рассматривая себя в зеркало с головы до пят, пытаясь не делать особые акценты на выступающих на коже недостатках в виде синяков, ушибов и прочих «подарков» от крыс. Шифоновое платье, что раньше свисало с плеч и готово было вот-вот упасть на пол, обнажая женское тело, теперь сидит аккуратно, плотно прилегая к телу, но всё же, оставляя хоть немножко свободы для небольших передвижений. А девушка и забыла, что ткань этого платья была — да и сейчас остаётся таковой — очень мягкая, тонкая, чем-то даже напоминала покрывало или простыню, хоть данная ассоциация и довольна груба. Атласная белая ленточка на талии подчёркивала не идеальную, но весьма приемлемую талию, которая, определённо, может вскружить голову паре-тройке представителей мужского пола, хотя, немножко подумав, Юко хотела расхохотаться. Боже, она не идёт на бал, чтоб повеселиться и пополнить ряды своих поклонников, нет, она идёт на задание, в котором придётся заморать руки, а платье всё равно является лишь ходовым обманом, и всё равно испачкается в густой, ярко-красной крови или грязи, так что потеть и пыхтеть над выбором аутфита и не нужно было. Вновь девушка почувствовала себя невыносимо глупо и легкомысленно, нарочно тратя время, которое можно было и потратить с какой-нибудь пользой. Белые оборки, плавно переходящие от бокового бедра к пышному подолу в те времена были причиной множественных падений и неуклюжих ситуаций, из-за которых взрослой Цусиме даже сейчас, давно попрощавшейся с пубертатным периодом, стыдно и неловко. Однако, в данный момент, оборки не создавали былых неудобств, но всё равно ограничивали передвижение, что не позволяло даже шаг делать шире, что уж говорить о беге. Цусима долго смотрела на себя, затем, на пару минут прикрыв глаза, девушка провела рукой по пышной белой розе на левой стороне груди, которая и до сих пор, спустя время, не испортилась. Конечно же, это понятно, цветок-то искусственный, но он мог и помятся, потерять белоснежный цвет, а лепестки могли выпасть, но роза осталась прежней, такой же красивой, и столь же ненавистной. Ведь прямо на этом вечере, на выпускном, девушка умудрилась упасть и порвать платье на груди, из-за чего Цусиме пришлось полчаса ходить, прикрывая дырку рукой, и это заметил парень, который давно был объектом обожания Юко, как в прочем, и многих девушек университета. Парень заметил странное поведение одногруппницы и предложил помощь, на что девушка стыдливо призналась и согласилась на предложение помощи. Друг сорвал со своего строгого костюма искусственную розу и добродушно пришил к платью Цусимы, прячя дырку и одновременно добавляю к образу немного шарма. Молоденькая, ещё глупая Юко вцепилась в эту ситуацию и считала это первым шагом парня к их несуществующим отношениям. Юко испытывала гордость и считала, что лучше остальных студенток, раз именно ей, Юко, юноша помог и пожертвовал элементом своей одежды. Девичьему счастью не было предела, но пришлось снять розовые очки, ведь парень встречался и был поуши влюблён в русскую девушку, приехавшую в Америку по обмену. Было досадно, больно и неприятное, но прошлое есть прошлое, и теперь Цусима перестала влюбляться как полоумная и тщательно подбирала себе партнёров, но все они были лишь на несколько месяцев, ведь все эти мужчины не видели смысла встречаться с той, для которой работа была важнее отношений. Впрочем, Цусима даже не отрицала свою привязанность к работе, из-за чего порой вводила в ступор. И честно, вспоминая последствия той молодой влюблённости, Цусима ещё сильнее ненавидит себя, и ещё раз подчёркивает одно из главных правил для каждой сферы деятельности: романтические отношения никак не должны влиять на работоспособность, в случае Юко, романтические отношения не должны влиять на отношения к пациентам. Но девушка не послушала и сделала одну из очередных своих ошибок. Звонок. Цусима шарахнулась и взяла звонящий и чуть ли не прыгающий на тумбочке телефон. Кто это? Девушка провела пальцем по экрану и прислонила телефон к уху. По ту сторону слышался слегка усталый, и одновременно загадочный, столь ненавистный, но заставляющий сердце трепетать, голос: — Надеюсь, ты не забыла о плане? Если нет, то я жду возле твоего дома, — Конечно нет, демон Фёдор, Юко не забыла. И не забудет, ведь с того самого момента, как девушка пыталась убить Достоевского, доктор начала запоминать почти всё, что говорил брюнет. Да и в принципе, с того самого дня всё сильно перевернулось. Хотя нет, перевернулось всё с того самого первого бала, а с попытки убийства изменилось всё иначе. Не желая больше оставаться наедине со своими воспоминаниями и мыслями, душащими целый день и не давая хоть какой-то передышки, Юко наспех надела белые перчатки и вышла из квартиры, попутно посмотрев на себя вновь в зеркале и убедившись хоть в каком-то приличном виде. Ох, еслиб она знала, что и этот бал изменит многое…