***
Слова брата теряют смысл, не достигая своей цели. Для Серсеи — это сейчас ненужный шум, пустой звук. Она так и стоит, замерев, глядя куда-то в пустоту. Где-то совсем близко кричат люди, хлопают двери, и громкий колокольный звон раздается со всех сторон, словно бы отовсюду сразу, но ничего из этого не имеет значения. «Драконья королева мертва» — пульсируют в висках, как заклинания, слова. Кто мог убить последнего Таргариена? Для Серсеи это не имеет никакого значения. Ни одичавшие варвары, от которых смердит за десяток лиг, ни огромные ящеры, чудовищные и смертоносные, ни сотни отличных солдат не спасли самопровозглашенную королеву от неминуемой гибели. Все равны перед богами. Все равны перед Неведомым. Драконья королева мертва. Серсея медленно шепчет эти зачарованные слова, точно пробуя их на вкус. Той, что спалила Королевскую Гавань дотла, больше нет. В это слишком сложно поверить, но внутренний голос твердит Серсее, что это правда. Кем бы ни был новый враг, смерть последнего Дракона означает, что ничего не закончено. Пальцы сами собой сжимаются в кулак, а губы расплываются в прежней ядовитой улыбке. Королева, наконец, обращает свой взор на брата, и ее лицо светится мрачным, отчаянным торжеством. — Мы можем вернуться, — говорит Серсея. Она словно разом растеряла всю мягкость и нежность, которую подарила ей беременность, и в голосе вновь зазвучала сталь. — Если Тирион жив, то сделать это будет нетрудно. Мысли путаются, и львица пытается лихорадочно сообразить, как лучше поступить. Может быть, еще не поздно выдать ребенка за наследника Эурона и получить поддержку Железных островов? Только кто правит там сейчас? Целы ли остальные запасы Дикого Огня, о которых рассказал ей Квиберн? Как вернуться, если к власти пришли Старки? Если Тирион мертв? Если новый узурпатор взошел на трон? Много вопросов, мало ответов. Казалось, Серсея забыла и о брате, и о ребенке — Железный трон вновь занял ее мысли, неутолимая жажда власти вновь завладела ее душой. Колокольный звон становится все громче. — Нам нужно бежать, скорее! — позабыв об осторожности, Серсея говорит громче, едва не срываясь на крик. — Джейме, надо бежать прямо сейчас! Безумие, что овладело королевой после услышанной новости, заставляет пренебрегать хрупкой безопасностью, вселяет уверенность, придает храбрости. Кажется, что Серсея, будто в детской игре, торопится поскорее занять Железный трон, пока этого не сделал кто-то более прыткий. Еще немного, и она сама сорвет засов и выскочит за дверь, попадая прямо в руки тому, кто еще недавно приходил по душу Джейме и может быть все еще находится у покоев Серсеи. — Джейме! Ради нашего ребенка, мы должны бежать сейчас! — львица снова переходит на шепот, глядя на своего близнеца. В зеленых глазах вновь разливается безумием дикий огонь.***
Напрасно Джейме отчаянно пытается внушить своей сестре, что в их нынешнем, до сих пор еще непрочном положении, лучшая тактика — ожидание. Веские, убедительные, разумные слова срываются с губ и без толку пропадают, тонут в окружающем близнецов гвалте. В какой-то момент ему хочется взять Серсею за плечи и хорошенько встряхнуть, прокричав ей в лицо: «Куда? Куда ты собираешься вернуться?» Королевская Гавань выжжена дотла, воздух над столицей пронизан страданием и смертью, под южным солнцем, на серых от осевшего пепла мостовых, гниют и разлагаются сотни трупов. Даже если дочь Безумного короля мертва точно так же, как все эти невинные люди, те, кто шел за нею через Узкое море, до сих пор в городе и представляют собой серьезную угрозу для двоих ослабленных и беззащитных, по сути, Ланнистеров. Вот только по глазам Серсеи, в которых, кажется, пляшут отсветы ее лихорадочных мыслей, по ее лицу, дышащему торжеством и каким-то гневным вдохновением, он понимает, что никакие увещевания не удержат ее здесь. Джейме замолкает и отшатывается от сестры — слишком хорошо в эту минуту она напоминает ту самую Серсею, которую он видел перед отбытием на Север. Ей не было никакого дела до него, что уж говорить об остальных, все, чего она желала — власти, безраздельного господства на Семью Королевствами, любой ценой. Тогда Джейме сделал свой выбор — он был для него очевидным. Теперь же, когда у сестры нет ни Красного замка, ни Квиберна, ни созданного им мрачного чудовища, облаченного в доспехи, ни союзника в лице Эурона Грейджоя — одним словом, когда у нее нет ничего и никого, кроме ее близнеца — Цареубийца сознает, что, правильно это в его глазах или неправильно, ему придется подчиниться воле сестры и последовать за ней в разрушенный, таящий сотню опасностей город. — Хорошо, — осторожно соглашается он с Серсеей, не спуская взгляда с ее лица. Джейме вовсе не нравится то состояние, в котором пребывает сейчас сестра, они оба снова балансируют на грани между установившимся согласием и новой распрей. — Воспользуемся всеобщей суматохой, бежим сейчас. Я возьму у себя в комнате вещи и вернусь за тобой. Будь готова, когда я приду. С этими словами Цареубийца выскальзывает за дверь. В доме, кажется, пусто — хозяева, взбудораженные вестью о смерти драконьей королевы, наверняка пытаются сейчас выведать хоть какие-то подробности. Джейме и сам не отказался бы узнать немного больше, но, коль они с сестрой в самом деле решили бежать, времени на это уже нет. Он спешит в отведенную ему комнату, чтобы сменить крестьянскую рубаху из тонкой шерсти на привычную, пусть и пропахшую кровью и дымом одежду и плащ… но замирает, едва не столкнувшись на пороге с незнакомым мужчиной. Беглого взгляда Джейме волне достаточно, чтобы понять — этот человек не вооружен, во всяком случае, в руках у него ничего нет, а на поясе не видно ни меча, ни кинжала, да и выглядит он не воином, а простым крестьянином. — Милорд, — незнакомец жестом увлекает Цареубийцу вглубь комнаты, и, когда дверь за ним мягко закрывается, продолжает шепотом: — Мы уж думали, что вы бежали. — Кто — «мы»? — Джейме по-прежнему предпочитает держаться от мужчины на некотором расстоянии, смотрит настороженно и цепко, быстро переводя взгляд с лица на руки и обратно. — Кто вы такой? Что вам нужно? — Я Кай, хозяин этого дома — мой отец. Здесь я по просьбе моего старого друга, сира Давоса… — Лукового рыцаря? — на какое-то мгновение в душе Джейме вспыхивает безумная надежда. Этот человек уже помог им с сестрой единожды, кроме того, действиями сира Давоса должен руководить никто иной как их младший брат. Множество вопросов вертится у Цареубийцы на языке, но он только кивает хозяйскому сыну, давая знак продолжать. — Именно, милорд. Здешний старый мейстер едва не выдал вас драконьей королеве, вот только ворона удалось перехватить. Лорд Тирион написал и отправил в Росби ответную записку, в которой назначил встречу и потребовал предъявить какое-нибудь доказательство того, что это действительно вы… после всего, что случилось в Королевской Гавани, он и впрямь сомневался, что вы живы. Сегодня ночью мы с прибывшим сиром Давосом поймали нашего конюха, он, по-видимому, был в сговоре с мейстером. Старик не дурак, чтобы идти на встречу самому, поэтому он отравил парнишку в условленное место с вашей золотой рукой. Мы искали вас, но комната была пуста, и я остался здесь на случай, если вы вернетесь. — Боги, — только и выдыхает Джейме. Ему приходится опереться рукой о стену, чтобы устоять на ногах, сейчас он просто оглушен бурей чувств — надеждой на помощь и спасение, облегчением и радостью от того, что Тириону снова удалось уберечь близнецов от верной гибели. Вот кто, значит, явился ночью в комнату, вот кто, значит, приходил в дом под утро… — Так значит, мой брат жив? А что драконья королева? Она в самом деле мертва? — Этого я не знаю, милорд, — крестьянин качает головой, словно извиняясь. — Гонец из Королевской гавани прибыл совсем недавно, я знаю не больше вашего. Но я здесь затем, чтобы передать вам, что сир Давос сейчас в Росби и готов помочь вам отправиться за Узкое море. Лорд Тирион велел ему это сделать, если вы — и в самом деле вы. Он ждет вас, милорд, и если вам будет угодно, я проведу вас к нему. Может быть, Джейме и не стоит так слепо доверять этому человеку, но его рассказ кажется вполне понятным и логичным. Вряд ли крестьянин смог бы сочинить его так складно, но если он просто повторяет слова, сказанные устами более могущественного и опасного человека, то… Какое-то мгновение Цареубийца колеблется, однако это шанс, и шанс немалый. Быть может, Луковый рыцарь — если он и впрямь здесь — скажет им намного больше, и либо это убедит Серсею отступить, либо укрепит ее решение вернуться в столицу. Наскоро переодевшись, он отправляется в комнату сестры.***
Находиться в одиночестве, когда за стенами этого небольшого и такого ненадежного домика царит настоящий хаос, Серсее совсем не хочется. Она из скучающего любопытства подходит к ящику с вещами и с удивлением обнаруживает, что все еще вещи, в том числе и золотые кольца, с которыми она давно уже мысленно распрощалась, целы. Поразмыслив пару мгновений, Серсея решает переодеться — бархатные лохмотья куда приятнее к телу, чем крестьянская рубаха. Нарядившись в то, что было когда-то королевским платьем, она тенью выходит из комнаты, чтобы найти Джейме и отправиться в путь. Ей не хочется находиться здесь больше ни минуты. Дверь в комнату брата закрыта, но Серсея слышит приглушенные голоса, доносящиеся оттуда, и один из этих голосов вне всяких сомнений принадлежит Джейме. Серсея решает подслушать, о чем и с кем говорит брат, потому замирает у самой двери, затаив дыхание. Разумеется, она слышит разговор не с начала, но суть ясна — Тирион жив, если верить этому человеку, а Давос Сиворт ожидает их в Росби. Новость о добром здравии карлика никак не радует и не огорчает Серсею, она принимает это как данность. Удивительно только стойкое желание Тириона отправить близнецов за Узкое море, словно он желает избавиться от них. Джейме будет счастлив послушать младшего брата и уехать подальше — кажется, он так и не оставил эту идею, но для Серсеи смерть драконьей королевы многое изменила. Она просто обязана вернуться обратно и доказать себе и всем своим врагам, что Серсею Ланнистер, первую своего имени, нельзя так просто уничтожить. У нее не осталось ничего, но она начнет сначала и даже построит новое королевство на руинах и пепле, если потребуется. У нее еще будут дети: маленькие львы, принцы и принцессы, будут править Семью Королевствами, и люди будут чтить славный род Ланнистеров многие века. Внутри у Серсеи все кипит азартной воинственностью, жаждой получить свое. Иногда она даже жалеет, что не родилась одной из рода Таргариенов — если бы у нее были драконы, разве посмел бы кто-то встать у нее на пути? Драконья королева, шлюха табунщика, настолько глупа, что так легко потеряла все, что у нее было, думает Серсея. Джейме говорит, что новый враг может быть куда опаснее матери драконов, но Серсея почему-то уверена, что Дейенерис погубила саму себя. Мысли путаются, кровь стучит в висках, и Серсее очень хочется уберечь себя от опрометчивых поступков, однако она помнит, что случилось в прошлый раз. Потому, едва Джейме выходит из комнаты, она резко приближается к нему и целует — облекая всю свою ярость в этот жаркий поцелуй. — Я все слышала, Джейме, — шепчет она в губы брата. — Это наш шанс, мы должны рискнуть.***
Новые имена, тихая размеренная жизнь в краю, где никому нет дела до двоих чужеземцев, мало чем выделяющихся из сотен других, тех, кто стекается в Вольные Города в поисках лучшей судьбы — это видение, прекрасное в своей зыбкости и невозможности, снова и снова притягивало мысленный взор Джейме в последние дни. Виделся ему светлого камня дом, надежно скрытый от чужих любопытных взоров небольшим садом, виноградные лозы, увивающие побеленные полуденным солнцем стены. Виделся мужчина, воин, оставивший позади черную грязь и седой дым ратных полей, за которыми не разобрать ни алых с золотом, ни иных знамен; воин, чей меч, обагренный несчетное количество раз, занял наконец свое место на стене, над большим очагом. Здесь же, рядом — золотоволосая женщина, в ее осанке и горделивой линии плеч, в высоко вздернутом подбородке, в выражении чуть прищуренных зеленых глаз легко угадывается наследница старинного и благородного дома. Ладони женщины покоятся на мягко округлившемся животе, взгляд ее встречается со взглядом мужчины; вместе они — точно два зеркала, пустующие, если одно из них не обращено к другому. Каким бы соблазнительным ни было это видение после всех долгих месяцев, пронизанных ледяными ветрами зимы, смрадным дыханием смерти, подступившей к винтерфелльским стенам, месяцев, пропитанных соленой кровью, потом и гарью, Цареубийца отпускает его в ту секунду, когда отвечает на поцелуй сестры. Джейме пьет его — жгучий, пряный, горчащий, как та чаша, которую он столько лет делит со своим близнецом и которую еще только предстоит разделить. Он знает, что Серсея ни за что не отступит назад, ни за Узкое море, ни в родные Западные земли, назло и вопреки всему она вернется в разрушенную, обращенную в прах столицу, чтобы умереть или стать королевой этих темных времен. Он же — последует за сестрой. — Идем, — выдыхает Джейме в ответ, отрываясь наконец от губ близнеца и заглядывая ей в глаза. Может быть, в глубине души он до сих пор не разделяет ее безумной уверенности в том, что возвращение в Королевскую Гавань — единственно верное для них решение, но не может хотя бы на мгновение не откликнуться, не заразиться от Серсеи этим чувством. — У львов еще достаточно силы и гнева, чтобы сражаться — за нас, за нашего ребенка, за право дать ему лучшее, что есть в этом мире. Вместе мы победим их всех, — шепчет он, касаясь губами лба сестры, не зная, кого убеждает больше своими горячими словами — ее или себя. Пока все заняты пришедшими из столицы новостями, близнецы следом за хозяйским сыном выскальзывают из дома через черный вход. На заднем дворе пустынно, но осторожность не помешает — приходится постоянно озираться по сторонам. Неизвестно, кого еще старый мейстер посвятил в случайно открытую им тайну, и пусть сама драконья королева больше не заплатит за нее звонкой монетой, по Королевской Гавани все еще рыщут ее сторонники. Тайными тропами и переулками Кай проводит брата и сестру к одному из покосившихся домов, расположенном на самом краю деревни. Условный знак — короткий дробный стук — приоткрывает перед беглецами сухого, потемневшего дерева дверь. — Это я, Бэт, — вполголоса произносит их спаситель отворившей им немолодой женщине. Та лишь безмолвно кивает, а затем, выглянув наружу и удостоверившись, что поблизости никого нет, запирает дверь изнутри на засов. Внутри дома царят безмолвие и полутьма, пахнет сыростью и плесенью. Джейме каждую секунду ожидает какого-нибудь подвоха, но крестьянин их не обманывает — в одной из дальних комнат близнецов действительно ждет Луковый рыцарь. — Боюсь, что новости, которые пришли из Королевской Гавани рано утром, обрадуют вас так же, как огорчат, — произносит сир Давос в ответ на вопросительный взгляд Цареубийцы.***
«Твоя любовь — это болезнь, которая однажды погубит тебя. Серсея — это болезнь». Так сказала перед смертью Оленна Тирелл своему отравителю и была права. У когда-то блистательного и непобедимого Джейме Ланнистера была всего одна слабость, которой он охотно поддавался раз за разом — его сестра. Серсея прекрасно знала, что сумеет обратить прахом все мечты близнеца о чудесном спасении и бегстве одним лишь поцелуем. Огненной, черной страстью она выжигала в душе Джейме все сомнения и страхи, словно гипнотизируя его и убеждая в правильности выбора. Он всегда слепо шел за ней с того самого момента, как появился на свет, держа ее за ногу. Отправится он за ней и сейчас. «Идем» — говорит Джейме, и Серсея прячет победную улыбку. Она снова сделала это. Снова. На улице пустынно, но все еще опасно для золотых львов, однако Серсея больше не чувствует никакого страха. Смерть драконьей королевы вселила в нее какую-то слепую убежденность в том, что теперь все будет иначе. Когда близнецов отводят к одному из самых старых на вид крестьянских домов, Джейме испуганно озирается, словно ждет, что на них вот-вот нападут, и эта трусость раздражает Серсею. Что стало с ее смелым рыцарем? Да, при нем нет никакого оружия, но разве он не понимает, что боги даруют им новый шанс? Серсея совсем не удивляется, когда в одной из комнат, их действительно ожидает сир Давос. Она внимательно изучает Лукового рыцаря: этому усталому немолодому мужчине с потухшим взглядом совершенно безразличны жизни близнецов, и он только послушно выполняет поручения, мечтая о покое. Сир Давос говорит ровно, безо всяких интонаций, а его серьезный, но притом скучающий, как кажется Серсее, взгляд всецело обращен к Джейме, он словно не замечает бывшую королеву. — Дейенерис мертва, — говорит Луковый рыцарь без капли сожаления. — А ваш брат признан изменником и будет осужден. Серсея едва сдерживает улыбку. Она ощущает какую-то едкую, болезненную радость оттого, что Тирион все-таки предал свою королеву. Когда-то львица мечтала о смерти младшего брата, но теперь тот факт, что Тирион жив, несет успокоение. В такие тяжелые для их семьи времена, Серсея рада каждому выжившему Ланнистеру. — Позвольте узнать, кем он будет осужден, после смерти узурпаторши? — Серсея, наконец, обращает внимание Давоса на себя. Узурпаторша — это самое безобидное, что смогла подобрать Серсея — у нее на языке вертелась сотня нелестных прозвищ для самопровозглашенной королевы. — Вероятно, вы знаете куда больше нашего, — львица сделала шаг вперед. Несмотря на то, что ее изодранное платье больше напоминало лохмотья, она держалась горделиво, расправив плечи и высоко подняв голову, как и подобает королеве. — Как это случилось? Кто уничтожил безумную девку Таргариен? Она обернулась, посмотрела на Джейме и добавила: — Что теперь будет с нашим братом? Расскажите все, что знаете, сир Давос.***
Подобно тому, как вслед за алой кометой по небесам простирается менее яркий, но долгий след, так и за вестью о смерти драконьей королевы кровавым шлейфом тянулись другие, не слишком-то утешительные новости. Бессильная, горькая ярость закипает в груди Джейме, стесняя дыхание, когда он слышит о судьбе их младшего брата, рука сама тянется туда, где прежде в ножнах ожидал своего часа Вдовий Плач… и медленно опускается на полпути. Еще много времени спустя после того, как у Цареубийцы отняли кисть, он чувствовал ее так же ясно, как прежде; продолжение руки любого воина, меч, остался где-то у прибрежных скал, на дне лодки, однако Джейме до сих пор по привычке ощущает летучую легкость валирийской стали у правого бедра. Нужно будет вернуться за Вдовьим Плачем во что бы то ни стало, решает он про себя, и тут же обращается в слух, потому что сир Давос продолжает свой рассказ. — Вместе с лордом Тирионом мы обошли те улицы, которые пострадали меньше других, — пока бесстрастный голос Лукового рыцаря излагает известные ему факты, Джейме украдкой поглядывает на сестру — изменит ли она свое решение после услышанного или останется непоколебима? — Город почти полностью разрушен, большая часть жителей мертва. Те, кого пощадило драконье пламя и дикий огонь, погибли от рук дотракийцев и Безупречных. Еще вчера утром они на наших глазах резали глотки пленным королевским солдатам. Надежды на то, что войска Ланнистеров уцелели, у Джейме и вовсе не было. От кораблей Грейджоя также остались одни щепки, и при мысли о том, что у них с сестрой за плечами нет ни флота, ни армии, Цареубийца чувствует странную пустоту внутри. Не злость, не отчаяние, не отрицание — нет, пустоту, в которую осыпается, как лепестки с цветущего дерева, седой пепел. — Всему остальному я уже не был свидетелем, поскольку лорд Тирион отправил меня в Росби, — продолжает тем временем сир Давос. Его взгляд, усталый, но твердый, обращается то к бывшей королеве, то к ее близнецу. — Но, говорят, ваш брат прилюдно сорвал со своей груди знак десницы, тем самым отказываясь служить наследнице Таргариенов. Его, разумеется, тут же схватили Безупречные и бросили в темницу. Вы хотите знать, кто расправился с Бурерожденной, но это темная история, известная мне, опять же, лишь по чужим словам. Говорят, что Джон Сноу убил ее прямо у подножия железного престола, но это трудно утверждать, потому что тела до сих пор не нашли. Ни там, ни где-либо еще — его унес дракон, прежде расплавив трон до самого основания. Итак, Дейенерис убита бастардом Неда Старка, а Железного трона больше нет. Джейме на мгновение прикрывает глаза, а затем, открыв их снова, бросает быстрый взгляд на сестру. Вряд ли весть о том, что останки драконьей королевы исчезли, доставила Серсее удовольствие. Ее близнец был уверен в том, что львица не отказалась бы увидеть свою соперницу окончательно, бесповоротно поверженной и сполна насладилась этим зрелищем. — Что же будет теперь? — спрашивает он сира Давоса, и тот, заложив руки за спину, задумывается на мгновение. — Мне известно только, что вороны уже несут вести о смерти Дейенерис Таргариен к лордам Вестероса. Вероятно, как только представители правящих домов соберутся в Королевской гавани, будут решены судьбы и вашего брата, и Джона Сноу, и всех Семи Королевств, — слова Лукового рыцаря заставляют Джейме, прикусив губу, опустить глаза в пол. Из северных земель в столицу непременно прибудут Старки, а там, где ступает леди Санса, обязательно следом пройдет оберегающая ее женщина-рыцарь. Так уж велит им с сиром Бриенной долг — сопровождать своих королев. Джейме дышится труднее от мысли, что, по всей видимости, им с Тартской девой снова придется встретиться, хуже того — им придется встретиться на глазах у его сестры. Полные холодной ярости угрозы до сих пор звучали в ушах, и, зная Серсею, ее близнец охотно допускал — она ни за что не отступится от столь желанной мести. — Я должен вернуть вам это, — спохватывается меж тем Луковый рыцарь, протягивая золотую кисть. Джейме растерянно принимает ее, поблагодарив, однако, вполголоса. — Когда еще была жива Дейенерис, ваш брат отправил меня в Росби с поручением — помочь вам отплыть за Узкое море. Однако теперь все изменилось, и Ланнистеры вправе наравне с другими правящими домами участвовать в будущем совете. При этом я не могу обещать, что в столице вам будет безопасно, ибо она до сих пор в руках Безупречных. Я дал лорду Тириону слово помочь его близким, и если в моих силах что-то сделать для вас, то я слушаю.***
Столица уничтожена, большинство горожан погибли. Даже Железный трон не выстоял в кровопролитной борьбе за корону и сгинул вместе с Королевской Гаванью, вслед за последней узурпаторшей, безумной драконьей королевой. Все те, кто боролись за трон, теперь мертвы, обратились в пепел, и их прах разносит теплый ветер, предвещающий окончание зимы. Все, но не Серсея. Всегда считавшая сущей ересью все религии на свете, львица уверовала в богов. Эта избранность, которую она ощущала всем сердцем, наполняла израненную душу Серсеи надеждой. — Очень жаль, сир Давос, что тело Дейенерис Таргариен забрала с собой летающая тварь. Думаю, многие пожелали бы увидеть ее голову на пике, чтобы наверняка убедиться в окончании войны, — очевидно, что Луковый рыцарь был совершенно не настроен на то, чтобы вступать в разговор с бывшей королевой, но Серсея смолчать не смогла. В голосе ее появилась привычная сталь, словно и не было никогда той сломленной женщины, готовой расстаться со всем своим венценосным прошлым и похоронить его на морском дне. Новость о том, что Джон Сноу, возлюбленный Бурерожденной, и стал ее убийцей, так же не осталась незамеченной Серсеей. — Чем больше людей ты любишь, тем ты слабее, — ядовито заметила она. Однажды Серсея уже говорила это наивной пташке, северной голубке, которая боялась каждого шороха и заглядывала в рот золотоволосой королеве. Серсее еще только предстояло увидеть, какой теперь стала Санса Старк. Сир Давос снова обращает свой суровый взор на Джейме и говорит что-то про грядущий совет. Однако Серсея смотрит на близнеца и замечает, как тот вмиг поник и спрятал взгляд, сделавшись каким-то беспомощным и виноватым. Как молния поражает Серсею догадка о том, что вместе со Старками прибудет на руины столицы и беловолосая корова. — Сир Давос, — громче, чем положено, обращается к мужчине львица. — Известно ли вам, жива ли огромная женщина-рыцарь, всюду сопровождающая Сансу Старк? Выжила ли она в битве за Винтерфелл? — Бриенна, — спокойно и медленно отвечает Давос, точно разговаривая с ребенком. — Ее зовут Бриенна. Думаю, вашему брату лучше всех известно о том, что она жива и, разумеется, она прибудет в столицу. Джейме по-прежнему не смотрит на сестру, сосредоточив все свое внимание на вернувшейся к нему золотой руке. Это к лучшему, что он не видит взгляда своей королевы — полного решительной, разрушающей ярости. Совсем как в тот день, когда Мелара Хезерспун посмела поинтересоваться у Мэгги-Лягушки, выйдет ли она замуж за Джейме. Колдунья сообщила ей в ответ, что она погибнет той же ночью. Так и случилось. — Говорят, что если ты увидишь отражение луны в колодце и загадаешь желание, то оно сбудется, — подзадоривала юная Серсея Ланнистер свою подругу, когда они, загулявшись дотемна, набрели на старый лесной колодец. — Но Серси, мне придется подойти к краю. Там темно, и я боюсь упасть, — неуверенно ответила Мелара. Она всегда была осторожной и рассудительной девочкой. — Ты хочешь выйти замуж за моего брата или нет? — рассержено отозвалась Серсея. — Если ты испугаешься, я ему все расскажу, и он ни за что не женится на такой трусихе, как ты. Мелара всегда побаивалась свою не по-детски властную подругу, кроме того, она действительно была влюблена в ее близнеца, потому послушно кивнула и осторожно приблизилась к краю. — Я все равно ничего не вижу, Серси, — дрожащим голосом сказала она. — Так взгляни поближе! — злорадно посоветовала Серсея, перед тем, как толкнуть подругу в спину. Громкий крик, эхом отражавшийся от стен колодца, и такой же громкий всплеск. Удивительная штука — память. Серсея вытеснила это воспоминание и всю жизнь была искренне уверена, что Мелара утонула сама, оттого еще больше опасаясь предсказания колдуньи. Теперь же Серсея не верила ни в какие предсказания. Ей казалось, что ее судьба предопределена высшими силами, совсем не так, как предсказала ей Мегги-Лягушка. Она, словно феникс, возродилась из пепла, и теперь готова к новому началу. — Если вы хотите нам помочь, сир Давос, то позаботьтесь о том, чтобы мы в целости и сохранности прибыли в столицу, — Серсея не дала Джейме даже слова вставить, зная, что он, наверняка, попытается ее отговорить. — Мы должны во что бы то ни стало присутствовать на совете. Возможно, от нас зависит не только судьба нашего брата, но и судьба Семи Королевств. Наконец, Серсея встретилась взглядом со своим близнецом и улыбнулась. Совсем так же, как в тот момент, когда Эурон Грейджой преподнес ей в подарок пленную Элларию Сэнд.***
За годы носки золотая кисть значительно потускнела, поблекла, как и ее хозяин, некогда ослепительный и великолепный лев. Джейме и сам сейчас чувствует себя не более чем вещью, вернувшейся в руки прежней обладательницы — пусть такой же потрепанной и обветшалой, как этот протез, но выбор у его сестры сейчас поистине невелик. Пелена слепой страсти падает с глаз, стоит Серсее заговорить вслух о женщине в доспехах, и знакомое отвращение жалит изнутри ядовитой змеей. Еще более тягостным и болезненным кажется это чувство от того, что Джейме знает — ненависть к близнецу, от которой он сейчас задыхается так же, как прошедшей ночью — от обожания и похоти, есть ничто иное как продолжение его ненависти к самому себе. Жадно вслушиваясь в интонации сестры, Цареубийца сознает: ни за что на свете львица не упустит возможности расквитаться с той, что покусилась на ее собственность. — Вы уверены, что хотите именно этого? — Джейме наконец отрывается от протеза, который все это время рассматривал с преувеличенным вниманием, и замечает, как Луковый рыцарь, вскинув бровь, окидывает недоверчивым взглядом его сестру. — В столице до сих пор трудно дышать из-за смога и гари, нечистот и трупов, разлагающихся прямо под солнцем. Большая часть домов разрушена, и я, право, не знаю, где вы могли бы разместиться без риска для жизни. Мы разослали воронов лордам окрестных домов с просьбой прислать людей на подмогу, но даже если нам выделят горстку крестьян, пройти по нескольким улицам Королевской гавани без опасений можно будет самое меньшее через неделю — именно тогда, по нашим скромным подсчетам, в город прибудут первые представители правящих домов. Цареубийца мысленно прикидывает, кого еще им стоит ожидать на совете, кроме северян. Розы Тиреллов выжжены диким огнем, лордом Штормового Предела волей драконьей королевы назначен бастард, но имеет ли это решение сейчас хоть какую-то силу? Если не считать этих двух домов, то все остальные — Старки, Грейджои, Талли, Мартеллы, Аррены, и, разумеется, последние львы — соберутся на руинах столицы, чтобы решить судьбу Семи Королевств. Как бы бесконечно прав ни был Луковый рыцарь, пытавшийся внушить близнецам опасность пребывания в Королевской Гавани, по зеленым глазам Серсеи ясно читается: она не намерена ждать. Джейме остается лишь гадать, что у нее на уме, одно он знает совершенно точно: ему нужно будет сопровождать сестру в этом рискованном путешествии, и не только потому, что она носит под сердцем их общее дитя, не только потому, что она в одночасье лишилась всех своих союзников, за исключением родных братьев, не только потому, что ему нужно быть рядом с Серсеей в тот день, когда ее пути пересекутся с путями Тартской девы. Хочет Цареубийца того или нет, он повязан с близнецом духом и кровью, ему ни за что не освободиться от этого проклятия. Он не уверен даже, что эти оковы разрушит смерть — боги уже наверняка приготовили для львов, совершивших, кажется, все мыслимые грехи, местечко на двоих в седьмом пекле. — Полагаю, мне удастся доставить вас в столицу в целости и сохранности, — говорит сир Давос с легким раздраженным вздохом, по-видимому, понимая, что его речи не произвели на бывшую королеву должного впечатления. — Однако ручаться за вашу безопасность в ее стенах я, увы, не могу. При всем уважении к вашему брату, я не могу посвятить вам все свое время и все свои силы. — Не беспокойтесь, сир Давос, — подает голос Джейме, и старый рыцарь обращает к нему свой бесстрастный взгляд — кажется, годы службы Станнису Баратеону все же не прошли для него даром. — В Королевской Гавани о своей сестре позабочусь я, — в глазах Лукового рыцаря проскальзывает явное сомнение, да и сам говорящий сознает, насколько уязвимым выглядит. — Однако до отъезда в столицу мне хотелось бы вернуться на берег. В лодке осталось… кое-что важное, — Джейме бросает взгляд на близнеца, надеясь, что для нее его слова прозвучали не как вызов.***
Каждый раз, когда речь заходила о Тартской деве, Джейме неуловимо менялся. Серсея кожей ощущала, как в брате закипает бессильная ярость. Слепое обожание, с котором смотрел Цареубийца на своего близнеца, сменялось отчаянной ненавистью, и яркие глаза Джейме вмиг темнели, приобретая неприятный, болотный оттенок. Серсея не знала, что именно случилось там, на Севере, и знать об этом ей, пожалуй, не хотелось. Она старалась не думать о том, что заставило ее брата разделить ложе с уродливой великаншей, старалась отогнать навязчивые картинки, которые возникали раз за разом перед ее глазами, когда речь снова заходила о Бриенне. Все тщетно. Вот веснушчатая, белокожая корова заливается краской с головы до пят, едва Джейме приближается к ней. Она, абсолютно точно, невинна, и даже вино, которое они оба, наверняка, пригубили перед тем, как уединиться, не умаляет смущение Тартской девы. Джейме нагл и требователен, потому что с этой женщиной он может позволить себе таким быть. Он не позволяет Бриенне больше прятаться за одеянием, желая поскорее увидеть ее несуразное нагое тело, и срывает здоровой рукой бесформенную ночную рубашку. Тартская дева в ужасе округляет свои коровьи глаза, а Джейме, чтобы ей было не так страшно, накрывает ее узкие губы своими в жестком, властном поцелуе. Серсея чувствует, как ее мутит. Она встряхивает головой, желая избавиться от омерзительной картины, которую подкинуло ей разыгравшееся воображение, и прикладывает к губам ладонь, глубоко вдыхая воздух через нос. Однако приступ тошноты отступает, и Серсея, вновь глубоко вздохнув, окончательно возвращается в реальность. В этот миг она не может смотреть на Джейме без отвращения. — Вам нехорошо? — бесцветным голосом спрашивает Луковый рыцарь, заметив странное поведение королевы. — Да, я в порядке, — сухо отзывается Серсея, которой все же быстро удается взять себя в руки. — Когда мы можем отправляться, сир Давос? Давос, явно не слишком довольный таким положением дел, становится еще более хмурым: — Если вам так нужно вернуться на берег, полагаю, отправимся ночью. А пока вас накормят, и вы сможете немного отдохнуть. Серсея догадывается, что речь идет о мече, поэтому не спорит. Если для Джейме — это больше, чем оружие, то для королевы этот предмет хранит память прикосновений ее драгоценного Джоффри. До наступления темноты еще достаточно времени, потому Луковый рыцарь покидает близнецов и удаляется в свою комнату. Серсея делает то же самое — сейчас ей совсем не хочется ни видеть брата, ни говорить с ним. Комнатка, которую отвели Ланнистерам — одну на двоих — напоминает, скорее, тесную каморку. По сравнению с ней, предыдущее пристанище могло бы показаться хоромами. Хозяйка так же не нравится Серсее — у немолодой крестьянки недобрый взгляд, и она смутно напоминает львице Мэгги-Лягушку. Оставшись в одиночестве, Серсея решает проверить сохранность своих немногочисленных вещей: отец учил, что золото открывает любые двери. Все ее кольца пока на месте, и Серсея принимает решение надеть на палец хотя бы одно. Самое неприметное золотое колечко без дополнительных украшений — подарок Эурона Грейджоя. Все таинство этого подарка заключалось в том, что кольцо открывалось, и в нем можно было сохранить яд. Пират подарил его Серсее после их первой ночи — он наверняка знал, как угодить своей королеве. Львица погладила украшение, очертив кончиком пальца его изгибы, и едва заметно улыбнулась. Она немного скучала по Эурону, который всегда мог ее развеселить и, пусть только на время, унять ее боль. Серсея испытывала благодарность к нему, но была уверена: его смерть закономерна. Львица и Кракен никогда не ужились бы вместе, подобно тому, как не могут быть вместе Север и Юг, небо и море. Тем не менее, ей хотелось бы убить его самой, совсем иначе, искупавшись вдоволь в смертельной и черной страсти, которая между ними была. Однако Джейме решил все за сестру, и потому — за ней теперь долг, а Ланнистеры, как известно, платят долги всегда.***
Не нужно обладать проницательностью младшего брата, чтобы понять — будет лучше, если на некоторое время львица останется в одиночестве. Джейме не пытается заговорить с сестрой, лишь провожает взглядом, когда она покидает комнату, исполненная величия и непоколебимой убежденности в собственной правоте. Выражение, застывшее на лице Серсеи, слишком хорошо знакомо ее близнецу — спокойствие Цареубийцы уже не раз разбивалось об эту же самодовольную, насмешливую, непроницаемую маску, унаследованную сестрицей от их незабвенного отца. Сейчас, кажется, близнецам даже дышится тяжелее друг с другом рядом, поэтому Джейме, не желая, чтобы это напряжение возросло еще больше, не следует за Серсеей в отведенные для них обоих покои. Подавленный, терзаемый тоской и глухой враждебностью, он окликает приведшего их сюда крестьянина. — Да, милорд? — глядя в простое, грубое, точно вылепленное рукой бесталанного скульптора, лицо Кая, Цареубийца на мгновение пытается представить себе его повседневную, лишенную всяких страстей жизнь. Не получается, и Джейме морщится с досадой и легким раздражением. Он и сам не понимает, откуда свалились на него эти чувства — будто ночное опьянение близостью Серсеи перебродило в его душе в некое подобие горького похмелья. — Далеко отсюда от берега? — спрашивает Цареубийца не слишком-то учтиво, испытывая только непреодолимое, зудящее желание оказаться подальше отсюда, от невозмутимого взгляда сестры, от всей той муки, которую она причиняет ему одним только своим присутствием. — Успеем вернуться к вечеру, если отправимся сейчас? — Отчего же нет, — равнодушно пожимает плечами крестьянин, и Джейме, не задумываясь, хватается за эту возможность вырваться ненадолго, хлебнуть свежего воздуха, позабыть о никуда не девшихся распрях с близнецом. Он отказывается от обеда, предложенного полусонной старухой, повелев Каю прихватить с собою немного хлеба и сыра. Не хочется оставаться здесь ни минуты, ощущение собственной уязвимости гнетет Джейме, гонит из и без того не слишком гостеприимных стен — туда, где остался его меч, его Вдовий Плач. Под открытым небом гнев Цареубийцы, его душевное смятение слегка угасают, растворяются в серебрящейся на солнце листве, в острой траве, в воздухе, который по мере приближения к берегу наполняется запахом соли. Крестьянин бредет чуть позади, за спиной, но Джейме, погруженный в свои мысли, как будто и не ощущает его присутствия. Лишь один раз останавливаются они, чтобы поесть, но и тогда почти не говорят друг с другом. Джейме щурится, глядя вверх, на золотистый свет, просачивающийся сквозь ветви деревьев, дышит им, позабытым за месяцы, проведенные в северных землях. Когда они наконец достигают прибрежных скал, лучи эти начинают отливать предвещающими закат янтарем и медью. Лодка со всем содержимым ждет там, где Цареубийца ее и оставил — найдя взглядом их жалкое суденышко, он поспешно спускается к нему, балансируя среди мокрых, скользких камней, чувствуя на лице мелкие водяные брызги. Меч лежит на дне лодки, никем не тронутый, лишь ножны сверкают на свету, орошенные солёной морской волной. С горькой гордостью Джейме касается рукояти, извлекает Вдовий Плач из ножен на несколько дюймов, и в лучах заходящего солнца валирийская сталь вспыхивает густым багрянцем. Возвращаются они уже в сумерках, и, ступая на порог крестьянского дома, Джейме уже не чувствует себя во власти той бури, которой был охвачен ещё несколько часов назад. Им с сестрой нельзя воевать друг с другом, несмотря на все противоречия. Если начнут, то остановиться уже не смогут, и тогда всем, кто ненавидит Ланнистеров, останется только потирать руки в ожидании, когда же львы сами истребят друг друга. Джейме входит в комнату, отведённую для них с близнецом. — Я готов отправляться в столицу, дорогая сестра.***
Предоставленная самой себе львица, после тягостных дум, забылась беспокойным сном без сновидений. Кровать была очень жесткой, неуютной и немыслимо неудобной для привыкшей к мягким перинам королевы, потому она часто просыпалась, тут же засыпая снова, помаявшись так до обеда. Хозяйка, та самая неприятная, по мнению Серсеи, женщина, разбудила ее окончательно, когда принесла в скромные покои близнецов такой же скромный обед: немного сыра и хлеба. — У тебя есть вино? — первым делом спросила Серсея, усевшись на кровати. Она чувствовала себя еще более разбитой, чем до того, как уснула. К сонливой слабости прибавилась головная боль. — Но госпожа… Вы ведь носите дитя… — осторожно ответила женщина, искоса поглядывая на Серсею. — Мне лучше знать, что можно, а что нельзя. Принеси мне вина, — резко перебила королева. Женщина кивнула и удалилась, вернувшись через несколько минут с графином и деревянным кубком, поставив все это перед Серсеей. Львица кивком поблагодарила хозяйку, обозначив, что та может идти, и приступила к трапезе. Она надеялась, что Джейме не нарушит ее покой, потому что все еще не пришла в себя после утреннего разговора с Луковым рыцарем. Отобедав, королева приступила к главному своему десерту и налила пурпурный напиток в кубок. В иной раз ни за что Серсея не позволила бы себе поддаться этой слабости, зная, что ребенку не пойдет это на пользу. Только теперь, когда между ней и братом безмолвной стеной стояла сир Бриенна Тарт, ей хотелось забыться. Вино служило Серсее добрым другом, не раз помогая утолить боль и заглушить отчаяние. Сделав маленький глоток, она отметила, что вино, несмотря на явно небогатых хозяев дома, вполне недурственно. Один глоток, второй… Однажды Роберт настоял на том, чтобы его жена, ранее не бравшая в рот ни капли спиртного, отведала великолепный напиток богов — красное борское. С тех самых пор, этот дивный напиток всегда находился рядом с золотоволосой королевой. Подобно лучшему из успокаивающих отваров, пурпурное зелье умиротворяло Серсею. Боль отступала, и с каждым новым глотком даже дышалось легче. Королева не заметила, как штоф опустел, и на самом донышке кубка остался последний глоток. Перед глазами плыло, но это было приятно. Ей вновь захотелось спать, и она даже прилегла на кровать, думая, что у нее еще достаточно времени, но на пороге появился Джейме. Кажется, он хотел отправляться в путь прямо сейчас, но Серсея его желаний не разделяла. — Джейме, — томным голосом позвала она. — Подойди ко мне. Обида, боль, жгучая ревность — все это куда-то исчезло. Вино прекрасно исцеляло израненную душу Серсеи. Она хмурилась, пытаясь вспомнить, почему не хотела видеть близнеца, но никак не могла собрать картину воедино. Все, что ей хотелось — поцеловать его. Прямо сейчас.***
Произнесенные слова тонут в тесноте и полумраке скудно обставленной комнатки. Алые блики догорающего заката ложатся на голые, ничем не украшенные стены, его слабые, точно далекие отсветы огня, краски играют на сияющем в полутьме лице сестры — взглядом Джейме быстро находит ее, лежащую на кровати. Что-то в Серсее — в ее излишне мягкой, расслабленной позе, в медленном, точно через силу звучащем тоне ее голоса — настораживает, рождает пока ещё смутное подозрение, и, оглядевшись кругом, он наконец понимает, в чем дело. Пары шагов хватает Джейме, чтобы подойти к крохотному столу, на котором рядом с грубой миской стоят опустевший графин и кубок. Взяв его в руки и бросив взгляд вглубь, Цареубийца с бессильной яростью понимает: все верно, на самом дне кубка темнеет, шелково искрится и благоухает летним хмелем последний глоток вина. Чего угодно ожидал Джейме от близнеца — гордого и неуступчивого молчания, гнева, диким огнем пляшущего в глубине зеленых глаз — чего угодно, только не этого. От неожиданности он даже не может как следует рассердиться на Серсею, так легко поддавшуюся своей губительной слабости, обращает поток негодующих мыслей в иное русло. В первое мгновение ему хочется швырнуть деревянный кубок обратно на стол, найти эту треклятую старуху, хозяйку дома, чтобы сполна высказать все, что причитается ей за такую добрую службу. Заставляя себя остыть — в конце концов, несгибаемой воле его сестры покорялись и куда более могущественные и крепкие люди, а уж старой крестьянке и вовсе с ней было не совладать — Джейме оставляет чашу с недопитым вином в стороне и наконец приближается к кровати. Досада на некстати захмелевшую сестру мешается в душе его с печальной нежностью и сознанием собственной, пусть и нечаянной, вины — не следовало всё-таки оставлять Серсею одну сейчас, когда они едва избежали падения в одну бездну и пока ещё стоят на краю другой. Джейме со вздохом опускается на колени рядом с убогим ложем, даже отдаленно не похожем на мягкую постель в королевских покоях, смотрит долгим взглядом в лицо близнеца. Кажется, из всех отпрысков Тайвина Ланнистера он, старший сын, единственный не имел фатального пристрастия к вину — зато, словно посмеявшись над Цареубийцей, боги сполна одарили его болезненной, порочной зависимостью от собственной сестры. — Думаю, тебе лучше уснуть, — произносит он негромко. Взяв ладонь Серсеи в здоровую руку, он накрывает ее сверху золотой кистью. Джейме понятия не имеет, во сколько собирался отправляться из Росби сир Давос, но, похоже, отъезд придется ненадолго отложить.***
Джейме кажется Серсее невероятно красивым в лучах закатного солнца. Янтарные блики делают зеленые глаза брата еще ярче, и они блестят, точно изумруды, исполненные тоски и печальной нежности. Волосы, тронутые северным серебром после самой долгой из всех ночей, снова загораются золотом в закатном свете, и Серсее кажется, что перед ней снова ее доблестный лев, а не искалеченный и заметно постаревший рыцарь. Игнорируя совет брата, Серсея тянется к нему свободной рукой, и мягкая ладонь ложится на его щеку. Вино упрощает многие вещи, словно вычищая все лишнее, убирая черноту и грязь. Мысли упорно не складываются в последовательную цепочку, зато чувства обостряются до предела. Королева смутно припоминает, что сейчас, вот-вот, к ним должен зайти суровый седой рыцарь, и они снова должны проделать какой-то опасный путь, но все эти мысли кажутся незначимыми и неважными. Она смотрит в глаза своему брату и сейчас видит в них — не Тарстскую деву — свое отражение. — Я люблю тебя, — эти слова так легко срываются с губ Серсеи — сладкое алое зелье творит чудеса. Она не произносила это вслух, кажется, тысячу лет. Невысказанное признание застывало болезненным комом в горле, царапая изнутри, не давая таким простым и понятным словам облечься в звуки. Серсея ничуть не жалеет, что произнесла это именно сейчас, но удивляется, как легко и внезапно это случилось. — Я люблю тебя, — снова повторяет она, замечая неподдельное удивление на лице Джейме. Почему она, в самом деле, не говорила этого раньше? Как же она позабыла про магическое заклинание всего в три слова, которое раньше безукоризненно подчиняло волю ее близнеца, заставляя его делать ужасные вещи? После произнесенных вслух признаний, Джейме казалось, что он хотел этого и сам. Он отчаянно верил в то, что все что он делает, он делает ради любви. Ради Серсеи. — Поцелуй меня, — шепчет королева в губы брата, но даже этот сладострастный шепот звучит сейчас как приказ. Их губы соприкасаются, и Джейме, должно быть, чувствует медовый привкус вина на языке.***
Серсея пьяна. Она не вполне сознаёт, что говорит и делает, напоминает себе Джейме, с лёгкой тревогой вглядываясь в мучительно знакомые черты. Ему немного странно и непривычно видеть сестру такой — глаза ее в кои-то веки горят не холодной яростью и жестокостью, а слегка лукавым, разнеженным хмельным огоньком, губы, ещё недавно искаженные язвительной усмешкой, теперь кажутся тёплыми, мягкими и податливыми. Цареубийца украдкой оглядывается назад, на столик, устало пытается сообразить: даже если графин был наполнен лишь наполовину, этого вполне хватило, чтобы по жилам Серсеи разлилось бархатистое, медовое тепло, толкающее большинство людей на приятные безумства и душевные излияния. Она пьяна, повторяет Джейме про себя, когда с губ сестры срывается нежданное признание. Нет ничего нелепее, наивнее и проще этих слов, древних, как мир, произнесенных столькими людьми под южными, северными и иными небесами, во дворцах и лачугах, и всё-таки внутри каждый раз что-то откликается на них. Не стоило бы верить речам, сказанным во власти хмеля, сладкого опьянения, и все же Джейме позволяет себе покорно принять эти три коротких слова как щедрый дар. — И я люблю тебя, Серсея, — после секундной паузы отзывается он шепотом, стараясь не думать о том, как скупо, бледно и ничтожно выглядят эти слова в сравнении с тем, что все эти годы, может быть, с самого рождения, течет раскаленным золотом по его венам, отравляя и питая одновременно. Сколько раз Джейме безмолвно доказывал сестре, что любовь к ней составляет все его существо, сколько раз сочинял признания своим клинком и чужой кровью, выцеловывал горячими губами на ее теле, искренне веря, что понят и услышан, а главное — так же страстно, сокрушительно и горько любим. Но никто и никогда больше не слышал от Цареубийцы этих слов, произнесенных вслух, даже женщина-рыцарь, хотя, казалось бы, то, что он испытывал к ней, куда больше походило на христоматийные определения любви, со всей ее чистотой и благородством поступков и помыслов. — Нет, Серсея, не сейчас, — сопротивляется Джейме воле сестры, впрочем, довольно слабо, потому что в следующее мгновение уже отвечает на ее поцелуй. Она пьяна, упрямо шепчет на ухо голос, вероятно, принадлежащий здравому смыслу, этим можно воспользоваться и вместо Королевской Гавани отправиться сейчас, например, в Ланниспорт… Серсея будет вне себя от ярости, когда к ней вернётся трезвый ум, но что она сможет сделать? Джейме чувствует, что задыхается, не то от слишком долгого и крепкого поцелуя, не то от этих мыслей, неприятных и притягательных одновременно. Он отрывается от губ близнеца и, тяжело дыша, повторяет: — Пожалуйста, Серсея, не сейчас… Тебе нужно отдохнуть.***
Серсея действительно пьяна. Но не смотря на то, что она находится во власти бордового зелья, Джейме выглядит сейчас куда более слабым, зависимым и растерянным. Это забавляет Серсею. Она смотрит на него, красивого, но потерянного и уставшего льва, и приятным теплом в груди ощущает свою абсолютную власть над ним. — Почему не сейчас? — вкрадчиво шепчет она, не позволив брату от нее отстраниться. — А когда, если не сейчас? Джейме слабо пытается спорить с королевой, но едва ли они оба могли вспомнить хотя бы раз, когда он действительно выиграл в этой маленькой битве и смог устоять от пленительной порочности своей сестры. — Боишься, что тот хмурый старик увидит нас? — Серсея силится вспомнить имя Лукового рыцаря, но не может. — Наши имена и так уже смешаны с грязью, так что какая разница? Она настойчиво притягивает к себе Джейме для нового поцелуя. Сонливость как рукой сняло, и теперь львица, напротив, чувствует себя полной сил. Цареубийца снова пытается спорить, но Серсея горячо целует его шею, а затем снова возвращается к губам — требовательно, ненасытно получая свое. С удовольствием Серсея чувствует, как бы ни сопротивлялся Джейме, тело подводит его, уступая порочной, пьянящей страсти — дыханье его сбивается, все охотнее он отвечает на ее поцелуи, руки сами тянутся к немного раздавшемуся стану сестры, чтобы притянуть к себе теснее. — Джейме, — сладким полустоном выдыхает королева имя брата ему на ухо, а затем плавно выскальзывает из его объятий, усаживаясь на кровати. — Ты прав, не сейчас. Вино все еще держит сознание Серсеи у себя в плену, но постепенно туман рассеивается, и мысли становятся более ясными. Луковый рыцарь, который должен прийти за ними с минуты на минуту, уже не кажется чем-то совсем неважным. Королева приглаживает ладонью чуть растрепанные волосы и утирает губы, еще хранящие вкус вина и поцелуев брата. — Сколько отсюда до столицы? — спрашивает Серсея уже более уверенным голосом, будто бы подтверждая этим вопросом твердость своих намерений. Она не смотрит на Джейме, но точно знает, что добилась своего — раздразнила золотого льва, и в который раз убедилась, насколько прочно он от нее зависим. Губы сами собой расплываются в привычной самодовольной улыбке.***
Момент, которым можно было воспользоваться и увезти сестру прочь от Королевской Гавани, безвозвратно упущен. Джейме, впрочем, не жалеет об этом, хорошо сознавая, что все равно не посмел бы этого сделать — воля близнеца во много раз тверже его собственной. Какую бы лютую ненависть он не испытывал к Серсее несколько часов назад — ненависть, от которой его мутило и знобило так же, как от полученного в схватке ранения — считанных минут, проведенных с сестрой наедине, оказывается довольно, чтобы она вновь безраздельно властвовала над ним. Как последний глупец, он явился сюда с оружием в руках, полагая, что отныне у него есть преимущество перед Серсеей, королевой, оставшейся без трона, армии и чудовищного охранника, этой тени, пришедшей, кажется, из самого пекла… Вот только Цареубийца позабыл, что в их с сестрой сражениях от острой валирийской стали не было никакого проку. Целуя близнеца, он становится совершенно безоружным. Противиться сладостному натиску становится все труднее, и скоро вместо упорного, умоляющего «не сейчас» низким рыком из горла готово вырваться что-то совершенно противоположное. Неважно, что именно, да и нет нужды произносить это вслух, все и так ясно как день. Джейме снова хмелеет от запаха, который источает кожа его сестры, от терпкого вкуса ее губ, он готов следовать за ней — и потому неожиданная перемена в желаниях Серсеи подобна болезненной, обескураживающей пощечине. Тяжело, прерывисто дыша, Цареубийца смотрит исподлобья на близнеца, на довольную усмешку, которая играет на ее заалевших под поцелуями губах, и ему приходится отвести взгляд, чтобы не сделать ничего… неправильного. Неутоленная жажда обладания требует реванша, и Джейме вовсе зажмуривается, до белых костяшек впивается здоровой рукой в край кровати. Злость на себя, на Серсею, вконец его измучившую, раскаленные добела ярость и страсть стучат в висках, и, больше не пытаясь с ними совладать, он рывком разворачивает к себе сестру — на предплечье ее, вероятно, завтра выступят синяки от его жестокой хватки — и, нависнув над ней, целует грубо, жгуче, свирепо, держит ее за подбородок, не позволяя увернуться. — В пекло столицу, — цедит Джейме сквозь зубы, прерывая этот отчаянный поцелуй. Он смотрит на близнеца в упор, глаза в глаза, переводит дух, не замечая, как снова чересчур крепко сжал ее плечо. Внутри все полыхает от страсти и гнева, и ему все равно, что сейчас испытывает Серсея — отвращение, презрение, неудовольствие. — Ты была права, тысячу раз была права. Видишь, что ты делаешь со мной? Ты довольна? Скажи — довольна?***
Джейме не раз переступал границу дозволенного. Серсея называла его несдержанным желтоволосым дурнем, когда он упорно слышал «да» на тысячу ее «нет». Уже с самых юных лет, молодой Ланнистер пользовался тем, что был физически сильнее сестры, потому ему не составляло никакого труда утащить ее в темный уголок замка, припечатать своим телом к стене и, сжав тонкие запястья Серсеи, чтобы обезопасить себя от хлестких пощечин, получить желанный поцелуй или что-то большее. Серсее нравилась эта игра, и порой она даже специально провоцировала брата, но еще ни разу она не видела его таким, как сейчас. Взгляд Джейме, напитанный глубокой темной ненавистью, по-настоящему пугает. Он крепко хватает Серсею за предплечье, и она морщится от неожиданной боли. — Пусти, — шипит Серсея, пытаясь вырваться, но у Джейме стальная хватка, и она, под его напором, лишь падает обратно на кровать. Секундного взгляда в потемневшие от ярости глаза хватает, чтобы королева действительно испугалась. Ей кажется, что Джейме сошел с ума. В голове бьется фраза из пророчества «…на твоей бледной шее сомкнет свои руки валонкар и задушит в тебе жизнь», и внутри все холодеет от страха. Однако вместо того, чтобы сжать здоровой рукой шею Серсеи, Джейме удерживает ее подбородок и целует — так яростно, так жадно, как не целуют любимую женщину — только шлюху из борделя. Серсее хочется освободиться и влепить пощечину близнецу, чтобы хоть немного его отрезвить. Голова еще не совсем ясна от вина, и потому, как она ни старается, сделать ничего не может. Исполненное яростью, лицо королевы кривится в привычной насмешливой гримасе. Ей стоило бы успокоиться и успокоить близнеца, но она точно специально делает все еще хуже и не может остановиться. — Еще как довольна, — ядовито шепчет Серсея, глядя прямо в глаза Цареубийце. — Я всегда легко могла тебе солгать, и ты мне верил. Я всегда знала, как заставить тебя сделать так, как нужно мне. Я решила, что ты стал другим, после того, как разделил ложе с уродливой шлюхой, но нет. Ты все такой же слабый, Джейме. Она надменно улыбается, продолжая с вызовом смотреть на брата. — Теперь отпусти меня, — ее голос звучит жестко, как приказ. — Должно быть Бриенна-красотка льет слезы по тебе, поторопись осчастливить ее тем, что ты жив. Ты не получил меня, но зато Тартская дева вновь охотно раздвинет перед тобой ноги, только помани ее. Кто еще мог позариться на такую уродину, кроме убогого калеки? Серсея никак не может остановиться. Она прекрасно осознает, что ее слова ранят Джейме и будят в нем какую-то невероятную ярость, но продолжает и продолжает, полностью теряя остатки самоконтроля.***
Речи Серсеи омерзительны, омерзительна ее улыбка, влажная, напоенная сладким ядом, омерзительно ее тело, лишь на мгновение испуганно дрогнувшее под его рукой, а затем снова напрягшееся, готовое отчаянно сопротивляться. И все-таки Джейме задыхается от алчного, яростного вожделения, от неистовой, животной жажды подмять близнеца под себя, не давая сбежать, войти в нее — пусть сверкающие диким огнем зеленые глаза смеются над ним и отрицают всякую возможность полного обладания. У Цареубийцы достанет сил, злости и похоти, чтобы эта схватка завершилась его победой, чтобы с усмехающихся сейчас губ сестры сорвался глубинный стон, короткий вскрик, возвещающий о полном поражении и примирении со своей участью. Его ласки и прежде, бывало, балансировали на грани насилия, но тут что-то совершенно другое, куда более темное и пугающее. — Не тебе, дорогая сестра, судить другую за то, что она раздвигает ноги перед мужчиной, — шепчет Джейме, рвано дыша сквозь зубы, прижимаясь лбом ко лбу близнеца, жадно очерчивая большим пальцем линию скул, подбородок, губы, с которых, одно за другим, слетают резкие, причиняющие немыслимую боль слова. Внутри все плавится от едва сдерживаемого бешенства, черная ревность, которую Цареубийца душил в себе все это время, выплескивается наружу. — Ты ведь тоже не скучала в одиночестве в своих королевских покоях, так ведь? Этот выскочка с Железных островов, сколько раз он тебя поимел, пока я сражался на Севере? А ведь ты уже носила в своем чреве наше дитя, и все равно пустила его. Надеюсь, этот никчемный грязный пират хотя бы раз доставил тебе такое же удовольствие, какое мне доставила его смерть. Что бы там ни говорила Серсея о женщине в доспехах, какими бы непристойностями ее ни осыпала, все, что происходило в покоях Винтерфелла, навсегда останется в его памяти чем-то чистым, как серебряная озерная гладь. Их же с сестрой связь окрашена в алое и багряное, точно кровь, точно каждый из двоих — в эту минуту так точно — стремится сделать другому еще больнее. Джейме чувствует, что нервы его напряжены ничуть не меньше, чем мышцы, все его существо жаждет разрядки в единственно, мучительно желанных объятиях. Память, как назло, подбрасывает короткими всполохами воспоминания об их прежней близости, о широко распахнутых, искрящихся зеленых глазах, о теплом и влажном теле, отзывающемся на его бессчетные прикосновения, поцелуи и укусы. Цареубийца слепо не хочет верить, что это была лишь подачка, милость, один из множества способов добиться от него желаемого. — Мне плевать, хочешь ты этого или нет, я возьму свое, — хрипло бросает он, прижимает Серсею к кровати, впивается губами в ее шею, плечи, ключицы, не заботясь о том, что следы его безумия еще долго не сойдут с кожи сестры, с запястья, которое он стискивает, пытаясь ее обездвижить. У Джейме больше нет сил длить эту пытку, он тянет вверх то, что осталось от подола королевского бархатного платья. И без того истерзанная ткань рвется под судорожно сжатыми пальцами, и он удовлетворенно выдыхает, касаясь ладонью бедра Серсеи, его плавного изгиба.***
Внутри Серсеи закипает жгучая ревность, слепящая ярость, густая черная боль. Все то, что говорит она брату, пропитанные горечью слова — это просто защита. Два тела связанные воедино, одна душа на двоих. Делая больно своему близнецу, ты получаешь эту же боль обратно, усиленную в сто крат. Это борьба без победителей, они оба проиграли, ее начав, но Серсея, кажется, этого не осознает, и не желает уступать. — О да, — львица переходит на шепот. — Он не брал меня силой, как ты или Роберт. Он заслужил свою королеву, — она говорит медленно, специально растягивая слова. — И у него была не только сотня кораблей для меня, но и две здоровых руки. Я помню первую ночь с ним… Мои стоны слышал весь замок. Слова Серсеи губительны, болезненны и жестоки. Пусть. Пусть Джейме испытает то же, что и его сестра испытывает всякий раз, когда слышит про Тартскую деву. Пусть его так же разрывает изнутри чудовищная, смертельная ненависть. Серсея снова пытается вырваться, но даже раненым Цареубийца остается сильнее, чем она. У него такая крепкая хватка, поцелуи, которые больше напоминают укусы, такие болезненные, что сложно представить, как всего несколько часов назад этот мужчина был обходителен и нежен, облекая свою страсть в мягкие прикосновения и трепетные ласки. Джейме будто бы намеренно украшает тело сестры отметинами, чтобы подчеркнуть свое абсолютное обладание ею. Пережившая многое ткань некогда красивого платья послушно рвется от безжалостного рывка Цареубийцы, и Серсея предпринимает очередную безуспешную попытку вырваться. — Я позову на помощь, — цедит сквозь зубы королева, тут же понимая, впрочем, как жалко это звучит. В Красном замке слуги по малейшему поводу бежали на ее зов, а здесь совершенно чужие люди, которые едва ли считают ее своей королевой, застали бы ее сейчас в объятиях брата. Серсея ощущает, как внутри клокочет ярость, обида и злость, но еще — такое неуместное, ненужное желание. Она ненавидит себя за это, ненавидит Джейме. Ей хотелось вновь сказать что-то едкое, побольнее уколов близнеца. Сказать, что она не шлюха из борделя и не корова-дочь Селвина Тарта, чтобы он мог воспользоваться ей, когда ему заблагорассудится. Однако Серсея молчит, плотно сжав губы и упрямо смотрит Джейме в глаза.***
Слышать свое имя рядом с именем Роберта Баратеона, этого отвратительного вонючего кабана, больно и унизительно. Джейме стискивает зубы, чтобы подавить рвущийся откуда-то из гортани гневный рык, но уже в следующее мгновение, при упоминании об Эуроне, отшатывается от сестры так, точно она наградила его сочной оплеухой. Ревность распарывает его изнутри, кромсает безжалостно, будто охотник, что потрошит свою добычу, сжигает, оглушает, но Цареубийца все еще пытается утаить это от близнеца. Губы его ломаются в презрительной усмешке, и он не остается в долгу. — Он заслужил свою шлюху — ты это, видимо, хотела сказать? Поверить не могу, что ты так продешевила, сестра. Отдалась ему всего лишь за сотню кораблей и две здоровых руки, — Джейме сокрушенно качает головой, словно не может поверить только что услышанному. — Теперь-то я понимаю, почему Грейджой выглядел таким довольным, когда там, на берегу, хвастался мне, что поимел королеву. Помнится, в былые времена ты обещала ему ровно то же самое за победу над врагами престола и Семь Королевств, положенные к твоим ногам. Интересно, в какой момент Серсея, первая имени, настолько потеряла себе цену, что пустила жалкого пиратишку в свою постель практически задаром? Чем глубже Джейме ранят слова сестры, тем яростнее он обороняется, насмехается, глумится в ответ. Серсея не упускает случая снова и снова поддеть самолюбие близнеца, упомянув об его увечии, и он, точно сводя с ней счеты за эти болезненные выпады, стискивает ее в свирепом объятии, таком, что чувствует скорое биение ее сердца, а она наверняка чувствует его — сумасшедшее, неистовое. — Он намеревался отсечь мне голову и принести тебе в дар, для последнего поцелуя, — жарко шепчет Цареубийца на ухо сестре, касаясь щекой ее щеки, виском — виска. Здоровая рука его сжимает бедро Серсеи, и Джейме едва удерживается от глухого стона — так мощно, неодолимо, сокрушительно действует на него близость ее тела, единственного в мире, способного дать ему истинное, чистейшее наслаждение. — Но я здесь, а он там, как и все его люди, и сотня его кораблей… И сегодня с тобой рядом я, однорукий калека, я, а не он. Дрожь пробегает по телу Цареубийцы, пока ладонь его скользит по ноге сестры, оглаживая колено, движется жадно по внутренней поверхности бедра, еще выше… Как бы ни шипела Серсея разъяренной львицей, как бы ни царапалась и ни билась, пытаясь освободиться, тело ее выдает ее желание — пусть не такое сильное, помрачающее рассудок, как его, и все же. Несколько мгновений уходит на то, чтобы справиться с завязками на бриджах, Джейме торопится, беззвучно поминая сквозь зубы Иных. С некогда багряным, а теперь — просто потемневшим от грязи подолом приходится окончательно разделаться, чтобы раздвинуть ноги Серсеи. Ненависть и страсть к близнецу достигают в душе Цареубийцы наивысшего накала, и он наконец берет ее, покорствуя этой темной силе.***
Оскорбление от брата — как ответная пощечина. Это грязное слово, неприменимое к королеве, отчего-то настолько задевает Серсею, что она едва сдерживает слезы. Губы ее дрожат, и она отворачивается от Джейме, чтобы он не видел, как его удар пришелся точно в цель. Разве признается она ему в том, в чем не могла признаться даже себе — какой одинокой, слабой и беспомощной ощутила себя тогда, после его ухода? Как пришелся кстати Грейджой, который был рядом в тот момент, готовый на все, лишь бы получить прекраснейшую из всех женщин Вестероса? Он был омерзителен всему существу Серсеи, но она принимала его как дар богов, понемногу успокаиваясь, точно от вина, в его объятиях, в то время как все мысли ее были лишь о брате. Полные болезненной ярости проклятья вертятся на языке у львицы, но она молчит, терпеливо ожидая, когда же близнец насытится вдоволь ее болью. Что-то сейчас и вправду ломается в Серсее, иначе невозможно объяснить, почему в ответ на столько жестокие слова Цареубийцы, она лишь тихо произносит: — Ты стоишь тысячи таких, как он. Взаимные упреки, едкие колкости, чистая ненависть между близнецами должны были бесследно уничтожить всякое желание в Серсее, но едва она чувствует тепло его руки на своей коже, сладостный жар вновь охватывает ее тело, и она только шире разводит ноги, позволяя ему сполна убедиться в своей победе. Серсея всегда наслаждалась тем, как зависим от нее близнец, самодовольно полагая, что она всегда удержит себя в руках, в любом случае. Она считала зависимости от чего бы то ни было слабостью, насмехаясь над теми, чей дух не был силен так же, как ее. Вино доказало Серсее обратное, но она успокаивала себя тем, что это всего лишь лекарство для венценосных особ, на чьих плечах лежало тяжкое бремя. А теперь, в этот самый момент, королева впервые осознала, что в этой смертельной, грешной и сладострастной бездне — они оба, она и Джейме, и ей никогда не разорвать эту больную, губительную связь. Окончательно сдаваясь, Серсея наблюдает, как Джейме возится с завязками своих бридж, и не делает ничего. Она могла, воспользовавшись его замешательством, ответить сотней пощечин за все оскорбления и болезненные уколы, могла уйти, попросив у хозяйки новый наряд, но она просто ждала. Ждала, чтобы охотно принять в себя брата, свободными, наконец, руками не отталкивая, лишь крепче прижимая его к себе, позволяя взять то, что и так ему принадлежит, осознавая и признавая свое полное поражение в этой схватке.***
За собственным учащенным дыханием, за гулом крови в висках, за бешенным биением сердца Джейме не сразу слышит и сознает смысл слов, негромко произнесенных сестрой. В какое-то мгновение ему даже кажется, что это лишь порождение его сознания, воспалённого пока ещё неутоленной страстью, пламенем, сжигающим его изнутри. Лишь заглянув в лицо Серсее, кожей ощутив, как спадает бурная волна ее сопротивления, уступая место иной волне, сладостной, самозабвенной, Цареубийца понимает, что этот едва различимый шепот ему не прислышался. Сейчас ему мало даже этого, ему до беспамятства, до пересохших, как в жесточайшей горячке, губ хочется, чтобы сестра наконец признала, что и тысяча, десятки тысяч таких, как Грейджой, не заменят ей близнеца. Однако, зная Серсею, которая скорее одарит очередной пощечиной, чем признается в своей слабости, он удовлетворяется и этой, столь весомой для нее, уступкой. Теперь, когда оба покончили с оскорблениями, когда на языке у каждого из них не вертится имя жестоко ненавидимого соперника, Джейме больше не чувствует никаких преград, лежащих меж ним и близнецом. Он бредил Серсеей столько лет подряд, и все же предается страсти, как в первый раз — страсти жадной, ослепляющей, немой, если, конечно, не брать в расчет судорожных вздохов, с трудом подавляемых стонов. В любую минуту в комнату может войти Луковый рыцарь, уродливая хозяйка, кто угодно, но Джейме плевать, ему вовсе не хочется размыкать объятия даже для того, чтобы запереть дверь изнутри. Они с сестрой ходили по острой грани, рискуя оказаться застигнутыми врасплох, уже столько раз, что ещё один уж точно ничего не изменит и не уменьшит их греха в глазах не терпящих кровосмешения богов. Если Цареубийца и жалеет о чем-то, то лишь о том, что им с близнецом снова приходится любить друг друга во тьме — алый закат за окном едва теплится, тлеет последними пламенными искрами. В следующий раз, обещает он себе, все будет иначе — при ярком свете дня или при свечах, без спешки, без посторонних, абсолютно ненужных людей за стеной. Джейме накрывает тело сестры своим, прижимается к ней, чувствуя, как подаётся, как раскрывается она ему навстречу. Приходится призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не поддаться помрачающему рассудок, слепому вожделению и удовлетворить Серсею прежде, чем сорваться в бездну сокрушительного наслаждения самому. Поэтому он целует близнеца, зализывает метки, оставленные на ее теле несколько минут назад, вдыхает ее пряный запах, мешающийся с его собственным, до тех пор, пока это представляется возможным. Однако скоро перестает владеть собой, двигается внутри Серсеи резче и чаще. В самый последний миг Цареубийце удается сдержать этот древний, рвущийся наружу стон, и вместе с тем он, каким-то бессознательным жестом, успевает зажать рот своему близнецу.***
Проигрывать — это тоже талант, которым, увы, не наградили королеву. Она не терпела неудач, даже самых незначительных. В детстве Серсея отвесила ощутимую пощечину принцу Оберину, когда тот обыграл ее в шарады и поклялась себе, что это будет первое и единственное ее поражение. Однако судьба подкинула ей ситуации, в которых львице, по крайней мере вначале, приходилось ощутить горький привкус неудачи на языке, смирившись с тем, как боги предрешили ее будущее: брак с Робертом, отравление Джоффа, неудачный союз с Его Воробейшеством, огненный гнев драконьей королевы… Однако как низко ни падала Серсея, она всегда поднималась с колен, восставала из пепла, гордо, по-королевски, давая понять всем вокруг, что она ни за что не сдастся. …Сдаваться Джейме оказалось легко и приятно. Разумеется, Серсея не забыла о Тартской шлюхе, оберегая и вынашивая план мести, точно дитя в своем чреве, но уступить близнецу в яростной схватке оказалось для нее освобождением от тяжкого, болезненного камня на душе. Несмотря на то, что с последней их близости прошло лишь несколько часов, огненное вожделение, точно лихорадка, охватило их обоих. Серсее хотелось теперь, чтобы это продлилось как можно дольше. Еще совсем недавно брат и сестра любили друг друга ночи напролет в королевских покоях Серсеи, не стесняя себя ни в чем, отвлекаясь лишь на то, чтобы поужинать и позволить слугам поменять смятые, влажные простыни. Сейчас же Серсее приходилось проявлять благоразумие, контролируя каждый свой вздох, удерживая новый, рвущийся наружу стон. На спине у Джейме еще свежие царапины с прошлой их ночи, но сестра его упрямо, через грубую ткань, старается перекрыть их новыми, впиваясь в его спину, точно разъяренная львица. Они вновь приходят к концу вдвоем, как бывает практически всегда, и Серсея безуспешно пытается сдержать очередной сладостный стон, который так вовремя перекрывает ладонь Джейме, облекая страсть в неясное мычание. Вовремя, слишком вовремя, потому что в следующий миг по ту сторону двери раздается негромкий стук и следом голос хозяйки: — Госпожа, я принесла вам новое платье. Оно совсем простое, черное, я носила его, когда была такой же юной как вы. Сир Давос просил дать вам более неприметную одежду и поторопить вас, но я сказала, что вы, должно быть, уснули. Новое одеяние — очередная своевременная милость богов, но вот визит хозяйки дома — скорее их проклятье. Серсея мигом отпрянула от Джейме, стараясь унять сбившееся дыхание. Это не так просто после бурного шквала страсти, что обрушился на близнецов, и Серсея зажимает рот ладонью самой себе, вовсе стараясь не дышать. Стук повторяется. — Госпожа, вы там? С вами все в порядке? Королева делает глубокий вдох и отзывается хриплым и дрожащим голосом: — Сейчас-сейчас, я иду. Она бросает гневный взгляд на Джейме, который едва ли его заметит из-за наступившей темноты и встает с постели, надеясь, что брат как-нибудь способен привести себя в порядок самостоятельно. Проклиная про себя их совместную несдержанность, Серсея вытирает первой попавшейся простыней семя, что стекает по внутренней части ее бедра, и старается одернуть безнадежно истерзанное платье. Конечно, ни хозяйка дома, ни Луковый рыцарь ничем, кроме молчаливого укора, не навредят близнецам, если застанут их врасплох, но бывшая королева и без того чувствует себя беззащитной и уязвленной, словно только что вновь прошла Путь Позора от Септы Бейлора до Красного замка. Пригладив растрепанные волосы, Серсея приоткрывает дверь старухе так, чтобы та не заметила ни брата, ни ее разодранного платья. — Да, вы оказались правы, я спала, — невозмутимо улыбнувшись произнесла Серсея, вновь надевая маску холодного равнодушия. — Прошу вас, поторопитесь, — хозяйка передает платье королеве и насторожено пытается заглянуть ей за спину, точно почуяв неладное. — Благодарю вас. Я скоро буду. Надеюсь, мой брат уже вернулся, — Серсея, не церемонясь, захлопнула перед любопытной старухой дверь, закрывая ее тотчас на засов. — Ты такой идиот, — почти ласково шепнула она на ухо брату, вернувшись к нему. — Я сотни раз просила тебя быть осторожнее. Прислушавшись и убедившись, что старуха все-таки ушла, Серсея позволяет себе очередную вольность — скидывает на пол бархатные лохмотья и, оставаясь совершенно нагой, садится на колени к Джейме. — Тебе стоило бы поучиться смирению и выдержке, дорогой братец, — притянув к себе близнеца, она целует его — сладко и нежно — точно совсем недавно не осыпала его колкостями и проклятиями. Неохотно оторвавшись от губ брата, Серсея вновь выскальзывает из его объятий и решает примерить то, что принесла старуха — поношенное, простое черное платье, больше напоминающее длинную ночную сорочку.***
Изнеможение, которое охватывает двоих сразу после жгучей любовной схватки — когда каждый приходит в себя в объятиях другого, когда выравнивается сумасшедшее биение сердца и стихает гул крови в висках — сладостно ничуть не меньше, чем сама близость. Каким бы удовлетворённым и насытившимся ни был Джейме сейчас, глухое раздражение диким зверем начинает ворочаться в груди, когда их с сестрой уединение нарушает стук в дверь. В такие мгновения он остро ощущает себя сыном своего отца, Ланнистером, непоколебимо убежденным, что мир со всеми его удовольствиями создан был исключительно ради золотых львов, а населяющие его люди — для того, чтобы исполнять и предугадывать малейшие их желания. Некстати явившаяся старуха — мысль о том, что в сложившихся обстоятельствах некстати был его безумный порыв, даже не берется в расчет — крадёт у него и Серсеи драгоценные минуты наедине, отравляет своим бесцеремонным вмешательством. Цареубийца нехотя отстраняется от близнеца, усаживается на кровати, даже не пытаясь скрыть досаду и сдержать шумное, учащенное дыхание. Джейме возится с завязками на бриджах — совладать с ними в полутьме, торопясь, да ещё и одной здоровой рукой, оказывается не так-то просто — и, прислушиваясь к разговору, не может удержаться от мрачной усмешки. За долгие годы, а в особенности за время пребывания в Королевской Гавани, сестра его в совершенстве постигла искусство хладнокровной, не знающей всякого стыда лжи. И все же — если, конечно, вместе с молодостью хозяйка не утратила мало-мальского чутья — их с Серсеей с головой мог бы выдать хмельной, мускусный запах, пропитавший, кажется, весь воздух чересчур тесной комнатки. Даже если у старухи появились какие-то подозрения, близнецу удалось ее спровадить, и, как только на двери стучит засов, Цареубийца вздыхает с облегчением. Даже «идиота», которым Серсея наградила брата напоследок, он почти пропускает мимо ушей. — Твоя маленькая ложь не поможет, если по дороге нашей любезной старушке встретится Кай. Уж он-то оповестит ее о том, что брат госпожи уже вернулся и отдыхает в отведенных покоях, — с каким-то едким, мстительным удовольствием отзывается Джейме на слова сестры. Она же, в свою очередь, дразнит сияющей во тьме наготой, поцелуями и прикосновениями. — Ты говоришь, как мейстер или септон, — замечает он с оттенком неудовольствия, думая про себя, что добрая половина лет, проведенных рядом с близнецом, была испытанием его смирения и выдержки. — Как скоро мне ждать проповедей о целомудрии и грехе кровосмешения? Глядя на то, как сестра облачается в принесенное хозяйкой платье, Цареубийца вспоминает, что ему тоже следует привести себя в порядок. Он с удовольствием избавился бы сейчас от густой поросли на своем лице, как сделал этот когда-то, вернувшись из плена, однако с бородой, тронутой сединой, точно инеем, ему будет легче сойти за ремесленника или бывшего наемника. Прежде Ланнистеры всегда привлекали к себе внимание, сияя золотом и багрянцем, теперь же им суждено войти в уцелевшие ворота столицы под неприметной маской простолюдинов. — Я найду сира Давоса, — бросает он близнецу, надев поверх пропавшей кровью, потом, гарью и железом — запахами войны — одежды плащ. Золотую кисть Джейме предусмотрительно прячет под перчаткой. Пусть изобретение Квиберна не сразу пришлось ему по душе, расставаться с ним впредь он не намерен. — Встретимся на дворе, — шепчет он перед тем, как выскользнуть из комнаты. Луковый рыцарь уже ожидает близнецов около дома. Окинув взглядом телегу, нагруженную, по всей видимости, овощами, нескольких крестьян, восседающих на ней, и тощих лошадей, Джейме догадывается, что в Королевскую Гавань они собираются проникнуть под видом людей, отправленных леди Росби на работу в столице. В прошлую их встречу сир Давос упоминал о том, что разослал воронов с просьбами о помощи, и ближайшие к разрушенному городу дома уже вполне могли откликнуться на них. Вряд ли сестра будет довольна таким соседством, проносится в мыслях, однако одну ночь — в столицу они, по всей вероятности, прибудут на рассвете — ей придется потерпеть. — Это надёжные люди, — если сир Давос и был раздражён тем, что из-за близнецов отбытие несколько задерживается, то вида не подавал. Он приблизился к Джейме и заговорил с ним негромко, но твердо. — Они понятия не имеют, кто вы, но даже если догадаются — что, впрочем, маловероятно — будут молчать. Где ваша сестра? — Она скоро выйдет, — отзывается Цареубийца, оглядываясь на крыльцо.***
— Возможно, мне стоит задуматься о том, чтобы занять место Верховного Септона, если Септу когда-нибудь восстановят, — отзывается Серсея, зажигая найденный ей огарок свечи. — Я умею убеждать и вдохновляю людей на покаяние, — она усмехнулась, вспомнив септу Юнеллу. Не в положении близнецов сейчас заботиться о внешнем виде, но Серсея, тем не менее, подходит вместе со свечой к старому зеркалу, покрытому толстым слоем пыли, чтобы убедиться в том, что выглядит она сносно, перед тем как отправиться в путь. Она проводит ладонью, стирая пыль — иначе в зеркало невозможно ничего разглядеть — и со вздохом встречается взглядом со своим зеркальным двойником: исхудавшей бледной женщиной. Волосы ее горят тусклым золотом, но с ужасом Серсея отмечает отблески серебра на своей голове. Седая прядь около виска — точно проказа для бывшей королевы, отметина, на память оставленная войной и потерями. Она не говорит ничего Джейме, обозначая открытие лишь печальным вздохом, но затем опускает взгляд ниже и, приглядевшись, замечает как расцветают яркими пунцовыми пятнами следы, которые услужливо оставил брат на ее шее. — Как прикажешь мне объяснить это хозяйке, сиру Давосу и всем тем, кто сейчас встретится мне на пути? О нет, они не посмеют спросить, как именно я получила эти отметины, но снова мне придется терпеть эти взгляды, полные осуждения и отвращения, — выплюнула Серсея, резко обернувшись к близнецу. Разумеется, она наденет поверх платья плащ, но отчего-то убеждена, что оставленные братом метки не останутся без внимания. Ей в который раз кажется удивительным, как при всей яростной порывистости Джейме, его бездумной неосторожности, их не застал вдвоем отец или Роберт. — Будь ты чуть сдержанней, у тебя было бы время переодеться во что-то почище, — презрительно отмечает Серсея, наблюдая, как близнец вновь облачается в свою видавшую виды одежду. Пропуская, как и всегда, мимо ушей порицания сестры, Джейме уходит на поиски Лукового рыцаря, а Серсея остается в отведенных для них покоях, все еще лелея надежду, что удастся укрыть произошедшее от посторонних. Она опускается на кровать, впитавшую в себя все звуки и запахи греховного таинства кровосмешения, и опускает ладони на живот, который плотно облегает полученное от хозяйки платье. Серсее кажется, что он стал ощутимо заметнее с того момента, как ей пришлось навсегда покинуть Красный замок. — Надеюсь, ты появишься на свет в уюте, тепле и достатке, а не в очередном грязном крестьянском доме, — полушепотом говорит Серсея, поглаживая ладонями округлившийся живот. Она выжидает еще пару минут и выходит из комнаты вслед за братом. Во дворе уже все готово к отбытию — сир Давос, хозяйка дома, Кай и Джейме стоят вокруг повозки, запряженной убогими старыми кобылами. — Мы поедем… в этом? — вопрос сам собой соскальзывает с языка королевы. Она хмурится, рассматривая тех, кто уже находится в телеге — грязные, побитые жизнью люди, от которых, должно быть, воняет. Серсее приходилось бывать в Блошином конце, и она надеялась, что после этого ей никогда не придется вновь столкнуться с ужасающей нищетой лицом к лицу. Луковый рыцарь, после выдержанного молчания, обращает свой хмурый взгляд к королеве: — Выбор у вас небольшой, если вы все же намерены попасть в Королевскую Гавань. Отведя взгляд, чтобы вновь не выказать свое недовольство, испытывая терпение Лукового рыцаря, Серсея набрасывает капюшон от плаща на голову и обращается к брату: — Можем ехать?