***
Его сестра всегда была сильной. Речь, разумеется, шла не о физической мощи, каковой обладала, например, Тартская дева; в отличие от нее, лихо управляющейся с валирийской стали мечом, самым тяжелым, что держала у себя на руках Серсея, была голова ее умирающего сына. Вопрос был в ином — в той несгибаемой воле, которую сестра черпала неведомо из каких глубин души, которая неизменно, после каждого сокрушительного удара судьбы расправляла плечи сестры и заставляла ее держать себя так величественно и при этом легко, точно «править Семью Королевствами» и «дышать» для нее было одно и то же. Порой эта внутренняя сила вызывала у Джейме странное чувство, которое он не мог назвать ни страхом, ни трепетом, хотя оно было сродни им; вероятно, это было то самое, что должен испытывать рыцарь при взгляде на свою королеву. В день, когда Серсея оказалась больше всего уязвима — когда ее золотые пряди безжалостно и грубо обкромсали, когда ее бросили, точно на растерзание, в толпу горожан, заставили пройти по улицам под алчными, полными злобы и ненависти взглядами, когда в нее швыряли гнилыми фруктами и нечистотами, когда ее босые ноги от долгого пути по нагретым солнцем камням покрылись кровоточащими ранами — ее близнеца не было рядом. Джейме появился позже, невольно нанеся сестре еще один удар; вместо живой дочери он привез из Дорна оскверненный ядом труп. Но и тогда она выстояла, словно клинок после закалки, и взошла на Железный трон с непоколебимой уверенностью в том, что это право принадлежит лишь ей одной. Глядя на прозрачно-бледную женщину, которая покоится у него на руках, Джейме никак не может поверить, что это действительно она, его венценосная сестра и любовница. Никогда прежде близнецу не доводилось видеть ее такой, и это по-настоящему страшит. Он несет Серсею на руках, закутанную в плащ. Ветхая лодка их осталась на берегу, Джейме постарался надежнее спрятать ее среди камней, на случай, если удастся вернуться. В этом, впрочем, он сомневается — хотя бы потому, что его собственные силы на исходе, повязки, заботливо наложенные сестрой, опять промокли от крови, а в висках временами звучит знакомый уже мерный плеск волн. Кровавый закат уже давно догорел над Королевской Гаванью и близлежащими землями, и сейчас в лесу стоит густая синяя тьма. Джейме пробирается наугад, царапается о ветви, протянутые к нему костлявыми руками, прижимает лицо сестры к плечу, чтобы не задело и ее. Он не знает, сколько прошло времени с тех пор, как он бродит в тщетных попытках найти дорогу или жилье, все чаще делает остановки, чтобы отдышаться и привести в порядок путающиеся мысли, не выпуская, впрочем, из объятий Серсею. Семеро, он не уверен даже, что в таком состоянии сестру можно куда-то нести — но и оставить ее там, в лодке, и отправиться за помощью в одиночку Джейме никак не мог. Когда где-то за деревьями вдруг вспыхивают огни, он поначалу не понимает, что это такое, прищуривает глаза, пытаясь сфокусировать плывущий от слабости взгляд. И лишь заслышав голоса, живые, человеческие голоса, Джейме спешит на них, торопится так, будто они грозятся вот-вот исчезнуть. — Стой! Кто там? — видимо, в круге света, отбрасываемом горящей головней, один из всадников — теперь Джейме видит, что это всадники, их трое или четверо — замечает неподалеку какое-то движение. А потом, приглядевшись, добавляет, обращаясь к другому: — Сир Бедвур, кажется, здесь еще двое. Мужчина и… — всадник подъезжает ближе, и яркое пламя в его руке больно бьет по уставшим глазам, — женщина. — Меня зовут… — имя, придуманное Серсеей, не сразу всплывает в воспаленном уме. Джейме говорит быстро, сбивчиво. Теперь, когда помощь совсем рядом, силы стремительно покидают его, и он торопится рассказать все, что может. — Меня зовут Аластор Уайтхилл, мы с женой бежали из Королевской Гавани. Она беременна, ей плохо, сир. Помогите моей жене, прошу вас. Всадник молча смотрит сверху вниз, лицо его освещено лишь наполовину, и Джейме не видно, что написано на нем — равнодушие, сочувствие или что-то иное. — Сир Бедвур, отведите их в деревню, — произносит он наконец, и облегчение теплом разливается в груди Джейме. Словно сквозь стену, слышит он голос их спасителя. — Вы не первые, кто приходит к нам сегодня из Королевской Гавани. Ступайте, вам, кажется, тоже потребуется помощь. Леди Росби послала в деревню мейстера, если он еще не вернулся в замок, то осмотрит вас и вашу жену… После этих самых важных утешающих слов Джейме уже почти ничего не соображает. Путь до деревни на телеге, попытки неслушающимся языком объясниться с седобородым мейстером, лежащая на кровати Серсея — близнеца ее, несмотря на слабое сопротивление, мягко, но решительно уводят в другую комнату — остаются в памяти смазано, нечетко. Последнее, что Джейме Ланнистер помнит перед тем, как сорваться в забытье — сонное, тупое лицо крестьянина, помогающего избавиться от плаща и другой одежды, внезапно посерьезневший, почти испытующий взгляд мейстера, его голос, отсылающий помощника, да запоздалая мысль о том, что он так и не снял проклятую золотую руку.***
Сколько она проспала, Серсея не знает. Кажется, прошла целая вечность, но несмотря на это, Серсея ощущает дикую слабость во всем теле. Впрочем, не считая слабости, чувствует она себя сносно. Не понимая, где она находится, и что происходит, женщина выглядывает в окно и видит пейзаж обыкновенной маленькой деревеньки. Она судорожно напрягает память, пытается вспомнить, как попала сюда, но не может — последнее, что видела королева перед тем, как провалиться в небытие, это лицо брата и черные ночные небеса. Страх за дитя, что носит Серсея под сердцем, заставляет ее похолодеть, и она судорожно ощупывает свой живот. — Ваше дитя будет жить, госпожа. Вы сильно переволновались, но будьте спокойны, сейчас ребенку ничего не угрожает, — в этот самый момент в комнату заходит сухонькая, сгорбленная старушка, тотчас же запирая за собой дверь. Если бы Серсея не знала, что Оленна Тирелл мертва, то точно решила бы, что Королева шипов стоит сейчас перед ней, до того черты лица старушки напоминали леди Оленну. Серсея невольно скривилась, внимательно наблюдая за вошедшей. — Моя мать была няней вашего отца, — старушка доброжелательно улыбнулась, присаживаясь на край постели. — Он всегда относился к ней с почтением, и потому я не смогла бы оставить вас в беде. Я знаю, кто вы, госпожа, но не выдам вашу тайну. Сейчас здесь царит такая неразбериха! Столько беглецов прибыло сюда из Королевской Гавани! Серсея испуганно и недоверчиво слушала хозяйку дома. Если бы эта женщина хотела нашей смерти, то давно уже отправила ворона, куда нужно, рассудила она. — Где… — начала было Серсея, но старушка сразу перебила ее: — Ваш брат? О, он настоящий герой. Принес вас сюда, без сознания, на руках, хотя сам был серьезно ранен. Мейстер, которого вызвала леди Росби, сумел ему помочь. Ночью у него была лихорадка, но теперь все в порядке, и он отдыхает. Вам надо поесть, госпожа, — старушка поднялась с места, засуетившись, и поднесла Серсее миску с теплой похлебкой и немного хлеба, — Не королевский ужин, конечно, но чем богаты… Пытаясь переварить все то, что сказала пожилая женщина, Серсея молча приняла из ее рук миску и приступила к трапезе. Все, что происходило с ней и Джейме, казалось странным и очень длинным сном. — Кто еще знает? — спросила королева, покончив с похлебкой. Теплая еда моментально подействовала на нее, словно чудесное лекарство, немного придавая ей сил. Старушка помрачнела. — Мой муж, который помогал мейстеру с вашим братом, и еще один крестьянин, наш сосед. За мужа своего я ручаюсь, а вот сосед даже если и хотел бы, не смог никому ничего рассказать — он немой и глухой, — она невесело усмехнулась. — Боюсь, мейстер тоже узнал вас. Он отстегнул вашему брату золотую руку, когда менял ему повязки. Серсея шумно вздохнула — седьмое пекло! Сколько раз напоминала она Джейме оставить протез! И вот теперь, когда они, наконец, нашли пусть и временное, но убежище, их жизни снова находятся в опасности. — Благодарю вас, за то, что приютили нас, — необычно мягко произнесла Серсея, испытывая, впрочем, искреннюю благодарность к этой женщине. — Я даже не знаю вашего имени. — Называйте меня Джианной, госпожа, — отозвалась старушка, ласково улыбаясь Серсее. — Вы еще очень слабы, поэтому оставайтесь пока в постели. — Могу я увидеть брата? — упрямо спросила королева, хотя чувствовала, что сил ее действительно едва ли хватит на то, чтобы подняться на ноги. — Боюсь, сир Джейме сейчас отдыхает. Он слишком многое перенес за эту ночь. Сон — это лучшее лекарство для него сейчас, ровно как и для вас. Джианна убирает пустую посуду и выходит из комнаты, закрывая за собой дверь, а Серсея, оставаясь в одиночестве, вновь пытается осмыслить произошедшее. С одной стороны, им обоим вновь крупно повезло, с другой — мейстер знает теперь, что золотые близнецы живы, и если доложит об этом Драконьей королеве, наверняка будет щедро вознагражден. Здесь оставаться небезопасно, но пока ни она, ни Джейме не могут продолжить путь. Предательство брата также не забылось Серсеей, но она прекрасно понимала, что сейчас уж точно не время думать об этом. Загадочная леди Росби могла бы оказаться Рослин Фрей или кем-то из ее сестер, думала Серсея. Так или иначе, дом Росби относительно безопасен для беглецов, и это явно не самое худшее, что могло с ними случиться. Серсея судорожно вспоминала, кем мог оказаться тот мейстер, который спас Джейме, и насколько выгодно ему тут же сдавать Ланнистеров новоиспеченной королеве, но не смогла никого припомнить, вновь проваливаясь в долгий, беспокойный сон.***
Сознание возвращается к Джейме медленно, подкрадывается мягко, неслышно, чтобы потом вновь отступить назад легкою стопой. Иногда ему почти удается нащупать что-то в густом белесом тумане, который окутывает его со всех сторон, зацепиться за какую-то мысль, что не дает покоя, внушает чувство некой неправильности. Но вместо того, чтобы вспомнить, Джейме в который раз погружается в приятное, едва ли не сладкое оцепенение, в котором нет ни боли, ни жара, только молочная дымка кругом, да слабый запах луговых трав и летнего меда. Когда же Джейме наконец вырывается из этого бесконечного, одурманивающего покоя, то не сразу вспоминает, кто он такой и где находится. С усилием оторвав затылок от подушки, он оглядывает свою рану — кто-то перетянул ее свежими повязками — и комнату, в которой находится. Окна закрыты, но сквозь ставни в помещение тонкими лучами льется слабый дневной свет. Запахи, преследующие Джейме во сне, витают и где-то здесь, наяву, и вскоре взглядом он натыкается на их источник — маленькую миску, стоящую неподалеку на грубом деревянном столе. Не нужно было долго гадать, чтобы понять, что это какое-то целебное снадобье, вот только того, кто приготовил его и оставил здесь, в комнате не видно. В соседних комнатах тихо — настолько, что Джейме постепенно начинает испытывать смутное беспокойство. Ему хочется знать, где Серсея, что с ней и ребенком, но спросить не у кого; сколько бы он не напрягал слух, не может уловить ни скрипа половицы, ни стука двери. Проведя так еще неведомо сколько времени — о нем здесь можно судить лишь по бледным лучам, пробивающимся в комнату и постепенно меняющим свое направление — Джейме, несмотря на все еще затуманенную зельем голову, решает самостоятельно подняться с кровати, чтобы найти сестру и убедиться, что с ней все хорошо. Что-то не так, понимает он, пытаясь хотя бы сесть на своем неудобном ложе. Воспоминание, то самое, которое постоянно ускальзывало от Джейме в его медово-травяных видениях, обжигает, словно кожу — глубокий порез. Он сразу же бросает взгляд на свою правую руку; так и есть, золотая кисть, от которой он так и не избавился вчера, исчезла. Джейме хочется изо всех сил ударить кулаком по первой подвернувшейся поверхности, вот только после болезни, после неизвестного ему снадобья тело его не слушается. Он слишком привык к протезу, дающему иллюзию прежней целостности, чтобы так просто смириться с его исчезновением. Больше того, Джейме наконец сознает, что золотую руку видели и мейстер, и отиравшийся подле него крестьянин. Вряд ли деревенщина успел что-нибудь понять, судя по его лицу, ума он недалекого, а вот ученому старцу — наверняка это он и отстегнул протез — отныне известно на одну тайну больше. После Пицеля ни один выходец из Цитадели не вызывал у Джейме ни капли доверия, и он мысленно бранил себя за то, что допустил такой промах. На то, чтобы просто сесть на кровати, уходит немало времени. Комната слегка плывет перед глазами, но Джейме это не останавливает. Пока он переводит дыхание и готовится подняться, дверь открывается и на пороге появляется тот, кого меньше всего хочется видеть — мейстер, с белизной седин которого не сравнятся даже северные снега. — Не советую вам подниматься с постели, — произносит он, прикрывая за собой дверь и направляясь к Джейме. Сухая старческая рука ложится на лоб рыцаря. Мейстер кивает самому себе и отнимает ладонь, к великой радости подопечного. — Жара у вас сейчас нет, но это еще не значит, что он не вернется. Если не хотите, чтобы приступ лихорадки снова отнял все силы, ложитесь обратно и отдыхайте. — Моя жена, — упрямо качает головой Джейме, больше всего его волнует сейчас сестра и их общее дитя. — Скажите мне, что с ней и ребенком? Мейстер смотрит сверху вниз с таким странным выражением прозрачно-голубых глаз, что на какое-то мгновение Ланнистера охватывает страх. Что, если им не удалось спасти?.. — С ними все в порядке, — точно смилостивившись, отзывается старик после довольно продолжительной паузы. Он знает, кто я, отчетливо понимает Джейме, знает, что женщина со мною мне не супруга и никогда ею не была, знает, но почему-то не спешит сказать об этом. — И, если вам того мало, смею заверить, что о них заботятся самым надлежащим образом. — Благодарю вас, мейстер… — Джейме не знает, как обращаться к старцу, и потому конец его фразы остается неполным, незавершенным, смазанным. — Мейстер Блейкли, — с легким кивком произносит старец, и рыцарь не может не заметить непонятной нотки в его тоне, не то презрительной, не то высокомерной. — Будет очень благоразумно с вашей стороны улечься обратно в кровать, — продолжает он, отходя к столу. Джейме видит, как мейстер берет в руки знакомую миску. — Мой отвар поможет вам снова погрузиться в целебный сон. Выпейте. — Нет, благодарю вас, — рыцарь медленно опускается на ложе, и эта уступка кажется ему вполне достаточной. — Я думаю, что и без него могу крепко проспать несколько часов кряду. — Я зайду к вам позже, чтобы удостовериться в этом, — бесстрастно откликается мейстер Блейкли. — Отдыхайте и не беспокойтесь ни о чем, — с этими словами старец, мгновение постояв на пороге, покидает комнату, и Джейме становится легче дышать. Он безотчетно не доверяет ученому мужу, но других вариантов у него пока нет. Джейме и вправду без всяких дурманящих зелий засыпает практически сразу после ухода старика. Когда же он снова открывает глаза, в комнате царит ночная тьма. Пожалуй, было верным решением не пить больше сонного отвара, голова Джейме соображает намного яснее, да и в мышцах уже нет прежней слабости. Какой-то тихий звук заставляет насторожиться, прислушаться, замереть. Глаза постепенно привыкают к сумраку, и, обводя комнату взглядом, он замечает в одном из углов какую-то фигуру. Человек роется в вещах, а потом, видимо, найдя искомую, прячет ее за пазухой и стремительно выскальзывает из комнаты. Вдовий Плач остался на дне лодки, а другого оружия у Джейме при себе нет. Днем он не обратил внимания на то, что валялось в том углу, за что сейчас и проклинает себя же. Возможно, ему действительно не стоит тревожиться, и этот почти бесшумный гость был всего лишь хозяином дома, пришедшим за какой-то нужной вещицей. С другой же стороны, Джейме не может найти причины приходить за этим глубокой ночью, под покровом тьмы; понимая, что все равно не сможет больше спокойно спать, он осторожно поднимается с постели — голова уже не кружится так, как раньше — и отправляется следом за этой человеческой тенью.***
Проснувшись, Серсея все ещё не чувствует себя здоровой. Обезоруживающая слабость совершенно ей не нравится, потому что чем дольше они с Джейме находятся в этом месте, тем меньше у них шансов на спасение. Она вновь заставляет себя вспомнить произошедшие с ними события, и теперь ей кажется ошибкой доверять престарелой хозяйке дома. Да, эта старушка выходила ее и была исключительно любезна, но много лет жизни в Красном замке сделали Серсею мнительной до крайности. Она чётко усвоила: все покупается и все продаётся. Возможно, кто-то готов так хорошо заплатить за живых Ланнистеров, что на эти деньги старушка сможет выкупить целую деревню. Как бы там ни было, стоит убираться отсюда поскорее. Серсея нерешительно пробует подняться с постели, и у неё это, на удивление, даже выходит. Стоит она, правда, еще не слишком твёрдо: дрожь в ногах, виной которой безумная слабость, все ещё ощутима. Ей хочется поговорить с братом во что бы то ни стало и убедиться, что он действительно в порядке. За окном ночь, думает львица, мейстера, кажется, в доме уже нет, а хозяева, должно быть, спят. Самое главное — идти осторожно, не наделать шуму, а если кто-то остановит ее — убедить, что она заблудилась. Осторожно, по-кошачьи, двигается Серсея, выверяя каждый свой шаг и постоянно прислушиваясь — тихо. Дверь, к ее радости, открывается без скрипа, и она медленно выходит из комнаты. Дом Джианны небольшой, но и не совсем маленький для крестьянки: должно быть, у старушки водятся деньги. Серсея бесшумно крадётся к одной из дверей, пытаясь угадать легким прикосновением мыска будет ли скрипеть та или иная половица. Выходит у неё довольно неплохо, и она успешно преодолевает расстояние, останавливаясь у двери. За дверью слышен храп, и женщина решает, что это комната — хозяйская спальня, а значит не представляет интереса для неё. Серсея планирует очередную перебежку к следующей двери, как вдруг какой-то человек — ни лица, ни наряда его не различить — безмолвно прошмыгивает за входную дверь. Она не знает, заметил ли ее этот человек, но внутри все сжимается от ужаса: внутренний голос твердит ей, что здесь творится что-то неладное. Следом Серсея слышит ещё какой-то шорох, тихие шаги, как будто кто-то точно так же, как и она, старается сохранить своё присутствие в тайне. Этот человек шагает в сторону Серсеи, и та уже готовится к тому, чтобы защищаться, если ее начнут допрашивать, что она делает посреди ночи здесь, либо — бежать, если в доме какой-то чужак. Серсея представляет самое худшее — что мейстер уже доложил об их присутствии, и теперь драконья королева наняла убийцу, чтобы не марать свои белые руки в крови золотых львов. Как никогда бывшая королева чувствует себя бессильной: слабая, беременная и безоружная — что может сделать она против убийцы? Однако человек делает ещё один осторожный шаг, и лунный свет падает на его лицо. — Джейме! — одними губами шепчет Серсея, не понимая, заметил ли ее брат. Она счастлива, что это именно он, счастлива, что он жив. Львице хочется кинуться в объятия брата, но она заставляет себя быть осторожной, и медленно, аккуратными шагами приближается к нему. — Боги, Джейме, — шепчет Серсея, заключая лицо его в свои ладони. — Что ты здесь делаешь? Почему ты не в постели? И, спохватившись, закрывает ладонью его рот: — Здесь небезопасно. Давай поговорим в моих покоях, — произносит она по привычке, и горько усмехается своим же словам — едва ли можно назвать королевскими покоями скромную маленькую обитель в крестьянском доме.***
Следовать за ночным гостем кажется чистой воды безумием. Джейме еще не оправился от болезни настолько, чтобы в случае опасности драться врукопашную, даже протеза, золотым ребром которого можно ударить в разы больнее, при нем уже нет. Однако и оставаться в отведенной ему комнате Цареубийца не может; еще несколько часов назад, под действием сонного снадобья, притупляющего все чувства и лишающего воли, он и не задумывался о том, что находиться в этих стенах им с сестрой изначально было рискованно. Если бы Джейме вовремя избавился от золотой кисти, сметливый ум мейстера все равно сложил бы вместе два и два. Даже порознь друг от друга они с Серсеей обладали достаточным количеством примет, намекающих на принадлежность к дому Ланнистеров; вдвоем же они являли собой неоспоримое тому доказательство. Земли Росби лежали слишком близко к Королевской Гавани, чтобы кто-нибудь здесь не слыхал о близнецах, из которых один потерял правую кисть и остался калекой, а другая больше не отращивала своих великолепных золотых волос. Быть может, им с сестрой и удалось бы отвести глаза крестьянам, но никак не многоопытному ученому мужу. Неизвестный — впрочем, с тем же успехом это могла быть и женщина — канул во мраке комнат с легкостью монетки, оброненной в морскую пучину. Тщетно Джейме напрягал зрение и слух, незваный гость ускользнул так же бесшумно, как появился. Кем бы ни был этот человек, он, во всяком случае, не задушил раненого рыцаря во сне, и сейчас последнему больше всего хочется убедиться, что Серсея также невредима. Осторожно ступая по спящему дому, Джейме внезапно чувствует откуда-то слабое дуновение, легкий порыв ветра приносит с улицы теплый, сладковатый запах дыма и плесневелой древесной коры. Цареубийца успевает сообразить лишь, что кто-то на мгновение отворил входную дверь, а затем вновь без малейшего шума прикрыл за собою. Джейме испытывает острую досаду от того, что навестивший его комнату незнакомец ускользнул вот так просто, преследовать его дальше, за пределами дома, он все же не рискует. Но, прежде чем вернуться к себе — нужно еще хорошенько припомнить, где именно располагается его комната, чтобы ненароком не свернуть в чужую — он решает найти близнеца. Ему нужно увидеть Серсею, пусть даже спящую, просто чтобы знать, что она цела. Джейме почти не удивляется, вдруг столкнувшись с сестрой лицом к лицу — интуитивно он всегда знал, где ее найти, кожей ощущал ее присутствие. Последний их разговор оборвался на резкой, яростной ноте, поэтому поначалу он ожидает холодности в обращении с ним; однако прикосновение теплых ладоней говорит, быть может, и не о прощении, но о перемирии. — Ты в порядке? — шепотом спрашивает Джейме у близнеца, как только они оказываются наедине в ее комнатке. Осторожно взяв ее за руку — кажется, касаясь пальцев Серсеи, он физически ощущает ее болезненную, хрупкую слабость — усаживается на край кровати, приглашая и ее. — В моей комнате кто-то был, но я не успел рассмотреть, кто именно. Он унес с собой какую-то вещь… Ты не видела этого человека? Он не заходил к тебе, не сделал ничего плохого?***
Болезненная слабость и то, что пришлось пережить близнецам за последние пару дней, сделали Серсею непривычно мягкой. В другой раз она отвесила бы пощёчину брату, едва он попытался с ней заговорить после всего, что сделал. Но теперь Серсея четко осознаёт, что друг без друга золотые львы просто не выживут, ровно как не сможет она спасти ребёнка без помощи Джейме, потому она позволяет себе сентиментальную слабость на время заключить перемирие и поддаться обнадёживающей радости, что они оба, несмотря ни на что, живы. — Я в порядке, — сбивчиво шепчет Серсея, крепко обнимая своего спасителя, как только они остаются вдвоём. — Я видела человека, который убегал отсюда, но не рассмотрела его лица. Вдруг его послали убить нас, и он ещё вернётся? Здесь так опасно, Джейме. Все знают, кто мы, и любая крыса, которая мечтает получить побольше золота, продаст нас с потрохами. Мы не можем здесь оставаться. Надо уходить. Если не сейчас, то завтрашней ночью мы сбежим. Они оба ещё слабы, Серсея это понимает, но страх так нелепо попасться в руки Драконьей королевы заглушает голос разума. — Я боялась, что никогда больше не увижу твоё лицо, — беременность и вправду делает королеву слишком чувствительной. Ей хочется ненавидеть Джейме за то, что случилось на Севере между ним и красоткой с острова Тарт, но она не может. Вместо этого Серсея мягко притягивает к себе брата и целует — жадно, требовательно, горячо. В самые чёрные свои дни она успокаивалась лишь в его объятиях, и сейчас ей это было особенно необходимо. Человек в чёрном, Старки, проклятая Дейенерис Таргариен вместе со своим драконом, все те, кто ненавидит Ланнистеров, желая, чтобы львиный род прервался — пусть все они сгорят в седьмом пекле. Во всем мире ничего не важно — только они с Джейме. Ни огромной безобразной женщине с сапфирового острова, ни ныне покойному кракену с железных островов, ни какому-то ещё, мужчине или женщине, не разлучить их, думает Серсея. В ней столько ненависти, гнева, столько злобы и боли, что невозможно вынести, и она превращает все это в единственное доступное ей — страсть: такую же чёрную, болезненную, опаляющую. — Джейме, — сладко выдыхает Серсея ему в губы, пытаясь одним лишь его именем высказать все, что тяжелым грузом лежит у неё на душе. А затем целует снова — ещё яростнее, чем в первый раз.***
За годы службы в Королевской гвардии, находясь в непосредственной близости к железному престолу, Джейме Ланнистер усвоил две немудреных истины. Первая гласила, что не власть и не всесилие обретали те, кто восходил на трон, оскалившийся остриями мечей. Леденящий, животный страх становился уделом едва ли не каждого властителя, страх, перерождающийся в паранойю, а иногда и в безумие. Порой казалось, что под величественным гнетом короны мысли становятся такими же багряными, как реки крови, проливаемой в борьбе с настоящими и выдуманными врагами. Однако — и это была вторая истина — кому как не Джейме было знать, что каждый, абсолютно каждый человек при дворе может таить в своих мыслях недоброе, может предать или убить, несмотря на все обеты и клятвы. За пределами Красного замка ничего не менялось, напротив, становилось еще опаснее, поэтому он хорошо представлял, какие чувства переполняют Серсею — особенно сейчас, когда ей снова есть что терять. Престольные игры завершаются либо победой, либо смертью, а поскольку у них с сестрой положение явно невыигрышное, встречи с Неведомым стоит ожидать каждую минуту. — Мы сбежим, — твердо повторяет он вслед за Серсеей. Ладони сестры ложатся на напряженные плечи Джейме, и тревога, охватившая его во время слежки за неизвестным, потихоньку отступает. Прижимая к груди золотую голову бывшей королевы, он шепотом продолжает обещать ей что-то, такое осязаемое и в то же время недостижимо далекое. — Отправимся куда захочешь — за Узкое море, в Пентос, туда, где у нас будет достаточно времени, чтобы набраться сил для предстоящей борьбы. У нас есть все права на место под солнцем, и мы возьмем его, рано или поздно. А хочешь — останемся там. Только мы и наш ребенок, наши дети, в пекло Семь Королевств и треклятый трон. Север со всеми его ветрами так и не выстудил из крови Джейме уродливой страсти к близнецу, она по-прежнему жива и закипает расплавленным золотом в извилистых переплетениях его капилляров, стоит губам встретиться с губами Серсеи. Помимо воли, из горла рвется хриплый, протяжный стон. Джейме и не подозревал до этой минуты, насколько его тело, насколько он сам тосковал по их с сестрой близости. Он отвечает ей, а когда поцелуй прерывается, не смея побороть порыва, скользит губами по щеке, спускается по шее, вбирая ее полузабытый запах. Рука сама тянется, чтобы стянуть с плеча сестры ткань рубашки, обнажить грудь, но он останавливается, не зная, желает ли этого Серсея. Там, ниже — мягко округлившийся живот, Джейме не забыл, что еще недавно сестре и ребенку, которого она носит под сердцем, грозила опасность. Поэтому он смотрит на близнеца, тяжело дыша, будто спрашивая, как далеко ему позволено зайти.***
Серсея слушает успокаивающий голос брата и молчит. Конечно, Джейме предпочел бы сбежать, остаться где-то далеко от интриг, бесконечного кровопролития, в сохранности, тепле и уюте. Он был куда более сентиментальным, чем Серсея, когда дело касалось их двоих. По крайней мере, так было раньше. Теперь, когда столько всего произошло между ними, кажется, Серсея не может быть уверена даже в том, что однажды брат не оставит ее и не отправится куда-то, ведомый долгом, обещанием или Неведомый знает чем еще. Возможно захочет навестить свою корову с голубыми очами, удостовериться, что она жива. Нет. Не могла Серсея выкинуть это из головы. Каждый раз, когда она закрывает глаза, словно кошмарное напоминание, всплывает перед ней образ сира Бриенны, огромной, несуразной, зато храброй и честной. Той, что сражалась с Джейме плечом к плечу в самую долгую из ночей. Она инстинктивно сжимает острыми ногтями плечо брата, заставляя того поморщится от боли. Цареубийца как раз говорит что-то о месте под солнцем, о том, что не все потеряно для златовласых львов. Серсее недостаточно подачек, которых они, по мнению Джейме, смогут получить. Серсея родилась чтобы стать королевой, и это умрет вместе с ней. Пока жива золотая львица, в ней всегда будет гореть надежда на то, что она вернет себе трон. Сейчас, когда это становится почти невозможным, надежда стала призрачной, но нет, не исчезла. Серсея не была бы самой собой, если бы отказалась от золотого венца раз и навсегда. Кроме того, она понимает: образ Тартской девы просто так не оставит ее и будет являться во снах, как некогда являлась Эллария Сэнд. — Мы вернемся Джейме, — шепчет Серсея брату, и есть в этом шепоте что-то колючее, змеиное. — Наше дитя еще увидит, как прекрасны закаты в Королевской Гавани. Не давая ему возможности спорить, Серсея тут же целует близнеца, с удовольствием отмечая, как легко поддается он ее поцелуям, как быстро распаляется, как тяжело и порывисто дышит. Не утрачена ее власть над ним, даже Север не в силах был выжечь из него больную эту зависимость. Грешная королева сладко, порочно улыбается, когда чувствует поцелуи брата на своей шее. Она тут же вспоминает, что сказала септе Юнелле перед ее смертью, и каждое слово было чистой правдой. Приятно. Все пороки, за которые Серсея отправится в седьмое пекло, когда настанет ее час, это приятно. Рыцарь выжидающе смотрит на свою королеву, ожидая приглашения и разрешения, и встречаясь с ним взглядом, Серсея торжествует, ощущая привычную власть над ним. Крестьянская рубашка, большая, из грубой ткани, которая так не подходит королеве, обнажает плечи Серсеи, белоснежные в блеклом свете луны, затем такую же белоснежную грудь, а потом Серсея, ловко справившись с остальными завязками, и вовсе сбрасывает ее, оставаясь нагой перед Джейме. — Я так скучала, — шепчет она, и зеленые глаза ее блестят, точно у змеи.***
Пусть Королевская Гавань выжжена дотла, пусть золотые львы втоптаны в дорожную пыль, словно вышедшая из оборота монета, пусть у них с сестрою сейчас нет ровным счетом ничего, кроме них самих да новой жизни, крепнущей день ото дня в материнском чреве… Все это неважно. Джейме думает о том, что, быть может, нужно рассыпаться до основания, истлеть дочерна, чтобы затем восстать и засиять еще ярче, чем прежде. Губы Серсеи творят с ним то же самое, их яростные прикосновения иссушают, исчерпывают до дна, но, стоит поцелую прерваться, как страсть возрождается с новой силой. Даже сейчас сестра его верна себе, своей королевской сущности: как истинный властитель, она ничего не дает просто так, требуя вернуть долг стократ. С каким-то жестоким наслаждением целует она своего близнеца, чтобы, отняв губы от губ, вновь приникнуть и взять то, что щедро даровала мгновением раньше. У Джейме почти темнеет в глазах от мучительного желания, он чувствует, как им овладевает знакомое безумие. В таком состоянии ему плевать, где они с Серсеей находятся, в септе ли, у смертного одра собственного сына, в Башне Белого Меча или где-то еще. Осторожность и опасение оказаться застигнутыми врасплох, страх разоблачения — все это оказывалось забыто, отброшено в сторону. Удивительно еще, как в Красном замке, где у стен имелись глаза и уши, где каждый камень становился соглядатаем, им удавалось столько времени хранить свою тайну. Многолетняя связь с сестрой что-то безнадежно исказила в Джейме, а может, так было всегда, с тех самых пор, как следом за нею он покинул утробу матери. Каким бы свободным он ни чувствовал себя там, в винтерфелльских покоях, рядом с Бриенной Тарт, какое бы равенство, тепло и взаимное уважение ни обещали голубые глаза женщины-рыцаря, их все равно победила иррациональная зависимость от близнеца, властной и требовательной, переменчивой и не знающей милосердия львицы. Джейме слегка переводит дыхание, пока сестра его освобождается от ненужной сейчас шелухи одежд, вбирает жаждущим взглядом ее белоснежную наготу, и ему кажется, что никогда прежде Серсея не была настолько сильной и желанной, как сейчас, когда от царствования ее остались лишь руины. — Постой, — точно очнувшись, спохватывается Джейме, поспешно стаскивая с себя почти такую же, как у сестры, рубаху. С протезом это было бы намного легче, но слепое стремление быстрее почувствовать, как кожа его встречается с кожей Серсеи, быстрее оказаться во власти того бреда, той лихорадки, которая охватывает двоих на смятых простынях, делает свое дело. — Серсея, — все слова, кроме ее имени, становятся бедными, бледными, невзрачными, когда пальцы его пробегают по щеке, подбородку близнеца, очерчивают изгиб плеча, касаются темного соска. Джейме увлекает сестру на кровать, туда, где может укрыть ее собой от неверного лунного света — или, напротив, от таящей угрозы ночной тьмы — вдыхать ее запах, ее бархат, выцеловывать узоры на шее, груди, внутренней поверхности бедер, снова и снова возвращаться к губам, чтобы на обрыве выдоха прошептать что-то бессвязное.***
Очень бы хотелось Серсее сейчас встать и уйти, бросив пару ядовитых замечаний про северную интрижку в адрес брата и оставив его в таком состоянии — потерянного и голодного. Она бы наверняка так и сделала, будь они оба в Красном замке, спокойствии и тепле, и если бы впереди у них было еще неисчислимо много времени друг на друга. Вдоволь насладилась бы Серсея мучениями близнеца — он всегда был больше зависим, чем она — заставила бы как следует пожалеть о содеянном. Однако теперь, когда Неведомый мог забрать золотых львов в свое царство в любую минуту, на это просто нет времени. Все несказанное королевой облекается в одно единственное слово — имя брата, которое она жарко выдыхает в ответ на каждый его поцелуй, каждое его прикосновение. В отличие от Джейме, Серсея всегда старалась быть осторожнее, и теперь, опасаясь навлечь на себя праведный гнев хозяев дома, разом подтвердив все порочные слухи об их семье, в какой-то момент, когда особенно сложно становится контролировать себя — она закрывает ладонью свой рот. Тело Серсеи послушно откликается на все ласки брата — он знает каждый сантиметр ее тела так хорошо, как никто другой. Никакой Эурон Грейджой, несмотря на искренние его старания понравиться королеве, не смог бы сравниться с ним. В момент их близости, даже тогда, когда казалось, что все кончено, Серсея продолжала думать о брате. Ей хотелось бы найти успокоение в объятиях пирата, но становилось только хуже с каждым разом — она не могла забыть о Джейме. От Эурона пахло морем и смертью, он был весел, учтив и немного груб. Она никогда не позволяла ему целовать себя в губы. «Поцелуи только для брата?» — как-то пошутил он и получил в тот момент звонкую пощечину от королевы. Серсея была за многое благодарна Грейджою, и ей было жаль его, но теперь ей не хотелось вспоминать об этом. Теперь ничего неважно, кроме нее, Джейме и их будущего ребенка. Ни будущее, ни прошлое, только здесь и сейчас. Очередной поцелуй Цареубийцы вмиг отвлекает королеву от тягостных мыслей. Джейме и сам не прочь помучить свою сестру медленными ласками и поцелуями, словно у них есть время, и Серсея требовательно обвивает ногами его бедра, теснее к нему прижимаясь, приглашая взять то, что и так по праву ему принадлежит.***
Слишком много времени прошло с тех пор, как Джейме в последний раз делил ложе со своей королевой-сестрой, слишком много всего случилось с ними в долгом промежутке между этими двумя ночами. И все-таки одного лихорадочного, жаждущего прикосновения губ к белой коже Серсеи оказывается довольно, чтобы прошлое хотя бы ненадолго рассыпалось в пыль, осталось далеко позади, по ту сторону стен Королевской Гавани. Джейме изголодался по их с сестрой близости; целуя близнеца, очерчивая губами, ладонью линии ее тела, чувствуя ее — гладкую, влажную, откликающуюся на его ласки — под собой, он испытывает едва ли не отчаяние от того, что времени так мучительно мало, что у него лишь одна здоровая рука, что он не может держать ее в объятиях столько, сколько захочет, не отпуская ни на миг, ни на дюйм. Желание заново изучить, вспомнить каждую частичку тела Серсеи борется в нем с головокружительным, нетерпеливым, лишающим остатков воли стремлением обладать ею всей. Когда сестра подается ему навстречу, открываясь, Джейме больше не думает, толкается бедрами вперед, прячет лицо в изгибе ее шеи, пытаясь сдержать глухой стон — вряд ли добропорядочные хозяева дома обрадуются, если они с близнецом нарушат их ночной покой. Уже не сдерживая себя, он толкается глубже, все чаще и чаще. Кончая, Джейме стискивает зубы, и, ослепнув на мгновение, почти бессознательно целует шею сестры. Еще какое-то время, пока полученное наслаждение покидает тело, как гаснущая молния, он держит Серсею в своих объятиях, а затем, тяжело дыша, устраивается рядом. Ему совсем не хочется уходить, возвращаться в отведенную для него комнату. Воспоминание о неизвестном человеке, черной тенью мелькнувшем в ночи, сейчас размыто и нечетко, но Джейме помнит о нем на каком-то ином, физическом уровне, отчасти поэтому не желая оставлять сестру одну. — Если хочешь, я останусь здесь, с тобой, — шепчет он, приподнимаясь на локте и всматриваясь в лицо близнеца, касаясь пальцами ее подбородка. — Не так, разумеется, мне просто нужно быть уверенным, что с тобой в порядке.***
Смятые простыни, тусклый лунный свет и ни дюйма расстояния между близнецами — все так, как и раньше, словно случившееся с ними было не больше, чем дурной сон. «Когда он во мне, я ощущаю себя целой» — говорила Серсея Нэду Старку, и всегда в точности так и было. Сейчас королева упивалась этим ощущением, порывистостью и несдержанностью брата, зная, что он чувствует то же самое. — Тише, тише, — сбивчиво шепчет Серсея, отняв ладонь от губ, еле сдерживая стон. Острые когти львицы лихорадочно царапают спину Джейме, когда он толкается в нее чаще, глубже. Ей приятно, что хотя бы эту вольность она может себе позволить. Джейме берет ее резко, немного грубо, почти как раньше, и Серсея гадает, откуда находит на это силы все еще ослабленный от ранения брат. Она кончает одновременно с Джейме, полушепотом, жарко выстонав его имя ему на ухо. Они так и лежат какое-то время — обессиленные, пытаясь унять сбившееся дыхание. Впервые за долгое время бывшая королева чувствует себя спокойно. Кровать маленькая, для двоих слишком узкая, но Серсея ощущает то же самое, ей не хочется отпускать из объятий брата. Она кладет голову ему на грудь и тихо произносит: — Дверь заперта на засов. Я хочу сегодня уснуть на твоем плече. Одна только мысль о том, чтобы сейчас одеться, вновь создавая преграду между их телами, претит Серсее. В пекло. Она закрывает глаза, ощущая, приятную, лишающую последних сил, усталость.***
Кожа на спине и плечах слегка горит от меток, оставленных Серсеей в момент близости. В эту минуту Джейме полон такого слепого обожания, что готов боготворить каждую полосу, выязвленную ногтями сестры на его теле. Таким же счастливым, приятно-измученным и опустошенным он чувствовал себя в ту ночь, когда Серсея явилась к близнецу, распаленная свершившейся местью — губы ее, еще недавно подарившие смертельный поцелуй одной из дочерей Элларии Сэнд, еще хранили привкус чего-то разрушительного, убийственного. Джейме помнил, как наутро сестра его наслаждалась всевластием, как без малейших колебаний пустила на порог своих покоев служанку, не делая больше тайны из связи с близнецом. Своды Красного замка еще казались им самым надежным укрытием, и война еще не подошла к воротам столицы, дыша кровью и пламенем. И все же сейчас, несмотря на царившее вокруг безумие, Джейме чувствует себя точь-в-точь, как и тогда — спокойно, свободно, легко, смотрит на сестру так же, не отводя глаз. Разрешение остаться, пусть и обернутое в по-королевски ультимативное «хочу», окончательно сокрушает Джейме. Все, чего ему довольно сейчас — не размыкать объятий, чувствовать кожей близость сестры. Слушая мерное дыхание близнеца, он еще долго не может уснуть; наконец берет ее ладонь в свою и, переплетя их пальцы, касается мягко округлившегося живота Серсеи. С горькой нежностью к сестре и тому, что они снова сотворили вдвоем, он и проваливается в забытье. Джейме открывает глаза, когда в щели между ставнями уже просачивается в комнату серый предутренний свет. Что-то не так, чувствует он, что-то заставило его проснуться, вырвало из иссиня-черных глубин сна без всяких видений. Ему достаточно бросить взгляд на сестру, чтобы убедиться, что дело не в ней. Джейме лежит некоторое время, вслушиваясь в дремотную тишину дома, пока слух не ловит в отдалении чьи-то шаги. Поначалу звук их настолько слабый, что кажется порождением собственных напряженных мыслей; но постепенно шаги приближаются и становится понятно, что это не так, они так же реальны, как тепло кожи спящей рядом Серсеи. — В комнате пусто, — приходится почти задержать дыхание, чтобы разобрать доносящийся из соседней комнаты шепот. — Думаешь, бежали? — второй голос даже не в полную силу звучит тверже, Джейме кажется, что его обладатель старше своего собеседника. — Далеко им не уйти. Слышал, она едва не потеряла ребенка, а он провалялся в горячке целый день. — А где ее комната? — этот вопрос заставляет Джейме приподняться на постели. Рука сама тянется в сторону, но тут же с досадой сжимается в кулак, ибо Вдовьего Плача поблизости уж точно нет. — Эта? — кто-то по ту сторону двери пробует ее несильным толчком, но, слава Семерым, она не поддается. — Заперто. — После небольшой паузы тот же голос продолжает шепотом: — Я буду поблизости, если появятся новости, ты знаешь, где меня найти. Похоже, что собеседник ответил либо кивком головы, либо иным жестом, потому что дальше наступила тишина, нарушаемая только отдаляющимися — на сей раз — шагами. Выждав время, Джейме соскальзывает с кровати, подбирается к окну, но в зазор между ставнями невозможно ничего разобрать.***
Серсея засыпает быстро, почти моментально. Ей лучше всего спится после ночи любви с братом — она ощущает себя сытой, словно кошка, наевшаяся вдоволь сливок. Кажется, королева питается энергией своего близнеца, его слепым обожанием, его зависимой, сокрушительной любовью. Наутро она всегда свежа и бодра, а он, наоборот, обессиленный и немного поникший, словно провел ночь не с Серсеей, а с суккубом. Вот и сейчас, успокоенная ласками брата, Серсея сладко и крепко спит на его плече. Ей снятся яркие образы Красного замка, еще целого и невредимого, кубки с вином, корзины с фруктами и обезображенная голова Дейенерис, нанизанная на пику прямо у главных ворот. На лице драконьей королевы навеки застыла гримаса ужаса: рот ее отрыт в чудовищном крике, а глаза уже выклевали вороны, и опустевшие глазницы зияют пугающей чернотой. Серсея улыбается во сне. Внезапно женщину будит какое-то движение: она приоткрывает глаза, щурясь от пробивающегося в комнату солнечного света, и обнаруживает Джейме, стоящего у окна. Он судорожно всматривается куда-то, словно пытаясь кого-то выследить. Неясное беспокойство окончательно вырывает Серсею из объятий сна, и она усаживается на кровати, наблюдая за братом. Подняв с пола сброшенную в порыве страсти рубашку, Серсея одевается и поднимается с места, затем бесшумно становясь у Джейме за спиной. — Что случилось? — шепотом спрашивает она, чувствуя надвигающуюся опасность. Не дождавшись ответа, она окидывает взглядом комнату в поисках чего-то, что может послужить им оружием, если вдруг в комнату ворвутся прямо сейчас. С самого первого дня, когда стало известно, что хозяева дома в курсе их происхождения, Серсея ждала, что за ними придут. В комнате, как назло, ничего нет, и она вновь ощущает себя до крайности бессильной — что могут сделать беременная женщина и раненный калека против вооруженных солдат? За окном тихо, но близнецы все равно подозрительно вслушиваются в тишину. Так продолжается несколько минут, а затем раздается громкий звон колоколов где-то неподалеку, и кто-то на улице раскатистым голосом выкрикивает то, что заставляет Серсею ошеломленно замереть на месте: — Драконья королева мертва! Драконья королева мертва!