***
Джейме такой дурень, думает Серсея. Почему она только все время забывает об этом, постоянно поручая ему по-настоящему важные вещи? Весь его разум был сосредоточен в правой руке, и он потерял его вместе с ней. Поговорив с Квиберном, королева чувствует умиротворение от его речей, точно взаправду нашла в этом маленьком человечке равного себе собеседника. Джейме после этого кажется Серсее еще более несдержанным и неразумным, потому весь этот цирк с показными извинениями перед мейстером, она воспринимает в штыки. — Дорогой брат, не заставляй меня краснеть перед мейстером Квиберном второй раз, — хищно шипит она, накрывая на стол скромный ужин на троих. — Вам стоило бы разумнее рассчитывать свою силу, сир, — вторит королеве ее десница. — У королевы нежная кожа, и синяки от ваших резких прикосновений остались даже там, где им вовсе не положено быть. Да, он видел меня абсолютно голой, но после того, как меня видела нагой вся Королевская Гавань, это уже не имеет значения, думает Серсея. Тебя тогда рядом не было. Память так не вовремя всколыхнула в Серее былые обиды, и она молча приступила к трапезе, стараясь не смотреть на брата. Зато Квиберн одарил Джейме раздражающей, кроткой улыбкой. — Надеюсь, завтра нам удастся купить что-то повкуснее, — Серсея нарушила тишину, покончив со своей долей. — Должно быть, кто-то из выживших горожан торгует оставшимися запасами. Крыс везде полно, а тех, кто в момент беды грабит чужие дома — и подавно. Она не сказала брату ничего о золоте, и эта маленькая тайна приятно ее грела. — Я бы не отказалась от вина и фруктов. Внезапно в дверь постучали, нарушив скромный ужин беглецов. Серсея еще не успевает испугаться и слышит следом бесцветный голос Лукового рыцаря. Джейме открывает дверь гостю, но ведет себя как-то очень странно — неловко переминается на месте, а потом отступает, позволяя Давосу пройти. Теперь Серсея замечает: Луковый рыцарь пришел не один, вслед за ним в дом заходит высокая тень. Лиц вошедших не разглядеть, и Серсее требуется несколько мгновений, чтобы осознать — сира Давоса охраняет не какой-то знакомый рыцарь, даже не мужчина вовсе — несуразная Тартская дева, облаченная в доспехи, точно вышедшая из кошмарных сновидений Серсеи. Джейме молчит, молчит и Бриенна, молчат Серсея и Квиберн — комната заполняется напряженной, как струна, тишиной. Должно быть почувствовав себя неуютно, тишину нарушает Давос, бросив косой взгляд на Квиберна, он излагает цель своего визита. Грациозно, по-кошачьи, королева поднимается со своего места и встает рядом с братом. Ее всю трясет, и она благодарит богов, что в полумраке плохо видно безобразного коровьего лица леди-рыцаря. Несмотря на свое простое, без излишеств, платье и заостренные худобой черты, Серсея все равно выглядит в тысячу раз прекраснее Тартской девы и знает об этом. Она делает шаг вперед, вставая прямо перед Бриенной — между ней и Джейме — и с вызовом смотрит на рыцаря снизу вверх, как тогда, на Пурпурной свадьбе. — Вижу, вы привели с собой компанию, — говорит Серсея, обращаясь при этом к Давосу. Маска холодного, насмешливого равнодушия безукоризненно скрывает все истинные эмоции. — Наемный рыцарь — это очень удобно, когда в городе неспокойно, не так ли? Вынуждена просить вас, сир Давос, поделиться охранником с нами завтра. Мы должны прибыть на совет в целости и сохранности, — губы ее расплываются в улыбке, адресованной Бриенне, и улыбка эта сочится ядом. — Составите нам компанию завтра, миледи? Простите… я запамятовала. Как к вам теперь обращаться — сир? Я наслышана о том, как в одну из долгих северных ночей, мой брат решил сделать вас рыцарем. Она оглядывается на Джейме, который в очередной раз решил, что сейчас во всем мире нет ничего интереснее его пыльных сапог. Все внутри Серсеи кипит от ярости, но теперь, когда она вновь окрепла и почувствовала в себе былую мощь, скрывать это становится проще. — Я задала вам вопрос, сир Бриенна, — голос у королевы становится жестче, приправленный ядовитой насмешкой. — Сможете ли вы сопровождать нас завтра по пути на совет? Я жду дитя, как вы могли заметить, — ладони Серсеи погладили округлившийся живот. — Мне не хотелось бы подвергать себя и его дополнительной опасности. Разумеется, мы сможем заплатить. — Ваша милость, — вступил в разговор Луковый рыцарь. — Разумеется, мы постараемся доставить вас на совет в безопасности. Кажется, он понимал, что к чему, и ему едва ли хотелось становиться свидетелем подобной сцене, а уж тем более — участником. — Благодарю за вашу заботу, сир Давос, — не знающий Серсею посторонний мог бы решить, что она буквально светится дружелюбием. Одарив очередной улыбкой Тартскую деву, Серсея вновь подошла к брату. — Джейме пообещал защищать меня, — ее рука легла на плечо близнеца, и это не уклонилось от взора женщины-рыцаря. — И нет человека, которому я могла бы вернее доверить свою жизнь и жизнь нашего, — она точно случайно обронила это слово, — ребенка, но на улицах разрушенного города полным-полно Безупречных, разве однорукий воин, даже столь умелый, сможет в одиночку выстоять против них? Давосу откровенно надоело наблюдать за этим театральным действием и он хмуро бросил: — Я подожду вас снаружи, сир, — и вышел на улицу.***
За время ужина темное, рокочущее в груди, но не смеющее вылиться наружу озлобление на сестру и ее советника сменяется в душе Джейме не менее мрачной покорностью — уже не показной, а подлинной. Так, должно быть, чувствует себя смертельно больной человек, утративший всякую надежду на исцеление и смирившийся, наконец, с обрушившимся на него бедствием, с недугом, день за днем пожирающим его изнутри. Цареубийце равно неприятно смотреть на Серсею, исполненную непонятного ему довольства, на старого мейстера, сующего свой ученый нос в дела, что его не касаются. Однако появление на пороге дома Бриенны Тарт, поначалу лишившее его дара речи, сродни глотку свежего, пьянящего воздуха. Рядом с ней, такой некрасивой, нелепой, неловкой, но удивительно честной и чистой, Джейме если не становился, то стремился стать таким же — он, утративший, казалось, всю свою веру и честь, отрекшийся раз и навсегда от своей воли и идеалов во имя слепого служения близнецу. Тогда, на Севере, он малодушно обманул женщину-рыцаря, не желая того, ранил ее тем же оружием, которое она доверчиво ему вручила. И все же он еще смеет надеяться, что у нее остался для него хотя бы один короткий взгляд — пусть не добрый, но понимающий. Стоя в полутьме комнаты, Цареубийца смотрит на Бриенну с отчаянием, как на последнюю опору — или же на последнее крушение, дальше которого не может быть уже ничего. Сестра появляется рядом бесшумно, плечи их почти соприкасаются, и у Джейме перехватывает дыхание от того омерзения, что он испытывает к ней в данную минуту. Он опускает глаза, дабы не видеть, как притворно и гадко улыбается она гостям, источая фальшивое радушие. Однако уши он себе, при всем желании, заткнуть не может, а потому напряженно вслушивается в интонации Серсеи, медовые, таящие в себе скрытую угрозу. — Тебе хорошо известно, сестра, что сир Бриенна должна сопровождать леди Старк, — не в силах больше вынести глумлений близнеца, бросает он, сопровождая свои словами выразительным взглядом. — Она нуждается в защите ничуть не меньше нас. Сир Бриенна, — выдыхает Цареубийца, рискнув таки обратить взгляд на женщину в доспехах, — вы не обязаны сопровождать нас завтра на совет. Будьте с той, кого поклялись оберегать всегда и всюду. Голос Джейме невольно смягчается, когда он обращается к Тартской деве. Невысказанная вина горчит на языке, жжет, но он пока не может облечь ее в слова, а если бы даже и мог, произнести их в присутствии других людей просто невозможно, немыслимо. Женщина в доспехах на мгновение поднимает на говорящего свой невозмутимый взгляд, точно на случайного прохожего, а затем так же спокойно переводит его на Серсею. — Вы правы, миледи. Накануне битвы с иными ваш брат проявил истинное великодушие, посвятив меня в рыцари, — учтиво склонив льняную голову, отзывается Бриенна на слова львицы. — Долг каждого из нас — приходить на помощь тому, кто в ней нуждается. Потому я почту за честь сопровождать вас завтра на совет. Однако не беспокойтесь об оплате, в этом нет никакой нужды. Бессильная досада душит Цареубийцу, заставляя сжать здоровую руку в кулак. Он и забыл, какой же упертой, невозможной и неуступчивой может быть Бриенна Тарт, когда дело доходит до вопросов рыцарской чести. Джейме даже не льстит себе мыслью, что она соглашается на предложение бывшей королевы из чистого желания поступить наперекор ему, виноватому и не рассчитывающему на прощение — женщина в доспехах выше этих мелких, низменных порывов. Кроме того, его мутит от близости сестры, ее лицемерных слов и жестов. Хочется стряхнуть прочь теплую ладонь, властно положенную ему на плечо, точно какому-то рабу, которого с гордостью показывает гостям хозяин. Но он лишь немного отстраняется, по-прежнему не глядя на Серсею. — Если это все, миледи, то я также покину вас, — после небольшой неловкой паузы, последовавшей за бегством Лукового рыцаря, произносит Бриенна. Она как будто совсем не замечает того, с кем спиной к спине билась против целого полчища мертвецов, и внутри у Джейме все леденеет при мысли о том, что сейчас она уйдет, так и не удостоив его хотя бы одним словом. Жадно наблюдает он за тем, как рука Тартской девы ложится на рукоять Верного Клятве, как плотно сжимаются ее губы перед тем, как окончательно попрощаться. — Доброй ночи, миледи. Завтра утром мы с сиром Давосом навестим вас перед тем, как отправиться на совет, — с легким поклоном женщина-рыцарь отступает к выходу. Скрип петель, стук двери — и вот ее уже нет. Все существо Джейме стремится следом — догнать, перегородить собой путь, если не остановится и не станет слушать. Вот только сестра его и без того полна гнева, с возвращением своего верного десницы она почувствовала себя в разы увереннее и тверже, и это не сулило ничего хорошего. Броситься сейчас следом за Бриенной значит обречь и себя, и ее — если не на гибель, то на новые упреки и истязания. Бросив тяжелый взгляд на Серсею, Цареубийца молча отправляется наверх, в спальню, где тотчас же приближается к окну. Однако гостей уже и след простыл, они растворились в густом мраке кривой бедняцкой улочки.***
Серсея смотрит прямо и с вызовом в глаза Тартской деве и ее мутит от отвращения, которое она испытывает к этой несуразной женщине. Это не ревность, нет, это омерзение и ненависть — и к сиру Бриенне, и, самое главное, к Джейме. Женщина-рыцарь непоколебима, как скала, отсекает ровным спокойным голосом все провокации Серсеи. Проявил учтивость взобраться на тебя, ты верно хотела сказать, думает Серсея. И улыбается только шире. — Я благодарна вам, благородный сир, — голос Серсеи точно мед, ядовитая патока, а зеленые глаза сверлят белоголового рыцаря ненавидящим взглядом. — Джейме, должно быть, мешает излишняя скромность просить вас о помощи, но, я уверена, ему будет приятно видеть вас подле себя после всего того, что случилось на Севере. Благодари богов, что этот идиот так отчаялся и одичал без меня, что решил сорвать твой цветок до того, как ты умрешь — это то, что на самом деле хочется произнести Серсее, но она, сама вежливость и доброта, говорит себе, что еще не время. — Это все. Увидимся завтра, сир, — Серсея отвечает рыцарю учтивым кивком головы, закрывая за ней дверь. Когда она видит, что близнец ее, как сопливая девчонка, бежит по лестнице в спальню, к окну, должно быть, ненависть берет над ней верх. Резким движением руки королева сметает все то, что находится на хозяйском столе: глиняные горшки, остатки ужина, разнообразный хозяйский хлам — все с грохотом летит на пол. Квиберн лишь с молчаливым беспокойством наблюдает за вспышкой гнева Серсеи, а затем, когда все заканчивается, ловит ее руку в свои ладони. — Вы будете отомщены, моя королева. Все ваши враги будут уничтожены, — тихо говорит ей Квиберн. Шумно выдохнув, Серсея кивает: — Надеюсь, что так и будет. Ей совсем не хочется подниматься в спальню, к Джейме. Все начнется снова, с той самой точки, на которой они закончили. Только вот раскол между близнецами теперь стал куда глубже — одной ночью любви это не исправить. Понимая, что гневными речами она сделает только хуже, Серсея, поднявшись в спальню, бесшумно садится на край кровати. — Ты все еще любишь ее, — тяжело и печально говорит она. Сейчас не время спорить и поднимать шум. Таким образом едва ли она получит желаемый результат. Совладать с эмоциями сложно, но львица делает усилие над собой. — Знаешь, Джейме, — продолжает Серсея после паузы. Голос ее болезненно дрожит. — Я думала, что теперь все будет иначе. Я думала, раз уж боги дали нам второй шанс, то у нас…есть будущее. Помнишь, мы мечтали, что когда-нибудь сможем пожениться? Нарушив все заповеди богов и людей, мы принесем друг другу обеты и скрепим наш союз. Кто теперь посмел бы нас осудить? Она тяжело вздохнула. — Когда родится наш сын — мейстер уверен, что это именно мальчик — он мог бы, единственный из всех, называть тебя отцом… Мог бы, но… Я вижу, как ты смотришь на Тартскую деву. Я не в праве тебя удерживать. Если это действительно так, и ты любишь ее — я отпускаю. Иди. Голос Серсеи звучит совсем как тогда, после их бегства — надломленный, кроткий. Любой поверил бы в искренность ее помыслов, и она надеется, что и Джейме тоже поверит. Он так удачно стоит к ней спиной и не видит взгляда своей сестры — полного ненависти и торжественной уверенности в скором отмщении, как обещал ей Квиберн.***
Ночь опускается на умерший город иссиня-черным саваном. Прохладу, пришедшую на смену дневному зною, язык не поворачивается назвать благодатной — учитывая то безмолвие, которое царит сейчас в Королевской Гавани, она скорее уж походит на ознобный холод крипты. Столица, некогда славившаяся как средоточие всех мыслимых и немыслимых удовольствий, теперь и вправду превратилась в одну огромную усыпальницу для тысяч людей. Скоро гниющие на улицах трупы во второй раз предадут огню — начатое драконьей королевой дело довершит очистительное пламя погребальных костров, прах смешается с седым пеплом, развеется по ветру. В долгие часы ожидания Джейме слышал, как кричат над городом птицы, привлеченные смрадом мертвечины. Завтра же съехавшиеся в столицу лорды и леди сами обратятся в подобие стаи стервятников, желающих урвать от Семи Королевств кусок побольше и посочнее, напялить себе на голову королевский венец и присовокупить к своему имени длинную вереницу титулов. Первой и самой алчной среди этих хищников будет Серсея, но не меньше, чем это, волнует Цареубийцу судьба младшего брата. Больше всего на свете в эту минуту ему хочется поговорить с Тирионом. Не затем, чтобы выговориться и попросить совета, нет — в военных, а уж тем более в любовных делах ни брат, ни кто-либо другой ему не помощник — просто перекинуться словом, как это бывало прежде, когда у них обоих выпадала свободная минута. Если призадуматься, случалось это до обидного нечасто, и все же эти встречи приятно согревали Джейме душу. Даже удивительно, что в их семье нашлось место обычным отношениям, не исковерканным лицемерием, ложью, уродливой и противоестественной связью… Карлика с самого рождения презирали, ненавидели, обвиняли во всех грехах, однако кто мог предположить, что куда большими монстрами, особенно друг для друга, станут золотоволосые близнецы? Джейме слышит, как негромко поют за его спиной дверные петли, как под легкими шагами сестры поскрипывают половицы. Он устало прикрывает глаза, ожидая очередного шквала угроз и упреков, однако его нет. Серсея непривычно тиха, она в очередной раз сбивает его с толку, заставляя гадать, искренен ли ее порыв или это снова обман, ловушка. Слова, сказанные ею прошлой ночью в порыве ярости еще так же свежи и болезненны, как оставленные на его спине царапины. Но и то, что львица произносит сейчас, уже совсем иным тоном, язвит его душу похуже змеиного жала. Откуда тебе знать, что я к ней чувствую, хочется крикнуть Джейме в лицо близнецу, точно наотмашь по щеке хлестнуть. Стоит сестре заговорить о Тартской деве, и внутри все начинает дрожать от безмолвной, не находящей словесного воплощения злости, но он сдерживается изо всех сил, душит ее, заставляя себя вслушаться в голос Серсеи — во тьме комнаты он звучит приглушенно, но как-то незаметно подбирается к нему, обволакивает, опутывает обманчивой слабостью, бессилием. — Мы могли бы начать новую жизнь, Серсея, — отзывается он спустя несколько минут, по-прежнему не оборачиваясь, не глядя на близнеца. — Но не здесь. Не в этих землях. Мы с тобой могли бы уехать за Узкое море и больше никогда не обращать взглядов в сторону Семи Королевств. Могли бы пренебречь всеми законами и пожениться, могли бы дать жизнь не только этому ребенку, но и другим. Могли бы не делить друг друга с прошлым и никогда не ввязываться снова в престольные игры… Но ведь ты и сама знаешь, что не пойдешь на это. А пока мы здесь, сестра, — Джейме качает головой, — иной жизни нам не видать. Только новые витки старой, то, что мы уже не раз проходили и вместе, и порознь. Смертельная усталость накатывает темными водами, у Цареубийцы уже почти не остается сил после бесконечно долгих ночи и дня. Он проводит здоровой ладонью по лицу, мнет веки пальцами, делает глубокий вдох и выдох, прежде чем отвернуться от окна, в несколько шагов пересечь темную комнату и остановиться перед близнецом. — Пусть я человек без чести, — горько и слабо усмехается Джейме, сверху вниз глядя на сестру, — но не думаешь же ты, что я оставлю тебя и ребенка в этом городе совсем одних, без защиты? Сейчас не время говорить о чувствах, покуда ты… — приходится сделать над собой усилие, чтобы продолжить, и голос его после паузы звучит мягче, — ты и наш сын не будете в безопасности, я буду рядом. А после, если в том будет необходимость, мы вернемся к этому разговору. Теперь же позволь мне пожелать тебе доброй ночи, Серсея, и оставить тебя. Посплю внизу, как-нибудь устроюсь. Напоследок Цареубийце хочется коснуться кончиками пальцев точеных скул сестры — болезненная худоба, как ни странно, делает ее даже более величавой, чем раньше — но он лишь коротко кивает и выходит из комнаты. Спускаясь в темноте по ступеням, Джейме думает о том, что когда дитя появится на свет, ему тем более не уйти от близнеца. Точно наяву, видит он мысленно личико Мирцеллы, прелестной, как нежное солнце сияющего утра, единственной из всех, назвавшей его однажды отцом. Он утаил от Серсеи это знание, украл, оставил себе, отчасти не желая причинять ей лишнюю боль после смерти дочери, отчасти потому, что у нее самой таких моментов было сполна, как монет в сокровищнице, а вот у него — ни единого. Кто мог знать, что всех их детей унесет Неведомый, а казна опустеет? Этому ребенку Джейме станет отцом по-настоящему, не на несколько минут, как это было с Мирцеллой, и сделает все, чтобы сын пришел в этот мир и жил в нем.***
Если бы Джейме, как это бывало раньше, сдался, поверив в слабый надломленный голос сестры, утешил ее, убедив, что произошедшее на Севере там и останется, и ночь, проведенная с девой рыцарем, не более, чем мерзкая, чудовищная ошибка, Серсея была бы милостива. Она повременила бы с отмщением, отправив после того, как все закончится, парочку лучших убийц к Тартской деве — ее брат даже не узнал бы о кончине этой уродины. Если бы Джейме раскаялся в своем главном грехе перед ней, если бы нашел слова и заставил ее поверить, что дальше он пойдет с ней рука об руку, как раньше, то Серсея тотчас вновь отдалась бы ему, опустилась бы перед ним на колени и доставила бы ему удовольствие, лаская губами и языком, как делала сотни раз в своих королевских покоях. Если бы… Однако Цареубийца безжалостно колет свою сестру жестокими словами в самое сердце — лишь усилив боль и укрепив ненависть. — Что мог бы дать ты нашему сыну там, за Узким морем, — нищий беглец, однорукий калека без единого золотого за душой? — горько спрашивает Серсея не имея, впрочем, на этот раз желания оскорбить близнеца. Впрочем, Джейме все равно не слушает ее, думая о своем. Он говорит что-то об отложенном на потом разговоре и уходит вниз, бросив на сестру короткий тяжелый взгляд. Не к чему будет возвращаться, братец, мстительно думает Серсея. Теперь, когда ты окончательно убедил меня в том, как дорога тебе эта уродина, я сделаю все, чтобы уничтожить ее. Она будет истекать кровью у тебя на глазах, и ты будешь жить с мыслью о том, что убил ее своими руками. Серсея еще долго смотрит вслед своему близнецу, на распахнутую настежь дверь, и мучительная ревность терзает ее душу, точно расплавленное железо. Ей хочется во что бы то ни стало отмстить брату за то, что он посмел разделить свое сердце, всецело принадлежащее ей, на две части. — Милорд, — Квиберн, точно почувствовав боль своей госпожи, встречается на лестнице с Джейме, намереваясь к ней подняться. Сегодня Серсее удастся уснуть лишь только под утро, крепко сжав в своей руке ладонь старого мейстера. Утром Серсея собирается особенно тщательно. Да, у нее нет нового платья, но она благодарит богов уже за то, что может умыться и расчесать волосы — в спальне нашелся деревянный хозяйский гребень. Ей жаль, что на фоне отдохнувших от войны северян, в этот раз она будет выглядеть непривычно блекло. Словно в попытке хоть немного нарядиться, Серсея надевает все свои сохранившиеся кольца и искренне сожалеет о том, что золотая цепь со львом покоится ныне на морском дне. — Вы выглядите превосходно, моя королева, — льстиво утверждает Квиберн, но Серсея лишь печально улыбается, потому что знает — в его глазах она прекрасна всегда. Джейме же даже не смотрит на сестру, храня молчание со вчерашней ночи, но и сама Серсея не торопится это молчание нарушать. Слава богам, с ней ее верный десница, единственный, кому теперь она может верить. Без помощи Квиберна я бы умерла сразу после пути позора, думает Серсея. Наступившую тишину нарушает негромкий стук в дверь. На пороге стоит, разумеется, огромная женщина в доспехах, и Серсея, открывшая дверь, с трудом сдерживает себя, чтобы не скривиться в отвращении. Каждый раз, когда она видит Бриенну, воображение рисует в голове Серсеи омерзительные картины северных ночей. — Миледи, — деревянная женщина-рыцарь предсказуемо склоняет голову в учтивом поклоне. — Нам пора в путь. Сир Давос будет ожидать вас на месте. — Мы пойдем пешком? — недоверчиво спрашивает Серсея, все еще удерживая гостью на пороге, не приглашая зайти внутрь. Бриенна недоумевающе смотрит на королеву, но затем отвечает тем же ровным голосом: — Боюсь, миледи, у нас нет подходящего для вас транспорта. Однако пройти нужно будет недолго. — В таком случае, еще пара минут, и мы готовы отправляться, — отвечает Серсея, захлопывая дверь перед носом у Тартской девы.