Смертельный механизм.

Юко ощущала, точнее, знала, что что-то забыла. Чувство, словно что-то сжималось, разжималось и бурлило где-то внутри, совершенно не давало покоя. Это «что-то» плотно уселось в женской головке и не хотело вылезать, подобно червю из-под сырой земли. Девушка несколько раз закатывала глаза, при скудной и жалкой попытке вспомнить, но как вспомнилось и наматалось в голове, подобно тугой проволоке, Цусима поняла, что уж лучше бы ей это было не вспоминать. Вместо появившейся радости, успокоения и внутреннего «Эврика!» при понимании того, что забытое вспомнилось, девушка наоборот, стыдливо прикусила нижнюю губу и мысленно оскорбила саму себя. На волосах девушки, что были распущены и кое-как красиво уложены на левое плечо, не было заколки, что ещё почти с начала всей трагичной истории украшали локоны цвета молочного шоколада, впрочем, это не особо огорчило Юко. А если точнее, её это ничуть не гложило. И тот факт, что эта заколка — ничто иное, как подарок Осаму, как подарок младшего брата, совершенно не создало какого-то родственного восклика в девичьей груди, от того и стало страшно. Юко чувствовала, как ступни, в узких, сжимающих со всех сторон туфельках на невысокой платформе, тряслись от необъяснимого ужаса и восполняющего всё тело отчаяния. Девушке было, грубо говоря, плевать, непоколебимая гладь равнодушия никак не могла воссоздать волны иных эмоций. Доктор пыталась проявить хоть каплю беспокойства об отсутствии подарка брата, но, будем честны, Цусима ужасалась отнюдь, не от того, что заколка осталась дома, а от того, что она ничего не чувствует по отношению к этому. Цусима и сама постепенно осознавала, что ей самой уже совершенно не страшно за судьбу детективного агенства, некоторых членов которого «слегка» потрепала Кристи из-за глупого побега Юко, уже не сжимается от боли сердце за двоюродного брата, уже не тоскливо от своего статуса «беглой крысы», пачкая в очередной раз руки по локоть в крови и слушая раздирающие и будто рвущие барабанные перепонки людские крики, сердце уже не болит, дыхание идеально стабилизированное, голова опусташена от ненужных мыслей, слёзы давно высохли, а лишние эмоции давно позабыты. И, нельзя сказать, что такое состояние не по душе девушке. Всё совершенно в точности наоборот, Юко нравится больше не испытывать угрызений совести каждые пару минут ежедневно на каждые дни, которые раньше Цусима с тоской и ненавистью проживала, а может и просто жалко волочила гнусное существование, как уже не обожаемый всеми врач, идеально прячущий свои грязные тайны в прочном, хоть и пошарпанном шкафу, а человек, переступивший закон ещё больше, чем раньше и насильно перешедший на сторону, медленно тянувшую к самому дну тьмы и обречённости. Цусиме нравится больше не думать о тех вещах, из-за которых она чувствовала себя несчастной, разбитой и растоптанной женщиной, ставшей перед дорогими людьми самой мерзкой фигурой в данной ситуации. Юко нравится, когда едва заметные мелочи остаются мелочами, без должного внимания и понимания, Юко нравится… Ох, да всё ей нравится! Девушка уже не смела отрицать того, что ей нравится это безразличие, нравится это покрытое тонкой коркой льда хладнокровие, нравится, когда в груди, да и во всём теле, уже не бурлит, не вскипает подобно подогретому чайнику кровь, не бьётся от отчаяния и страха сердце, не болят и не текут из глаз тонкими ручейками прозрачные слёзы. Цусиме Юко нравится ничего не чувствовать. Но чья эта заслуга? Заслуга Фёдора Достоевского, конечно же. Заслуга хитрого демона-искусителя, заманившего глупую и наивную девчонку в свои опасные сети. Изуродовав физически, сломав морально и растоптав пошатаную от бремя прошлого честь и достоинство, Фёдор разбил хрупкую, фарфоровую и дрожащую статуэтку, постепенно отламывая от фигуры каждый раз по тонкому, острому и пропитанному ядом осколку, и убедившись, что статуя окончательно потеряла свой преждевременный вид и образ, демон изготовил, чёрную, как самая зловещая глубина тьмы и зла вместе, мерзкую, как самая невыносимая грязь самого жестокого общества и с запахом цветов, догорающей гари и отчаяния — воистину запах смерти — основу и Достоевский начал лепить своё творение, являющаяся идеальным метафорическим образом лицемерия, страха, страданий и гнева. Определённо, Фёдор Достоевский сломал Цусиму Юко, чтобы создать нечто иное. — Вам не кажется, что ваш план слегка недоработан? Вырвавшийся вопрос посреди долгого, повисшего вокруг атмосферы молчания, заставил брюнета обратить свой уставший, нёсший в себе пустое, пугающее безразличие, с лёгкими демоническими огоньками взгляд в сторону Цусимы, в глазах которой была смесь ничуть не лучше, чем у самого Фёдора. Покрытые мутной, засохшей коркой равнодушия глаза стали будто на несколько тонов темнее, и если радужка глаз была цвета молочного, сладкого шоколада, то теперь глаза стали цвета тёмного, горького с примесью яда, оставляя на кончике языка неприятное горько-тошнотворное послевкусие. А есть ли сейчас в этих глазах былая жизнь, совесть или счастье? — Что ты имеешь ввиду под «недоработан»? — неохотно, с ленцой спросил Достоевский, пытаясь высмотреть в пустых глазах хоть что-то оставшееся от прежней кроткой женщины, в которой всё было иным, чудотворным и забавным, а сейчас, внутри Юко вряд-ли осталось что-то светлое, да и если так подумать, то Цусиме уже всё равно на близких, которыми первоначально шантажировал девушку брюнет. Кажется, теперь доктором движет нечто тёмное и безумное. Девушка, заправив локон уродливо остриженных волос за ухо, осмотрела глазами большой особняк, что при темноте глубокой ночи и при ярком свете желтовато-белой луны, казался чём-то гигантским, очень напоминающим королевский замок той старинной, немного пугающей, но и тем притягивающей эпохи. При нераспространённом свете нельзя было полностью оценить всю архитектуру здания, но вполне можно было поставить тот факт, что хозяин поместья явно не пожалел добавить в свою «скромную» обитель больше пафосности и показателя богатства. Иначе как объяснить всюду расставленные на каждом шагу фарфоровые статуи различных божеств греческих и скандинавских мифологий, будь то грозно стоящая по середине парка Фемида с неизменными весами правосудия в руке, или Локи с ехидной и издевательской улыбкой отрезающий красивые локоны волос Сиф? Цусима цокнула языком и плавно прошла мимо Фёдора, который, выгнув вверх брови домиком-треугольникам, внимательно наблюдал за каждым лёгким и не состовляющим особых усилий, действием, ожидая чего-то интересного и не бессмысленного. Девушка прикусила ноготок сквозь перчатку и всматривалась в широкие стёкла особняка, сквозь которое можно было видеть только чёрные силуэты в пышных платьях на желтоватом фоне. Было даже слышно громкий дамский смех и классическую музыку. В таком месте гостей, должно быть, немеренно, но даже так… — Я — лучший доктор Йокогамы, — чересчур тщеславно начала объяснять девушка, направляя свой взор на демона, — моё лицо хоть пару раз, но всё же было на широких экранах небоскребов, так что не признает меня только тупой. Если мы проберёмся и появимся на всеобщее обозрение, то рано или поздно, кто-нибудь увидет меня и это будет, как минимум, подозрительно, ведь меня даже не приглашали. Достоевский постоял на одном месте пару секунд, потом же губы брюнета слегка искривились в усмешке, полной одновременно и забавы, в которой таилось нечто злорадное, насмешливо-издевательское и неприятное, и облегчение, как бывает у тех, кто ожидал чего-то проблемного, а в итоге получилось даже совсем бессмысленно-ненужное. Она не дура. В принципе, Фёдор всегда знал, что Цусима Юко никогда не была дурой, нет, она очень умная, впрочем, даже умнее большинства тех, кто окружал доктора, но увы-и-ах; девушка могла бы шевелить мозгами чаще, не будь эмоции и чувства плотно засевшими в довольно не тупой головке. Если бы Цусима отбросила всю эту лишнюю веру в лучшее, яркое и красочное до вырвиглазности и отвращения, отбросила бы эти бессмысленные старания затоптать свои прошлые грехи своим новым имиджем добродетеля, готовым прийти на помощь в любую минуту, если бы не впадала в ненужные, неконтролируемые приступы чересчур эмоционального темперамента, если бы не затыкала так сильно нужный, здравый разум и не шла на поводу жалости и совести, то, может быть, пользы было бы больше, чем проблем. — В этом-то вся и наша визитная карточка, — демон поправил розу на груди и подошёл ближе к девушке, сокращая между собой и Юко и так небольшое расстояние. И, по инерции тела, девушка отошла на пару шагов, словно к ней приближался не молодой мужчина, а нечто дикое и безобразное. Хотя, Фёдор Достоевский — и есть, образ дикого и безобразного демона, умело манипулирующего ситуацией и людьми в целом. Только это отродье преисподнии не представляет из себя костлявую, сгорбившуюся уродливую тварь с ехидной, мерзкой улыбкой и страшными когтями, под которым скопилась куча грязи пыли — нет, перед Цусимой демон, но высокий, статный, с прямой осанкой, без малейшего намёка на скалиоз, несмотря на достаточно ужасный образ жизни за сидением возле монитора компьютера и прочей технологией, белокож, слегка смугл и создаёт из себя точное изображение какого-нибудь очаровательного персонажа сёдзе-манги, — твоя популярная личность только нам на руку. Ты легко сможешь запудрить мозги тупицам из высшего общества, пока я, никому не нужная персона, смогу пробраться в кабинет хозяина, но потом мне всё же понадобиться твоя помощь, потому, побудь умницей, надури этих бестолочей и отведи от себя взор, — совершено не успев это заметить, Юко вздрогнула, когда Фёдор уже был почти вплотную, что можно было даже слегка почувствовать ледяное, заставляющее тело покрыться мурашками, дыхание на своей коже. Цусима не смотрела на брюнета, но тонкие, как будто из палочек, пальцы обхватили заострённый девичий подбородок, что и заставило доктора поднять свой пустой взор на Достоевского, в глазах которого в это время таилось самое настоящее, что не на есть, зло, припрятанное на дне моря «справедливости», — ты поняла? Юко сглотнула неприятный ком застрявший в горле и мешающий правильно соображать. Глаза Достоевского заставляли саму девушку вновь раскрыть этот ненавистный памятный альбом того времени, когда она, Цусима Юко, известный доктор, за спиной которой и так было немало преступлений, согласилась пойти на тот чёртов бал, прислониться к той чёртовой колоне и встретиться глазами с этим чёртовым уродом, в дальнейшем превратившим её жизнь в ещё более страшный ад, чем было три года назад. Но… «Ты ведь это заслужила, не так ли?» Вновь чёртовы голоса, решившие возобновить свой бред, пытаясь снова одурманить и вновь свести с катушек свою обладательницу, надо бы к этому привыкнуть, но Юко вновь прикусывает нижнюю губу и вновь возобновляет надежду, что голоса пропадут, что эти страшные, чёрные силуэты, мелькающих где-то по бокам глаз, растворятся и никогда вновь не появятся, что эта ненависть к самой себе в эти минуты позабудется, но нет; всё вновь повторится, и надо бы уже к этому привыкнуть. —"да, заслужила,"—обречённо мысленно соглашается девушка, и от этого принятия становится более приятнее. Принятие собственных грехов, мерзких действий, заставляет Цусиму испытывать что-то наподобие облегчения, эмоционального состояния спокойствия и расслабленности. Словно огромный камень, давно являющейся обузой для девушки, наконец-то упал и позволяет дышать свободно, позволяет быть свободной от оков совести и давних мучений. Лёгкий ветерок поднял болотно-зелёные листочки, опадшие с толстых дубов, повисших вокруг узких дорожек невероятно красивого парка рядом с поместьем. Листочки поднялись над дорожками и закружились вокруг просторной улицы, будто закружились в лёгком, грациозном и недалёком для обычных людей танце. Цусима смотрела на головокружительный танец листков и девушка словила себя на мысли, что будь она так же беззаботна, как эти листочки, было бы не так больно в груди. Было бы не так тоскливо в трудные минуты жизни с горьким послевкусием, а слёзы бы никогда не капали от слабости и отчаяния. Но теперь, когда боль, таящаяся в груди отступила, а солёная жидкость на глазах иссохла, подобно пруду в засуху, и страдание отошли на второй план, Юко лишь хмыкнула и отвернулась от лицезрения танца природной стихии. — И всё же, план очень рискованный. — подметила Юко, переключив свой взор на просторное окно. — Верно сказано, но не в этом ли весь адреналин? — в свою очередь ответил Достоевский, чья широкая улыбка заставила Цусиму закатить вверх глаза и пробурчать что-то под нос. … — О, Цусима-сама! Не ожидали вашего появления! — именно так, как и планировал Фёдор, встретили девушку, чьё внезапное присутствие привлекло немало народу. Юко широко улыбнулась, подходя к удивлённой публике, и стараясь выполнить свою часть плана, девушка совершила попытку привлечь как можно больше внимания, дабы увести любые любопытные взоры от Фёдора, которые могут разрушить план и всю миссию в целом. А этого допустить нельзя, потому, Цусима делает более уверенный широкий шаг и выпрямляет не такие уж и хрупкие плечи, дабы создать полный уверенный в себе образ самоуверенной и смелой дамы, и с одной стороны, нынешнее отсутствие каких-либо эмоций вполне позволяет для построения дальнейших действий, но с другой, девушка так давно не была в обществе как обычная, без крови по локоть, девушка, что сомнения не могут не появиться где-то в самой глубине души. Цусима осматривает каждого подошедшего и мысленно делает разного рода пометки, дабы не забыть тех, чья личность выбивается из «золотой» массы и может как-то помешать цели. Вот подошёл худой, даже исхудалый, как скелет с кое-какими участками кожи с органами, молодой человек, чьё лицо было слегка загорелым, с почти незаметными крапинками и прыщиками, возле носа была хорошо видная чёрная родинка, придающая некий шарм юноше, сам же нос был вздёрнут вверх трамплином и приплюснутым, как маленькая подгорелая картофелина, глаза большие, ярко-голубые и вполне приятно сочетались с пшеничными короткими волосами, уложенными вполне приличную и ухоженную причёску. Парень пытался казаться элитным джентльменом, но стоило ему даже не дойти полностью, как Юко сразу же вычеркнула юнца из списка «подозрительных личностей», уж слишком кажется этот молодой человек наивным и такого уж точно нельзя представить в виде какой-нибудь проблемы к достижению целей. Вот подошла крупноватая особа, которую, "пышность" скорее украшала, нежели как-то абстрагировало. Медные, чуть золотистые кудрявые локоны придавали некой милоты женщине, чьё лицо из-за маленьких глаз-бусенок и нубийского носа наоборот, выдавало личность давно созревшего возраста. Кожа была аристократично белой, но Юко заметила молочные пятна на нескольких участках тела, которые женщина пыталась незаметно прикрыть. — «У неё Витилиго» — составила диагноз девушка, подмечая различные факторы и признаки, совершенно не замечая того, о чём балоболила эта довольно болтливая особа. Внезапно девушка почувствовала жужжание телефона в маленькой сумочке. Достав мобильный, Юко провела большим пальцем по экрану, лишь глазами прочитав имя своей коллеги. — Да, Шимура-кун? — — Цусима-кун! Привет, слушай, прости что отвлекаю, но Игуро-сан попросил меня, чтобы я распределила всех скончавшихся пациентов по их национальности за эти четыре года и я не знаю, где лежат карточки с пациентами… Девушка на полсекунды нахмурилась, как бы Юко сейчас не понадобилась демону, но убедившись, что в ближайшие десять минут никто не потревожит, доктор прокашлилась в кулак: — А, карточки в моём кабинете, запасные ключи возьми у охранника, сами карточки и бланки лежат в левом шкафу во второй полке сверху, — Цусима всегда была приверженцем идеального местонахождение вещей в надёжных местах, так что многие в больнице обращались к девушке, когда что-то было нужно и доктор терпеть не могла, когда кто-то положил что-то в другое место. — Ой, большое спасибочки, Цусима-кун! Ты такая хорошая! — проныла от радости уставшая в поисках Шимура, — я позвоню, когда всё разберу, пока-пока и снова прости за потраченное время! — В телефоне послышались гудки отбоя и Юко вновь сунула мобильник в сумку, полностью отбросив этот ненужный и бессмысленный разговор. «Ты такая хорошая»… Услышав это, Цусима готова была расмеяться от наивности коллеги, которая даже в мыслях не представляет о том, где сейчас Юко и для чего. Впрочем, оно и к лучшему. Цусима почувствовала лёгкое покалывание где-то внутри. Покалывание было неприятное и постоянное, будто шприц несколько раз протыкает одно и то же место и кажется, что вот-вот проткнёт, как шарик. Но девушка не чувствовала при этом никакой физической боли, и это заставляло нервничать. Покалывание были, но они никак не представляли физического неудобства телу, словно эти ощущения были внутри, но вне досягаемости органов и кожи. А может. это что-то душевное? Чушь какая-то… Девушка продолжала привлекать всё больше внимания, как велел Достоевский. Честно, смотря на лица других гостей, ничего совершенно не подозревающих об лживости этой широкой, доброй белозубой улыбки и фальши безлобных, но покрытых странной пеленой глаз, Цусима не испытывала ничего, кроме жалости к этим людям, словно на душе скребли кошки своими острыми, как маленькие наточенные лезвия, коготками и оставляли длинные полосы боли и неутолимой совести. Однако, вопреки всему, чувство совести прошло быстро, мимолётно, словно и не было этих самых кошек и царапин. Впрочем, оно и к лучшему, отчего девушка даже не пыталась понять причину внезапного исчезновения неприятного чувства. Внезапно, телефон снова начал жужать, как маленький жучок в дамской сумочке. Виновато оглянув присутствующих, девушка выставила указательный палец в знаке «секундочку» и отошла к самому уголку огромного зала. Собеседники, впрочем, не были особо огорчены прерыванием столь интересного и интеллектуального разговора, потому лишь кивнули в ответ и продолжали общаться на приостановленную тему. — Да?  — Я на четвёртом этаже,  Юко даже на расстоянии, через экран телефона сумела почувствовать этот леденящий душу холод демонического голоса, заставляющий всё тело содрогнуться в неприятном ощущении лёгкого мороза на поверхности кожи в ледяную зимнюю пору, окрашивая участки кожи в багровый оттенок, однако, к счастью, Цусима не замёрзла под гнётом метафорического холода, но остался след на теле в виде армии бугарков-мурашек. Девушка прикусила губу, сминая зубами сухую, потрескавшуюся плоть. От неизвестно-настигнувших чувств дыхание девушки стало быстрее, это можно было понять из-за часто поднимающейся и опускающейся груди. Только сейчас доктор поняла, что ничто не может вызвать столько непонятного, неописуемого, как этот голос, который можно выделить из тысячи подобных, эти глаза, которые прожигали своим взором, словно гипнотизируя омутом блестящего аметиста… Юко выключила мобильник и нервно сунула в клатч, настолько нервно и неаккуратно, что телефон чуть не упал на кафельный пол. Почему? Что происходит, Цусима Юко? Что такого случилось, отчего ты вся дрожишь? Но девушка едва не всхлипывает от осознания собственного бессилия перед демоном. Никто, никто никогда не смел ставить известного доктора Йокогамы на место, на это мог пойти только бессмертный храбрец сумасшедший подонок, и его зовут Фёдор Михайлович Достоевский. Доктор тяжко вздохнула, собирая волю в кулак и девушка направилась в сторону лестницы, на четвёртый этаж, где должен ожидать Достоевский для продолжения плана, ради которого пришлось за один вечер надеть тысячу фальшивых радостных масок. Хотя, если так подумать, то Цусима почти три года носила эту самую маску не снимая, даже оставайся наедине с собой. Время, проведённое с Фёдором заставило девушку взглянуть по-новому на свою жизнь и своё мировоззрение. Для Юко открылась более пугающая сторона собственной жизни, чем казалось на первый взгляд. Задумавшись об этом, Цусима остановилась на пол пути. Неужели… Он изменил её? Шум. Грохот. Настолько мощный, что звук прошёлся по всему поместью, оставляя пугающее и напряжённое послезвучие. За шумом последовали множество душераздирающих криков огромной толпы, кажется, будто ещё немного, и можно оглохнуть. Юко в шоке повернула голову назад, смотря на внезапно произошедшую ситуацию в просторном холе особняка, где было основное и главное празднество. Боже, неужели судьба продолжает издеваться над доктором? В самом центре зала лежала разломанная, разбитая и оставляющая свои осколки по всему помещению, люстра, что буквально пару часов назад являлось одним из главных украшений этого вечера. Некоторые свечи, что готовы были разгореться в большой пожар, были растоптаны дорогими девичьями туфельками и алкогольным пуншем. В зале пахло лёгкой гарью, жидким воском и неприятным металлом. Сначала стало тише на пару секунд, но крики снова возобновили свой хор, стоило из-под люстры вытечь алой, выделяющейся от всего «золотого» образа холла, крови… — Врача! Зовите врача! — истошно вопили мужчины, срывая до немоты глотки. — Боже! О боже! — истерично рыдали женщины, махая перед лицом веерами и едва сохраняя бдительность, дабы окончательно не упасть в обморок. И Юко впервые понимает, что её тошнит. К горлу подкатывал комок, оставляя неприятное послевкусие смешанных продуктов, съеденных ранее днём. За четыре года медицинской деятельности даже речи о тошноте не могло быть. Но Цусиму тошнит, и это факт. Вспоминая о Фёдоре, девушка вздрагивает и вновь возвращается к лестнице, стараясь совладать с собой и продолжить путь. — Цусима-сама! Боже, Цусима-сама! Вы наше спасение, помогите нам, боже! — умоляла та крупноватая женщина с медными кудрями, поймав силуэт Цусимы и изо всех сил выкрикнув свою просьбу. За женщиной последовали и другие, подходя ближе к Юко и слёзно умоляя сделать хоть что-то. А девушке страшно. Страшно, что сейчас, когда раньше Юко без колебаний бы бросилась к несчастному, в душе осталось никогого сожаления к пострадавшему. Ничего. Абсолютно. В голове не появлялась привычная команда «лечить!», в голове появилось новое: «Достоевский!» И от этого было не по себе. Молитвенные взоры, уставленные на доктора, абсолютно новое равнодушие и Фёдор. Медицина. Фёдор. Честь. Тьма.

Что — же — выбрать?